Предательница.
Неблагодарная.
Накажи ее!
Укажи ей ее место!
Голоса наперебой шептали и кричали восьмивековому вампиру о том, что ему стоит сделать с его Зверем Зова. С его любовницей. С его женщиной. И было бы странно, если бы вы узнали, что такой могущественный, властный мужчина, который добивался всего всегда сам, слушает эти порождения его поврежденного рассудка, охваченного жаждой крови и страданий. Страха. Страх был главной прерогативой. И голоса действительно подсказывали, как его получить.
Убей ее...
Самый тихий шепот из самых глубоких недр. Он заставлял Адаларда фон Майера ощущать некий трепет, что с этим существом бывало достаточно редко. Голос говорил голосом Морворен. Он пугал даже такого вампира, как Морган Харлок. Но ему повезло, что в противовес ему всегда существовал другой голос. Он мурлыкал также мелодично, как это могла делать Селеста.
Но ты же любишь ее.
- Я никого не люблю!
Звон дорого фарфора был ответом на тишину в особняке на окраине Сент-Луиса. Осколки красивой расписной вазы, которая стояла в этой огромной спальне лишь для виду, рассыпались замысловатой картинкой на темном полу, не покрытым никаким ковром или чем-то мягким. Харлок, одетый так, как всегда одевались уважающие себя джентльмены, смотрелся в собственной спальне, в которой он даже толком никогда не спал, словно чужеродное нечто. Но мрак комнаты обволакивал его, приглашал к себе, позволяя шепоткам и крикам в его голове звучать громче. Громче всего прозвучал протяжный детский плач. Он означал, что Мастер очень зол.

Сегодня он завтракал особо кроваво.

Гостиная была пропитана ароматом новой бумаги и вернувшейся Веги. Адалрад бесшумно и нарочито медленно спустился по лестнице, наблюдая за тем, как она обездвижено лежит на полу, рассматривая журналы. Каждое движение вампира было плавным и одновременно хищным. Он будто бы научился этому от своей женщины. Будучи дикой, весьма гибкой кошкой, в купе с ее способностями шпиона, она могла приблизиться к кому угодно совершенно бесшумной и за одну секунду провести смерть к вашей душе. Морган обожал наблюдать за тем, как она убивает. Это заставляло его сердце биться, словно колибри, что загнали в клетку. Естественно, "биться" в переносном смысле, если он не успел поесть.

Приблизившись к Веге, Харлок долгое мгновение просто молчал, глядя на все журналы, что были раскиданы вокруг женщины. Военная техника. Раньше его интересовало все, что связано с войной, но с тех пор, как войны для него окончились и началась политика, для него не осталось ничего важного в мире техники, кроме может быть того, что могло появиться в его жизни. Автомобили, телефоны... Но и им вампир не уделял столько внимания, сколько тому, что ему нужно место в Совете... А для тех вампиров, что заседали в нем, техника была пустым звуком. Немец хотел, чтобы и для него она стала пустым звуком.
Селеста все испортила.
Злость разлилась по венам Адаларда, но его безучастное выражение лица не изменилось. Он наклонился, чтобы поднять один из журналов двумя пальцами за страницу. Опасный треск бумаги оповестил о разрыве, и теперь журнал висел, как жалкое подобие того, чем он был на самом деле. Глядя в глаза своему Зверю, Мастер кинул журнал в огонь камина. Языки пламени моментально стали пожирать бумагу, пуская по гостиной неприятный химический запах.
- Сожги их, - приказал он таким голосом, который мог использовать только тот вампир, который мог призывать ягуаров. Голос наследника Морворен нисколько не ласкал слух, а резал, словно заточенный клинок.

Наблюдая за тем, как Селеста выполняет приказ, мужчина сел в свое любимое кресло напротив камина, закинув ногу на ногу, так что Морган смотрел за всем с первых рядов. С каждым движением притягательных бедер, одно из которых было рассечено шрамами до колена, с каждым ее наклоном вниз и открытием вида ее упругих ягодиц, обтянутых в джинсовую ткань, с каждым движением волос, что доносили до Мастера ее притягательный аромат, фон Майер злился все больше-больше и больше.
Голоса роем пчел пели ему на перебой.

- Ты опоздала, meine liebe, - тон мужчины был весьма мягким, не предвещающим того, что творилось внутри Морагана. Но эта кошка хорошо знала его. Догадывается ли она о том, что ее ждет?
Харлок поймал ее взгляд своим, что был раскаленным серебром в жидком виде. Они, как военные, всегда понимали друг друга без лишних приказаний. Он ждал объяснений. Она должна была их дать.

Отредактировано Morgan Harlock (19.07.16 23:53:48)

Когда Селеста закончила с журналами, то села на полу напротив вампира. Тот не без раздражения подумал о том, что она слишком далеко от него. Но раздражение моментально сменилось удовлетворением, когда он подумал о том, что она достаточно близко сидит к огню. Казалось, что если бы на камине не было решетки, то пламя могло коснуться ее спины, окрашивая сначала в ярко-ядовитый-красный, а затем в багровый и черный. Настолько черный, изжегающий себя, что в конечном итоге он просто рассыпется, становясь одним пеплом и золой.

Ее сидячая поза показывала подчинение. Она пыталась задобрить своего Мастера, хотя зная характер Селесты, это было не в ее стиле. Она, как человек, прошедший войну, хорошо знала, где нужно промолчать. Как Зверь Зова, знавший своего хозяина, она прекрасно знала, как стоит себя с ним вести. Только вот сегодня это вряд ли ей поможет.
Она всегда была идеальной. Идеальной настолько, что любить и одновременно ненавидеть ее было возможным. Это было идеальным отношением Моргана Харлока к ней. Потому что остальных он либо просто ненавидел, либо не замечал. Для него существование кого-то настолько близкого было привилегией. Вега всегда стояла на вершине пирамиды отношений, даже если Шанго был также связан с вампиром, как и она. Все просто - кошка провела с ним больше времени.

Объяснения Селесты ему были не нужны. Он и так прекрасно знал, почему она задержалась. Однако ошибки в их маленькой "семье" были наказуемы. Даже такие. И женщина прекрасно это знала, поэтому каждый раз работала без единого изъяна, чтобы у Мастера не было очередного повода навредить ей. В сторону своего Зверя Харлок распускал руки только в приятном значении. Но теперь голоса все чаще нашептывали ему о том, что она заслужила чего-то, что заставило бы ее кричать не от удовольствия, а от боли.

Хрупкая и маленькая на вид. Она смотрела на него пронзительным взглядом по-кошачьи зеленых красивых глаз. Когда-то давно в эти глаза влюбился молодой мужчина, который не изменял свой образ многие столетия. Тогда еще юная Вега не знала, к чему приведет тот роман. И даже Адалард фон Майер этого не знал. А сейчас их связывает нечто большее... И голоса хотят покончить с этим нечто. А наследник Морворен привык слушать детищ своего поврежденного разума.

- А ты была и не нужна, - весьма грубо отозвался Морган, глядя на кошку таким же пронзительным серебристым взглядом. Но если взгляд Веги заставлял чувствовать себя неудобно (конечно же, не Харлока), то взгляд фон Майера мог убить, если бы тот того захотел. И те подробности, что женщина сообщила, лишь ухудшили ее положение, очерняя состояние Мастера. Рой пчел в голове опасно сгустился.
- Дом Ганса... - проговорил медленно вампир, пытаясь откопать в подкорке своей памяти что-то об этом имени. Образы из головы Селесты подсказали ему о ком идет речь. А затем эти образы выместили другие - незнакомый мужчина, который проводит с Вегой все это время. Они сотрудничают, она доверяется ему.
Вампир дернул губой, а затем подбородком, в очередной раз зачем-то подавляя свой гнев.
Его выражение лица меняется. Теперь оно не такое каменное, как до этого. Его глаза сверкнули похотью.
- Раздевайся, - без дальнейших объяснений велит он.

Ему было плевать умер ли Ганс. Поврежденная память вытеснила из себя воспоминания о том американском шпионе. Уже мысль о том, что Селеста ходила к нему в дом, была отравлена тем, что она была там. Вспомнила о прошлом, предала Мастера, который был ярым патриотом, сделав лишь шаг в дом наследников американского шпиона. Столько лет верно служила ему, была идеальной спутницей... и ошиблась в единственном своем решении, которое повлекло остальные неверные поступки.
Харлоку было так жаль ее.
Фон Майеру так хотелось избить ее...

Кошка, не без мимолетного удивления, поднялась на ноги. Она не могла не подняться - голос хозяина властными оковами спутал ее ноги и руки, делая марионеткой его мыслей. Ей повезло, что она не могла слышать тех же голосов, что слышал в своей голове Харлок, иначе ее мозг превратился в растаявшую жижу. Как бы он смог тогда жить с такой женщиной? Какая польза была бы от такого Зверя Зова? Но каково ей сейчас ощущать на себе чужую власть, сделав маленькую оплошность, которая повлекла серьезные проблемы? Моргану захотелось очутиться на ее месте, чтобы ощутить подобное на себе. Но Морворен была слишком далеко... И так близко одновременно. Вампир понял, что ему нужно поторапливаться.

Вега не спеша избавляла себя от одежды. Внутри мужчины пробудилось возбуждение, воинственно пытаясь пробиться сквозь гнев. Два начала боролись внутри Харлока беспрерывными потоками волн, которые сталкивались друг с другом, образуя нечто мощное, что тело Моргана удерживало многие столетия в себе. Также и голоса в голове затеяли войну между собой, иногда перекрываемые третьими, самыми безумными, которые ничего не советовали Адаларду, а плакали, кричали, ревели, выли, рычали. В голове Моргана Харлока была целая психлечебница.
Мастер коснулся двумя пальцами лба, наклонив голову к руке, скользнув взглядом по обнаженному телу Селесты. Она, избавившись ото всех вещей, даже от нижнего белья, стояла напротив неподвижно, словно статуя. Ее лицо было недовольным, но в то же время непроницаемым. Если она да и сам наследник Морворен считали, что это принесет удовлетворение, то они оба ошиблись.

Мужчина поднялся с места и медленно приблизился к обнаженной женщине, проводя по ее обнаженным плечам теплыми пальцами после завтрака. Перекинув волосы на одно плечо, он наклонился к ее шее, касаясь ее губами, чувствуя как ровно бьется под кожей пульс. Слишком спокойна, слишком сдержана. Привыкла к нему. Привыкла ко всему, что он способен подготовить. Привыкла быть хорошей спутницей для опасного вампира. Привыкла-привыкла-привыкла... Адалард фон Майер ненавидел, когда каждый его шаг могли предугадать!

Резко отдернувшись от оборотня, от которого так привычно пахло Зверем призыва, Морган опустил взгляд на ее бедро. Проведя пальцами по длинным рубцам снизу вверх, по ягодице, спине, обвел контур ее талии, прошелся ладонью вверх по животу и накрыл ею грудь, чувствуя как твердый сосок упирается в ладонь. Женщина судорожно вздыхает, а на губах вампира расползается неприятная улыбка. Подобной улыбкой можно было резать. Подобную улыбку вы могли бы увидеть у внука, который убил своего деда и получил от него наследство. От такой улыбки могло бы стошнить...
Харлок провел языком за ухом Селесты и властно сжал грудь Веги в своих пальцах. Свободной рукой он сжал подбородок Зверя и заставил ее повернуть голову в сторону, чтобы жадно впиться в ее приоткрытые губы и скользнуть меж ними языком. Пока Мастер целовал своего Зверя, от его сильных пальцев ядом начал расходиться страх, охватывая тело Веги.
Бойся меня. Бойся... Бойся также, как любишь.

Не давая Селесте более насладиться собой, а заставляя ее предаться страху, мужчина выпустил ее, оставляя безвольной напуганной куклой. Его ужасная улыбка не сходила с лица, когда он обошел женщину и встал рядом с камином. В его руку скользнула кочерга.
- Что ты нашла в том доме? - Требовательно спросил он. - Что за человек с тобой был? - Кочерга скользнула в огонь, и Морган меланхолично помешал угли. Захватив один, он вытащил его из камина и поднес к своему лицу, словно хотел убедиться, что он достаточно идеальный.

Отредактировано Morgan Harlock (23.07.16 16:22:24)

Морган неспешно оторвал свой серебристый взгляд от угля и перевел его на Селесту, прозаично вскинув брови. Что это? Злость сквозит в ее голосе? Из горла Мастера вырвался колкий смешок, а затем он растянулся на въедливый, неприятный смех. А затем он резко оборвался. Морган опустил кочергу и приблизился к Веге. Недолгие мгновения они просто стояли молча, позволяя щупальцам страха обгладывать кожу Зверя, покалывая холодом, проникая иглами в ее сердце. А затем Адаларад влепил своей женщине по лицу. Бархатная кожа на щеке заалела, когда Селеста снова взглянула на своего хозяина, а на его лице не осталось и тени улыбки.
В голове голос Селесты заплакал детским плачем.
- Не смей рычать на меня, - холодно приказал мужчина, уже вновь не глядя на кошку. Он бросил уголь обратно в камин, и снова помешал остальные, разжигая огонь. Что бы сейчас ему не сказала женщина, это все равно приведет его в ярость. Было бессмысленно что-то спрашивать еще, потому что это не интересовало фон Майера от слова "совсем".

- Пришлось сотрудничать... - проговорил тихо вампир, доставая очередной уголь. Голос молчаливой Веги, терпящей страх в своем теле и жжение на щеке, умолял в голове немца пощадить ее. Молитвы перекрыло шипение. Не то змеиное, не то когда тушишь угли водой, и она испаряется. Селеста всегда справлялась со всем одна, кроме тех случаев, когда ей помогали Морган или Шанго. Было бы глупо со стороны Мастера поверить в такую глупость. Харлок сокрушенно вздохнул, словно вся эта процедура приносила ему одни лишь неудобства. Словно он делал это из подтяжка, хотя, конечно же, это было не так.

У него так давно не было хорошей жертвы.
Кто бы мог подумать, что ею окажется она?

Морган посмотрел в глаза Селесты, чувствуя как внутри нее страх почти начал разрывать ей сердце. Решив, что с нее его на сегодня достаточно, вампир призвал его обратно к себе. Видя в глазах женщины облегчение и благодарность, Адалард снисходительно улыбнулся.
- Не двигайся.
Уголь коснулся бедра кошки, и черным захватчиком впился в ее бледное бедро, которое не было испорчено шрамами, оставляя внушительного вида ожог, от которого повеяло паленой плотью. Крик Селесты не прозвучал. Та терпеливо и стойко ждала, пока догорающий уголь проест ее плоть, чем раздражала хозяина еще больше. Он сильнее вдавил уголь в плоть Веги, заставляя ее лишь сильнее сжать губы. Бесполезно. Что же... Значит процедура будет продолжаться до тех пор, пока крик не сорвется с женских губ.

Угольки один за другим оказывались на кочерге, затем на теле Селесты Веги, а затем снова отправлялись в огонь.
Вскоре тело кошки было в ожогах на всевозможных местах. Она стала подобна Моргану, у которого тело тоже было в ожогах, но их он получил еще не будучи вампиром, и потому пережил их легче, чем переживала сейчас американка. Адалард получал ожоги от врагов. Селеста получала ожоги от любимого мужчины. И такая жестокость была по нраву немцу.

Но и этого было недостаточно.

Вернув кочергу на место, военный оставил ослабевшую Вегу на месте, не позволяя ей упасть силой своего приказа. Сняв со стены один из своих топоров, он проверил лезвие. Оно всегда было заточено, но в свете огня так и манило проверить точность этого убеждения. Голоса в голове загоготали противным смехом. Харлок улыбнулся им в ответ и вернулся к Веге. Подбросив топор перед ее лицом, который прокрутился в воздухе несколько раз, Адалард поймал его за рукоять и подставил лезвие к шее женщины.
- Защищайся, - и замахнулся оружием.

Отредактировано Morgan Harlock (23.07.16 20:17:54)

Удар за ударом, Адалард срезает бледную кожу.
Удар за ударом, кровоподтеки присоединяются к ожогам.
Алый и бурый, черный и серый. Смех и слезы, улыбка и плач. Если бы Морган мог, он бы питался этими видениями. Если бы Морган мог, он бы убил Селесту на самом деле... Если бы, если бы, если бы... Он злился из-за этих "если бы". Он злился на себя, злился на Вегу, злился на весь мир. Его злость могла бы стать всемирным океаном, всепоглощающим хаосом. Он бы мог перевернуть планету с ног на голову. Но у него было слишком мало сил для всего мира, слишком мало власти... Ему нужно было больше. И еще больше, чем больше.

Он решает закончить лишь тогда, когда тело Селесты становится окончательно изуродовано ранами, и лишь ее лицо до сих пор остается прекрасным. Прекрасным отголоском к чему-то великолепному. Как бы фон Майер не старался, он был недоволен своей работой даже сейчас. Но какая-то малая часть его разумного "я" говорила о том, что этого будет достаточно. Посмотри на время. Тебе пора.
Вампир опустил измазанный в крови топор и оглянулся. Высокие часы с маятником почти подходили стрелками к отметке двух часов. Надо же, когда он успел пропустить бой о часе ночи? Вздохнув, Морган обтер лезвие топора об штанину, глядя на осевшую на полу Селесту. Присев перед ней на корточки, приподняв ее лицо за подбородок двумя пальцами, сжавшими его в тиски, Харлок посмотрел в глаза любимой женщины. Глядя в них, он понимал, что каждый раз ему будет не достаточно. В следующий раз он и правда может ненароком покалечить ее до такой степени, что она не сможет функционировать. Ей нужно убегать от него...
- Селеста... - его голос пропитан сожалением, а глаза смотрят виновато. Пальцы выпустили подбородок, нежно пройдясь по скуле. Тебе нужно уйти.

Морган Харлок никогда не отдает того, что принадлежит ему.

- Не выходи из комнаты. - Холодно велел он, отдергивая от нее руку. Поднявшись, он взял со стены над камином кинжал и вручил его Селесте. - Режь им свою ногу каждые две минуты, пока я не вернусь.
Во взгляде не осталось ничего, что говорило бы о том, что он сожалеет о содеянном.
Мужчина, больше не обращая внимания на Вегу, взял второй топор со другой стены и повесил оружие себе на пояс. Найдя свой пиджак, Харлок надел его поверх жилета и рубашки, затем взял в руки трость, без которой не выходил обычно на улицу. Собрав остальные вещи по мелочевке, он направился к выходу, но на мгновение остановился, чтобы взглянуть на своего Зверя, который уже принялся за работу. Приблизившись к Селесте, Мастер на миг прервал ее, оставляя целомудренный поцелуй на лбу.
- Скоро увидимся, - прошептал Мастер, слегка усмехнувшись. И он оставил кошку одну со своей болью и обидой.

Отредактировано Morgan Harlock (28.07.16 01:57:53)

Стук...
Это был монотонный и ровный стук его собственного сердца. Пустой, как и вся эта лесная и опороченная злой магией пещера, в центре которой, преклонив колени, и стоял некогда уже умерший здесь мужчина. Массивные плечи были расправлены, осанка казалась выбитой из прочного обсидиана, как и все застывшее в изумлении мускулы приверженца религии Вуду. Пустой взгляд неестественно светлых и серых на фоне темной кожи глаз был направлен на каменную и подернувшуюся патокой стену, в углублениях которой все еще стояли они... Самые обычные бутылки, но пережившие века в этой мрачной сырости вместе с... запечатанными в них душами индейцев. Десятки погубленных жизней ради спасения одной единственной - жизни Шанго. Толстое стекло заглушало их стоны, и страдание трепыхалось подобно мотыльку, пойманному под прозрачный колпак.

Свобода...   
В пустой, темной и холодной пещере он чувствовал себя свободным. Чувствовал, что еще немного - и оно придет! Это ощущение окрыленности, когда мир может в один хрупкий миг рухнуть к его ногам, и небо затянет его темная, как сама Ночь, магия. И Земля затвердеет от палящего в небе и убивающего все живое солнца, а реки превратятся в багровые потоки, и вместо воды всех подводных обитателей затопит густая и не пропускающая такой важный для жизни кислород кровь. Люди с таким упоением рассказывают про Ад, Инферно, Преисподнюю... Но не имеют и малейшего представления о том, что все это здесь... Вот прямо здесь! У них перед носом, а они не видят. Как глупо... Как глупо и бесполезно озираться и искать демонов где-то за горизонтом реальности. Они же все здесь...

Здесь...
Пелена наваждения спала, словно с лица сдернули черную занавеску, искажающую перед глазами реальность, и Шанго удивленно моргнул, переводя взгляд с одной единственной точки на стене на все остальное помещение. Он все еще был здесь... Сознание возвращалось медленно и постепенно, будто давало своему хозяину возможность прочувствовать и осознать тот вязкий и тянущий низ живота переход от того, как все могло бы быть, и как все есть на самом деле. Это чувство должно порождать в глубинах сердца стонущую и невыносимую тоску по чему-то большему, что никак не может сбыться, но так рвется наружу, подбадриваемое безликими мечтами...

- Я слышу тебя, Великий Дьяб... - голос, прорезавший звенящую в ушах тишину, прозвучал подобно раскату грома в предрассветном небе, хоть на деле слова едва слышно слетели с потрескавшихся губ вудуиста. И ответом на родной говор Южного континента было лишь молчание. Сдержанное, но в то же время готовое вот-вот обрушиться на стены этой пещеры и плечи колдуна лающим смехом. Красное пламя черных свечей, выстроенных в круг на полу, задергалось в неистовой пляске, порождая на темном теле страшные тени из самых жутких ночных кошмаров. Кожа покрылась мурашками, как от перепада температур, но ни один мускул на лице чернокожего мужчины не дрогнул. Он не боялся Лоа этой пещеры... он сам его создал, сам призвал его в мир и сам накормил душами невинных. И сейчас было поздно отказываться от содеянного и отвергать желания столь мощного Духа. Лишь они... лишь Лоа позволяли его черной магии изливаться на свет, плескаться в ночи и дурманить сознания ныне живущих и уже давно почивших существ. Шанго не имел пава отказывать. Он не хотел...

- Недостаточно... - смех резко оборвался, и обволакивающая тьма глухого ответа затянула помещение. - Ты знаешь цену.

- Я знаю, - смиренно согласился Шанго, склонив голову, от чего убранные за спину тугие дреды спали на широкую грудь.

- Так поспеши, Бокор! Не заставляй меня ждать слишком долго, - звук голоса схлопнулся, и в пещере вновь повисла обычная непритязательная сырая тьма, перекошенная светом фитилей от плачущих воском свечей. Дьяб назвал очередную цену за спасение жизни Матиса. И ему не нужно было повторять дважды, чтобы Шанго согласился предоставить то, что так жаждал Лоа. То, что, наверно, ни один Лоа еще не получал со времен образования Вселенной. Мужчина опустился на колени и одну за другой погасил свечи из черного воска, сминая пламя каждой меж своих пальцев. Просьба Духа не затронула струны его черной души так, как должна была, но от чего же картина последующих событий все же печалила его загнанное в клетку темной магии сердце? Если бы у него был выбор - Шанго сделал бы его в пользу кого-то другого, но выбора не было. А, значит, вудуист не мог изменить ситуацию. Он мог изменить лишь собственное отношение к ней.

* * *

Боль...
Первое, что ощутил Шанго, переступив порог их общего с триумвиратом дома, - это боль. Перемешанная с дурманящим сознание запахами крови и плоти. Все стены, казалось, пропитались этими ароматами и от того стонали, вторя сокрытым от чужих глаз страданиям одного единственного живого создания, спрятанного в этом здании. Дверь медленно закрылась, и длинные мужские пальцы осторожно коснулись первого, что попалось на пути - тумбе с зеркалом. И бездушный предмет отозвался на прикосновение жалобным плачем, таким горьким и надрывным, что сердце сжалось в каменном кулаке неизбежности. И в тот же миг в унисон с ним горько завыло и все остальное... В безмолвном крике. В отражении показалось лицо. Такое знакомое и в то же время совершенно чужое... Его лицо.

Никогда...
Никогда прежде Матис не был так близок к пониманию. Не был так близок к желанию сорваться с места и броситься на поиски того, по кому страдал целый особняк, по которому пели жалобную песню те, кто никогда не имел ни ртов, ни глаз, ни ушей... Но они имели нечто иное - свое собственное сердце, к которому он мог воззвать, Лоа которых он мог ощутить собственной кожей. И они с остервенением сжимали его руки, стискивали горло и выбивали воздух из груди. Они так хотели освободится, так хотели прекратить те муки, прекратить страдания и... уже выветрить этот удушающий запах крови!

Его шаги вязли в пропитанном сожалением воздухе, их заглушало биение его собственного сердца, которое в любой момент было готово вырваться из груди от навалившегося на плечи отчаяния. Матис ощущал все живое и неживое вокруг так, как не мог чувствовать ни один вампир. Ему было дано видеть незримое, слышать то, что сокрыто в глухой тишине. И каждая частичка его кожи впитывала эту исходящую от всего мира метафизику, пропускала через себя и сравнивала с тем, что уже было изведано. Боль тоже была изведана. Страдание, унижение, печаль, грусть... но сейчас, помимо всего прочего, было нечто такое, что вудуист просто не мог описать. И это что-то тянуло его вперед, заставляло делать шаг за шагом, поднимать ноги, грудь - вздыматься, а глазами - искать... непрерывно искать. А потом вдруг резко остановиться перед увиденным и замереть на месте.

Больше...
Он все чаще думал, что в его сердце больше не осталось ничего человеческого. После стольких загубленных душ и ритуалов, после стольких воскрешенных и вырванных из того мира мертвецов, после создания небывалых монстров, осквернивших некогда погибших. Шанго и прежде не ощущал себя чем-то единым с человеческим миром. Он думал иначе, он видел иначе, он осознавал весь мире иначе... Не бренный, а наполненный пугающей силой, которая с одной стороны холодила душу, а с другой - притягивала, как сильнейший из существующих магнит. И он уж точно не думал, что представшая перед его взором картина, найдет хоть какой-то отклик в его душе. Разве он не видел прежде крови, разве не видел искалеченных девушек, разве он прежде не видел безумия?

И только лишь стук часов...
Стук часов и звук прорезаемой плоти. Запах крови и ненависти, обиды и горьких потерь. Оставаться позади всего этого казалось таким правильным и необходимым. И вовсе незачем вмешиваться, но... Всему виной глухой стук настенных часов... Равновесие сместилось, когда мужчина вдруг пошевелился и сделал несколько медленных и плавных шагов по направлению к сидящей на мягкой шкуре убитого медведя, чья шерсть ныне склеилась от крови. Он не знал ее настолько хорошо, как мог бы знать Адалард, он не видел ее насквозь, не всегда понимал ее мотивов и чувств, но сейчас... перед ним словно открылась запертая прежде на сотню замков книга. Распахнулась, шелестя страницами, запятнанными чьими-то грязными и окровавленными пальцами. Пальцами того, кто вызывал в ней тот самый ледяной страх, от которого костенели мышцы, а сознание было готово исполнить что угодно - лишь бы никогда больше не испытать ничего подобного! Шанго и сам знал, какого это. Побывав однажды в ледяной пасти зверя, он более не совершал никаких оплошностей. Морган был его Мастером, тем, кто сделал его сильнее, кто, вместе с Дьябом, сохранил его жизнь. Кто подарил бессмертие и ему и Селесте. Так почему же сейчас, глядя на девушку, которая раз за разом вонзала нож себе в ногу, Шанго не видел в своем Мейстере ничего такого, чем стоило бы восхититься... что стоило бы пожалеть?

Ему хватило одного лишь взгляда, чтобы понять, что произошло в этой гостиной. Возможно, не во всех деталях, но и общих черт было достаточно. Достаточно для того, чтобы принять единственно и правильное решение. Сейчас или никогда. Сейчас...

Он опустился перед Селестой на корточки и сфокусировался на ее нетронутом грубостью лице. И он молчал... минуту? Две? Пять? А, может, лишь мгновение...

- Идем? - темная широкая ладонь взмыла в воздух и раскрылась навстречу израненной кошке с перебитыми лапами.

Все сложилось так удачно, что... практически невозможно было назвать подобное стечение обстоятельств совпадением. Мейстер тонул в своем безумии. Он так стремительно погружался на дно этого дикого и необузданного океана ярости, что на мгновение Матису показалось, что он захлебывается вместе с ним. Что его легкие, его сердце и душу заполняют те ядовитые чувства и ощущения, утоления жажды которых нет предела.

Но Мейстер не хотел уходить в неизведанную тьму один. Он тянул их за собой... Медленно, неосознанно, но неотвратимо грубо хватал их за руки и заставлял хватать ртом последние крупицы чистого воздуха, который скоро... очень скоро сменит безумие. И первые сочащиеся ядом капли ненависти ко всему окружающему брызнули на Селесту. На девушку, пусть даже и оборотня, но ту, которая беспрекословно следовала за Морганом, не оглядываясь и не жалея. Ту, кто любил его, невзирая на его внутреннюю Тьму и жестокость поступков. Первая и единственная женщина в своем роде, что была у Мейстера... Первая и единственная она потеряет рассудок здесь, в этой комнате, и станет для него еще более идеальным созданием.

Шанго смотрел на нее спокойным взглядом предгрозового неба... смотрел и видел ее треснувший мир насквозь. Он недостаточно хорошо знал эту женщину. Недостаточно хорошо для обыденного и приземленного мира... Но те метки, что связывали их между собой, давали вудуисту совсем иное зрение. Через призму этих связей и миром духов реальность Шанго играла неизведанными красками, переплеталась в невиданные узоры, которые складывались в полное понимание действительности. Возможно, не совсем такой, какой она была на самом деле, но... его собственной и неповторимой. И только лишь на этой сложной основе он делал свои выводы и принимал свои собственные решения.

Селеста улыбалась. А ведь должна была плакать! Душа ее должна была разрываться на части и изливаться потоками соленых слез от осознания ее собственной никчемности. Ненужности. Иначе, если бы она была так нужна Моргану, если бы он любил ее так же, как она любит его, он бы оставил ее наедине с плодами своего собственного безумия?

- Ему нужна другая ты... - тихо сказал вудуист, словно колдун, подтвердивший заклинанием самые страшные опасения. - И мы сможем это исправить, - он подался вперед и опустился на колени рядом с девушкой. Ее ноги и руки были в крови, кровь растекалась под ней липкой лужей, но вудуиста не смущал ни запах, ни жутковатый вид. В свое жизни ему доводилось лицезреть куда более страшные и неприятные вещи. Все познается в сравнении... Его пальцы легли на металлическую лапку замка черной толстовки, и через секунду молния раскрылась с характерным звуком. Полы толстовки распахнулись, являя на свет сильный обнаженный торс Верона, мышечный каркас которого обтягивала гладкая, без единого изъяна, темная кожа. Он стянул с себя кофту и повязал ее себе на пояс - она еще пригодится им обоим.... но позже. Одна рука колдуна скользнула под колени девушки, а вторая - обняла за узкую спину, и Шанго поднял ее в воздух без какого-либо усилия так, словно она ничего не весила. Селеста оказалась такой легкой, маленькой и миниатюрной, и это вызывало некоторый диссонанс в сознании вудуиста. В полной боевой готовности, с пистолетами наперевес, с суровым взглядом и командным голосом она производила совсем иное впечатление.

Прижав ее к груди, вудуист двинулся в сторону выхода. Кожа к коже... единственно важное и значимое правило в мире оборотней. Такой контакт может успокоить, расслабить и даже излечить, пусть на какое-то время и не физически, но хотя бы морально. Мейстер запретил ей выходить. И технически... она сама никуда не выходит. Шанго едва заметно улыбнулся, когда провонявшая запахами пота, крови и плоти комната осталась позади, и никакая сила не смогла вернуть их обратно. Теперь впереди их ждала новая... Его комната.

Дверь в пугающую тьму отворилась, но Шанго не спешил зажигать свет. Да и лампочек в его обители никогда не было. Он занес девушку внутрь, а затем, осторожно опустившись, посадил на пол, прямиком в центр нарисованного на полу круга с неизвестными символами. Но всех отметин не было видно - Темнота делала свое дело и черными языками скрывала от чужого глаза то, что должно быть сокрыто. Однако, кое-какой свет в комнату все же проникал из коридора, потому причин для паники не было. Шанго вновь поднялся и отдалился от Селесты в сторону полок с различными веществами. Когда вудуист вернулся - в его руке был стакан прозрачной жидкости без запаха, очень напоминающей простую воду, и горсть белых таблеток. Он опустился на корточки и взял ее свободную от ножа ладонь.

- Это обычный морфин. Ты не заснешь... но такое количество на какое-то время притупит боль, - мужчина высыпал в руку Селесты таблетки, а затем протянул воду. Здравое решение, и вполне осознанное. Шанго догадывался, что предложи он ей свое снадобье - девушка вполне могла отказаться. Поэтому только проверенные лекарства, которые действуют на ослабленного оборотня куда лучше, чем на здорового.

Истерический смех затопил темную комнату, затянутую войлоком запахов различных благовоний. Он бился в экстазе, кидался на стены, и его инерцией отбрасывало обратно, на другую стену, потом на третью, на пол, потолок... прижимало к стеклу стрекочущей вибрацией. Он смеялся так громко, что закладывало уши от столь резких и даже порой болезненных звуков... Он ненавидел и любил этот мир одинаково сильно и просто-напросто не мог определиться. Он не мог скрыть всей своей пугающей радости... он захлебывался в чувстве собственного удовлетворения и от ощущения того, что вудуист все-таки уступил ему. Не смог сопротивляться, не смог выбрать чью-то жизнь взамен своей. О, как же сильно это веселило Дьяба!

Шанго стоял посреди комнаты, оглушенный диким хохотом Лоа, но в то же время он ничего и не слышал. Никто не слышал, ибо все это время особняк окутывала липкая тишина. Она подобно огромному пауку притаилась где-то под потолком, раскинув по всему периметру свои невидимые сети паутины. И она ждала, замерев и будто бы вовсе исчезнув, но все же существовала на самом деле. Она ждала свою жертву, перепуганную до дрожи в коленях... уставшую и уничтоженную собственными искажениями действительности, ведь именно они в конечном итоге всадили ей нож в спину...

Разумеется, это была не простая вода. И стоило Селесте коснуться губами прозрачной жидкости, как Дьяб сорвался и пустился в дикую пляску смерти. Только вот Матис был пугающе далек от безудержного веселья Лоа пещеры. Он стоял посреди комнаты, наблюдая за тем, как морфин вкупе с отваром делают свое дело, утягивая юную девушку в царство дурманных сновидений. В царство, где все плохое забывается, а хорошее - так никогда и не наступает... в место подвешенных надежд и стремлений, которые никогда не сбываются, засасывая в бесконечный водоворот однообразия.

- Вы ведь меня никогда не отпустите, да?..

- Никогда... - одними губами произнес мужчина, и образ его в глазах ягуара смазался действием таблеток. Что он имел ввиду? Одному лишь колдуну было известно. Один лишь он придавал слишком странное значение современным словам. Для человека, родившегося в совершенно другую эпоху, говорящему на совсем другом языке... любое движение губ было истолковано по-особенному. Шанго никогда и не говорил на языке людей, его всегда тянуло за грань обыденного, за границы черного и белого... за границы жизни и смерти.

А потом тишину и звучание размеренного дыхания оборотня разбавила его собственная песня. Тихая, плавная, лиричная мелодия, сотканная из невероятного числа скрытых и завуалированных знаков. Она была окрашена черной магией, наполнена силой самого вудуиста, его личным пламенем, бушующим внутри, под каждой клеточкой его кожи, мышц и даже костей. Она сверкала мириадами звезд на черном небе, в черной бездне того мира, что в простонародии все называли Инферно. И нет, оно вовсе не красное, не пыщущее жаром гигантских печей и пузырящихся котлов, как думают смертные. Оно было самой настоящей Тьмой. Пустой, затягивающей, неизведанной, но живой... живой и с сотнями тысяч холодных и далеких мерцающих глаз. Они видели все. Всех и каждого.. они неотрывно следили за этим миром через мутную пленку границ живых и мертвых, но они так хотели рассмотреть все в красках... вдохнуть страхи всех населяющих планету живых существ. Магия вуду. Мощь, сокрытая под хрупкой упаковкой из простого человеческого тела, потекла по комнате вслед за певучей мелодией, звучащей на языке черных стран и южных континентов.

Один... всего лишь один голос разбивался на множество других, будто бы каждая вещь в этой страшной комнате подпевала вудуисту, вплеталась в звуки его низкого звучания. Мелодия не становилась ни громче, ни тише, но атмосфера начинала сгущаться, накаляться, как перед самым первым раскатом грома, как перед самой первой молнией в свинцовом небе, готовом обрушиться на смертных и придавить их тяжестью своей неотвратимости. Но вместо природных явлений магия сотворила нечто более концентрированное в пространстве. Пол, выложенный из камня и прошитый толстым паркетом, под которым было еще и невероятное количество бетона фундамента, вдруг вспучился и раскрылся подобно спелой дыне, впуская в тесноту комнаты монстра из самых страшных кошмаров. Умкову. Одна за другой из черной дыры в полу являлись миру костлявые конечности, упираясь в рваные края и подтягивая все остальное массивное тело. Множество глаз беспорядочно блуждало по комнате, но каждый из них раз за разом устремлял свой взор на вудуиста, ожидая команды. И Шанго озвучил ее, не произнеся при этом ни единого слова.

Все месиво из костей, глаз, голов и кое-где еще прогнившей плоти Умкову обратилось к лежащей в центре круга девушке. Монстр неуклюже перевалился с одной половины своих ног на другую, решая с какой стороны подступиться... Вот теперь ассоциация с пауком была более, чем своевременной. Впрочем, Умкову и был одним гигантским костяным пауком, который едва-едва помещался в не такой уж и маленькой комнате вудуиста. Шанго протянул руку вперед, и несколько рук чудовища в тот же миг скопировали его движение. Они потянулись своими костлявыми пальцами к белокожему телу маленькой Селесты. Они касались ее обнаженной кожи, ощупывали и примеривались под неотрывным надзором серого и сосредоточенного взгляда вудуиста. А потом одна их самых массивных рук подхватила девушку под спину, вторая - под колени, третья - под ягодицы, четвертая - под голову... и они принялись быстро опутывать ее, своими костями так же быстро, как паук оплетает свою жертву паутиной, ровно до того момента, пока бессознательное тело оборотня не оказалось в плотном костяном коконе прямиком под брюхом Умкову.

- Иди, - сказал бокор, и гигантский монстр, как шкодливый кот, засуетился и поспешил скрыться в дыре, из которой и вылез, вместе с новым ценным грузом. И стоило макушке Умкову исчезнуть из поля зрения, как пол, вместе с паркетом и всем подпирающим здание фундаментом, просто затянулся какой-то неведомой силой... словно ничего и не произошло, словно только что оттуда никто и не вылезал.

* * *

Когда Шанго добрался до пещеры в густом лесу на окраинах Сент-Луиса, была уже глубокая ночь. Время перевалило за полночь, но с момента их расставания с Умкову прошло едва ли больше земного часа. Дверь пещеры все так же была вне зоны видимости для простых людей. Она все еще выглядела обычной частью поросшей мхом и лианами скалы, однако, стоило вудуисту разомкнуть губы и сказать Слово, как камень ожил. Треща и скрипя под собственной тяжестью он отъехал в сторону, впуская Шанго в темноту лесной пещеры, обдавшей все его тело сырым, с привкусом гнили, дыханием. На его плече висела спортивная сумка со всем необходимым, и пока, ведомый светом собственной магии, он пробирался вглубь пещеры, сильные руки собирали многочисленные длинные дредлоки в узел на затылке. Матис слышал каждый вздох, каждое дыхание собранных здесь артефактов, стоны всех тех душ, что все еще покоились в своих стеклянных пристанищах на стене пещеры, но концентрировался он совсем на другом.

Старые и уже иссохшиеся свечи из черного воска, что находились по всему периметру древней пещеры, он разжег самыми обычными каминными спичками, нашептывая при этом неведомые слова, звучание которых в ночи вызывало самые разные ощущения и ассоциации. И вот, когда последнее пламя вспыхнуло дрожащей искоркой, Шанго наконец обернулся к нему. К Умкову, все это время стоящего почти что в самом центре пещеры, нависая над каменным постаментом, на котором сам колдун обездвиженно пролежал почти что два столетия. Монстр жаждал приказа, то и дело кидая взгляды многочисленных глаз на своего хозяина. Он очень терпеливо ждал ровно с того момента, как оказался здесь, за считанные секунды преодолев под землей расстояние от особняка до самой пещеры. И лишь когда взгляд Шанго сфокусировался на основном множестве бегающих глаз, чудище облегченно зашевелилось и принялось распутывать свой костяной кокон, все сильнее обнажая этому миру все это время спящую там Селесту. Костлявые конечности со всей монстрячной грацией осторожно уложили девушку на ледяной камень постамента. Ее хрупкие с виду ручки все еще сжимали рукоять ножа, а черные спутанные волосы улеглись змеиными кольцами вокруг головы и лица. Умкову выполнил свою работу и теперь, с позволения Мастера, просто ушел под вспучившуюся под ногами землю, которая в тот же миг его полного исчезновения затянулась обратно, образовав ровный слой без малейших признаков чего-то сверхъестественного.

Шанго принялся рисовать, что-то напевая себе под нос... Рисовать толстым куском мела по сырому каменному полу. Сам рисунок был не столь важен, сколько необходим был именно процесс его создания, которому вудуист отдавался целиком и полностью. И стоило кругу вокруг постамента сомкнуться, как магическая клетка захлопнулась, подтолкнув Селесту к пробуждению. Шанго приблизился к пока еще не пробудившейся девушке... он смотрел на ее обнаженное и красивое тело, обезображенное порезами и ожогами, и запоминал каждую деталь. В его левой руке, как по волшебству, возник острый нож, лезвие которого он до странного нежно обнял своей правой ладонью. Его веки опустились, а голова поднялась кверху, к невидимым отсюда небесам, губы продолжали терзать наизусть заученную невероятное количество раз молитву, и на последнем слове... Шанго выдернул лезвие. Ладонь обожгло болью, но такого рода боль не задевала бокора. Порез оказался глубоким и тут же налился темной и густой кровью. Не разжимая кулака, мужчина склонился над Селестой, к ее лицу, и приложил кровавую ладонь к ее шее. Кровь пульсировала и растекалась, пока не окрасила всю кожу шеи девушки багряно-красным. Потом ладонь скользнула вверх по линии челюсти и подбородку, пока пальцы не устроились на щеке Селесты.

- Открой глаза, - сказал он, проводя большим пальцем по нижней губе оборотня, оставляя на ней густой кровавый след.

Она очнулась, ее глаза наполнились жизнью и осознанностью, а пропахшая сыростью пещера оживилась вместе с ней. Густая кровь, все еще сочившаяся из ладони, крупными каплями медленно скатывалась с шеи и щеки девушки, скапливаясь на холодном камне постамента. И отсыревшие камни постепенно пропитывались совсем иным запахом, который так приятно будоражил ноздри оборотня... но не только ягуара, а еще и поселившегося и привязанного на веки вечные к этой пещере Дьяба. Он больше не веселился, не хохотал до изнеможения и не бесновался. Лоа притих, осторожно вдыхая ароматы. Если у него и были глаза, то он прикрыл их, довольствуясь происходящим. Он мурлыкал, как огромный кот, но мурлыкал на своем тайном языке, не поддающемся расшифровке.

И Шанго поймал себя на мысли, что неосознанно вторит этим звукам. Не вслух, но про себя, и сознание его до дрожи в коленях размякло, желая присоединиться к этому "мурчанию", желая закутаться в него, как в одеяло... и сдаться. Отдать всего себя на суд Дьяба, поддаться его влиянию и остаться подле него на веки вечные. Это было схоже с воздействием вампирского взгляда, что Матису уже доводилось на себе испытывать прежде, только в этом случае нельзя было прервать зрительный контакт. Просто потому, что у Лоа не было глаз. Он мотнул головой и сосредоточился. Какой бы прекрасной не была сия песня, она была чужой... и ничего хорошего не предвещала. Его серые, отливающие холодом стали, глаза сфокусировались на главном объекте своего ритуала - на Селесте. Она смотрела на вудуиста, она узнавала его, но пока еще не успела сделать выводы относительно происходящего. И Шанго воспользовался мгновениями ее замешательства.

Он был оголен по пояс. Его освещенная тусклым пламенем черных свечей кожа покрылась мелкими бисеринками пота. В его глазах бесновалась Тьма, на на губах плясали неведомые слова... слова, принадлежащие народу Черного континента. Всего лишь какое-то едва уловимо мгновение - и он вдруг оперся коленом на край постамента, а затем вторую ногу перекинул через бледное на фоне общей черноты тело девушки. Все движения его были медленными и размеренными, словно бы он знал цену каждому повороту головы, каждому взгляду, каждому сокращению мышц. И каждое это движение сопровождалось музыкой его голоса, музыкой все новых и новых слов, сплетающихся в слова и предложения, образуя нужное заклинание.

Он сел на нее сверху, ровно в такой же позе, что и любовница, желающая доставить наслаждение. И, наверняка, будучи в совершенно спокойной обстановке, он предпочел бы видеть Селесту, сидящей на себе сверху, но...  такова была цена ритуала. Его окровавленная рука вытянулась вперед, и, расправив пальцы в разные стороны, Шанго приложил свою ладонь к белой коже девушки ровно в том месте, где под ребрами билось маленькое сердце. Он говорил с ней, говорил с ягуаром, взывал к ее Зверю, взывал к Селесте, но в то же время он вовсе и не к ним обоим обращался. Колдун просил духов дать ему необходимое, он взывал к тем, кто был ближе всего к магии мертвых, к магии кладбищ и воскрешений. И Матис точно знал, кто поможет ему в сегодняшнем ритуале.

- Au nom de Baron Samedi, Baron la-croix, Baron cimetiere... - и, наконец отлепившись от кожи девушки, оставляя, естественно, прямиком над самым сердцем свой кровавый отпечаток ладони, Шанго приложил руки к собственной груди. К собственному сердцу, тем самым связывая их души, связывая их плоть между собой так тесно и неотвратимо, что никакая смерть не сможет разлучить их. А ведь им следовало умереть. Здесь и сейчас, ни раньше ни позже. Бросить все и окунуться с головой в мир Тьмы, чтобы скинуть с себя метки вампирские, чтобы навсегда освободиться от влияния пагубного. Но все не должно случить вот так просто. Морган должен был оказаться рядом, в пределах досягаемости Дьяба. И Шанго, прикрывая глаза и поднимая голову к незримым небесам, опустил все свои щиты, сбросил их, давая своему Мейстеру возможность увидеть все своими глазами. А потом его голова опустилась, и Матис позволил себе скользнуть по идеальному, подтянутому, но сейчас такому беззащитному телу девушки совершенно по-другому. Он давал Моргану возможность увидеть ее своими глазами, дать почувствовать то, что сам он чувствовал сейчас... давал единственный острый шанс лицезреть, как его любимая Селеста лежит под чужестранцем, обмазанная кровью и ничуть не сопротивляющаяся тому, что творит с ней вудуист.

Мастер услышал его зов. Зов среди сотни тысяч чужих голосов, что бесновались в его голове. Матис знал, он чувствовал, порой ему даже казалось, что сам он их слышал, стоило приблизится к своему Мастеру и хоть немного ослабить собственный контроль... Шанго не любил эти голоса. Они были безумны и заражали безумием Адаларда. Они нисколько не походили на весь тот безмолвный перезвон шепчущих голосов Лоа, которые были так близки вудуисту. Так близки и одновременно непостижимы. В этом и заключалась вся сути столь неоднозначной магии, что плескалась под его темной кожей... Он мог понимать так много, но в то же время не знать совершенно ничего.

В тот же самый миг, как серые глаза вампира увидели обнаженную Селесту, колдун увидел то, что представало перед взором его Мастера. И это стало началом конца. Адалард был воином, собственником и никогда не упускающим своё вампиром. Кто угодно мог бы назвать эти качества положительными, верными, правильными, но только не сейчас... Сейчас его ярость, его мания, граничащая с безумием и выплескивающаяся в болезненное чувство собственности, играла против своего обладателя. Она подкашивала его, заставляла двигаться, заставляла думать, бежать и ненавидеть. Она создавала самый гремучий коктейль изо всех возможных, вкусив который, вампир уже не сможет более вернуться в обыденную реальность.

Вудуист чувствовал, что Мастер приближается. Но недостаточно быстро, чтобы застать его врасплох. У бокора еще было время для приготовления ритуала. У него было время вновь опоить Селесту, дать ей то же самое снадобье, что держало девушку в забитие все это время. Она не должна была мешать колдуну, которому сейчас требовалась полная концентрация. Концентрация, тишина и единение с тем Лоа, что он собирался призвать. Оставив маленькую Селесту безвольно лежать на холодном каменном постаменте, Матис принялся зажигать свечи. Слепленные из черного воска, пронизанные не менее черной магией, они являли миру огонь, но не был он похож на огонь обычный, красный или оранжевый. В его пламени плясали изумрудные языки, жалящие ничуть не хуже, чем янтарные. В них можно было разглядеть черные прожилки, извивающиеся в смертельном танце с белыми. В огне была синева... глубокая и утягивающая за собой в бескрайние просторы сумеречных пейзажей. И Шанго остановился у одной из самых больших свечей. Его взгляд тяжелого свинцового неба объял своим вниманием дрожащее пламя. И пламя сжалось, как сжимается котенок при виде чего-то необъяснимо большого, чего-то такого, что может иметь над ним власть. Но бокор не имел над огнем власти...

Круг был начерчен кровью. Его собственной черной кровью, что досталась от отца - великого темного мага, что понимал язык духов лучше, чем свои собственные мысли. Шанго скреб ногтями рану на ладони, теребя ее и не давая затягиваться, чтобы тяжелые соленые капли падали на влажный каменный пол и стонали от боли и разочарования. Или же... стонали по тому, кто вскоре должен был появиться в этой пещере. Около бледных ног девушки он поставил бутылку с крепким ромом и поджег сигару. Шанго не курил, но дань Барону Самди была обязательной. Не учуяв запах табака от колдуна, он не станет внимать словам глупого человека. Крышка с бутылки отлетела в сторону, затерявшись где-то во тьме пещерных углов, и Матис сделал один большой и жадный глоток. На губах осталась влажная полоска, мерцающая в тусклом свете демонических свечей, а в горле - горечь от крепости напитка. Но лицо бокора оставалось все таким же сосредоточенным и безмятежным. Он действовал не спеша, словно бы ничто в мире не могло потревожить его или обеспокоить.

Он произносил непонятные слова, его губы шевелились едва заметно, но музыка его голоса отражалась от каменных и сырых стен, усиливая монотонное звучание. Шанго призывал Барона. Повелителя мертвых, хозяина астральных врат, что сможет приоткрыть их и дать бокору возможность заглянуть за Грань живого и мертвого. Казалось, он воспевал ему молитвы так долго и безуспешно, что Селеста уже начала возвращаться в реальный мир... мир боли, страха и отчаяния, хотя Шанго был уверен, что этой хрупкой деве был неведом страх. Она едва заметно пошевелилась, но вудуист лишь склонил голову набок, продолжая смотреть в пустоту. Он мазал свое лицо собственной кровью, рисовал на каменистом полу неведомые знаки небольшим куском мела, он лил на открытую рану ром, приправленный жгучим перцем и причиняющий колдуну острую боль... Он обещал Духу плату, обещал ему жертву за помощь в осуществлении задуманного. Он воспевал его, и слова в переплетении мыслей тянулись от самого черного сердца Верона.

И Самди откликнулся. Воздух в пещере потяжелел, загустел подобно крови, и на стене мужчина вдруг увидел лик, высеченный из камня. Пустые глазницы и очертания черепа были обращены на Шанго. И тот поднялся с места. Медленно и словно бы все так же нерасторопно, но на деле очень осторожно, чтобы не отпугнуть благодать Лоа. Он подошел к стене, не отрывая взгляда от проявившегося лица, он поставил рядом бутылку рома и положил подожженную сигару. Кончиками своих пальцев он дотронулся до острых скул, а после опустился на колени, не отрывая ладоней от стены, ощущая своей кожей каждую впадинку, вмятинку и каждый нарост. Так он и остался стоять на коленях, лбом и ладонями прижимаясь к холодной стене. Барон не мог появиться в пещере, ведь она принадлежала другому Лоа, но он обозначил для своего верного слуги святое присутствие. И Шанго говорил с ним... так долго и в то же время невероятно быстро, время то тянулось, то замедлялось, пока Барон решал, будет ли он помогать в затее Верона, или же..?

И затея ему приглянулась. Любитель крепкой выпивки, разгульной жизни и сексуальных утех, этот могущественный Лоа счел девушку, что отправится в его обитель, весьма привлекательной. Это была не столь большая плата за услуги Духа, и Шанго, не раздумывая, согласился. Хотя, впрочем, выбора у него все равно не было. Колдун поднялся на ноги и приблизился к Селесте, сознание которой уже достаточно прояснилось для того, чтобы видеть и чувствовать.

- Время пришло, - вкрадчиво сообщил он глубоким голосом и поднял девушку на руки. Мастер был уже слишком близко, они оба это чувствовали, и они оба испытывали некоторого рода страх перед его появлением. Но недостаточно сильный, чтобы умирать. Вудуист донес ее до намоленного места и прижал к стене под каменным ликом, и холод горных пород обжег оголенную женскую плоть. Стена окрасилась красным от ее собственной крови, и в какой-то момент девушка ощутила леденящее душу замогильное прикосновение совсем неживой плоти к ее плечу, ногам и бедру, что касались камня.

- Шанго!

Голос резанул по ушам лезвием острого меча. Как вовремя... Как же все происходило вовремя. За это, несомненно, стоило отдельно благодарить духов. Они были не против, они желали помочь своему преданному слуге, и он не собирался отказываться от их помощи. Острие топора блеснуло в тусклом пещерном свете и бликом отразилось в таких же серых, как и у его Мастера, глазах колдуна.

- Auf wiedersehen, - с некоторой долей глубокого сожаления проговорил Матис, словно бы прощаясь с давним-давним другом навсегда. И он не отводил своего внимательного взгляда от вошедшего в пещеру Мастера вампиров. Такого опасного и окутанного аурой безудержного страха, но тот страх уже не касался ни Селесты, ни держащего ее мужчины. Оба они уже находились во власти Барона Самди. И всего одно слово на незнакомом языке решило судьбу всех участников этого триумвирата. Оно слетело с губ вудуиста, и в тот же самый миг и он и Селеста ощутили невероятный силы рывок, в буквальном смысле выдирающий душу из тела. И вот только что они находились у вполне себе осязаемой стены, как уже через мгновение - в совершенной пустоте и тьме. В невесомости, пугающей, окутывающей и давящей. Каждый оказался в своей собственной глубинной пропасти, за Гранью реальности. Они перестали существовать в мире живых, их души оказались по ту сторону, связанные между собой. Они были живы, в объятиях Барона Самди, но для всего остального мира они были мертвы. Тела рухнули на пол, как безвольные марионетки, которым только что обрубили ниточки. Только что на глазах у вампира его собственные человек-слуга и зверь Зова погибли, не давая Мастеру возможности противостоять этому, предотвратить это и хоть как-то защититься.

Дикий взгляд вампира, который смотрел глазами не троих существ, а сразу тысячью, миллионами, целым войсками, миром скользнул в сторону другого существа. Той, что была незримо прикована к стене и смотрела на него таким покорным взглядом, таким... сожалеющим?
Она жалеет тебя.
Пф, лучше бы пожалела себя.
Но что они здесь делали?..
Посмотри на нее! Шлюха!
Поврежденное сознание Моргана заталкивало самые логичные вопросы подальше, а самые громкие голоса заставляли его тело действовать, не давая оценить обстановку так, как это было раньше, на огромных полях брани, где он всегда выходил победителем.
Морган Харлок проигрывал собственному сознанию.
Адалард фон Майер был давно мертв, и даже не подозревал об этом.

Кто бы мог подумать, что его существование закончится вдали от родины, без достижения цели, к которой он так стремился? Кто бы мог подумать, что его собственный слуга поспособствует этому?

- Auf wiedersehen, - прозвучало тихое прощение с теми же нотами сожаления, что был во взгляде Селесты. В потемневших глазах Моргана вдруг появилось мимолетное осознание. Оно было таким быстрым, но кошачье зрение Веги должно было его уловить. В нем отразилась та же боль и то же самое сожаление, которым одаривала она вампира. И отголоски их старой любви.
Прежде чем Адаладрд фон Майер закричал, перед его глазами пронеслась вся его жизнь: от рождения сыном крестьянина до становления самой страшной силы Третьего Рейха. Смерть Адаларда и рождение Моргана.
Но Смерть, которая пришла за Морганом, уже занесла над ним косу в тот самый момент, когда он сам занес топор. Она рванула две нити его жизни прежде, чем он успел его метнуть.

Голоса превратились в всепоглощающий гул боли в его голове и выплеснулись через его горло, когда он ощутил две зияющие дыры в своем теле, сделанные не физически. И он своими глазами увидел, как умерли его слуга и его Зверь Зова. Как оба они покинули свои тела, что тряпичными куклами повалились на землю. Глаза вампира распахнулись в осознании, а холод смерти и ужаса подполз к нему охватывая своими щупальцами. Они пробрались сквозь его зияющие дыры от двух самых дорогих на свете ему существ. Топор выскользнул из ослабших пальцев вампира и рухнул на каменную землю, оставляя эхо металла по всей пещере, а затем и сам Харлок рухнул на колени, глядя пустеющим постепенно взглядом на Шанго и Селесту. Его взгляд, наполняющийся влагой слез, застыл на Веге, на его единственной и любимой женщине. Голоса выли и плакали, кричали от боли, горечи, сожаления и страха. Смерть и ужас сковали его тело, а затем пробрались к его глазам, огладив щеки. Пробравшись к нему в глазницы, они отобрали последние остатки жизни в них, сковывая мозг и сердце тисками, заставляя голоса заткнуться навсегда.

Пустой взгляд Моргана Харлока, нет, Адаларда фон Майера замер на теле миниатюрной девушки, которая всегда была ему верна и покорна, которая любила его, как никто другой.
Его тело так и осталось стоять на земле рядом с серебряным лезвием топора в фигуре раскаявшегося за все свои грехи человека, обращенное к двум другим телам, и больше не подавало признаков жизни, испустив дух.
Морворен больше не нужно беспокоиться о своем нерадивом птенце.

Отредактировано Morgan Harlock (23.09.17 23:25:25)

В третий раз за одну и ту же ночь возвращаясь сознанием в свое не менее истерзанное тело, Селеста этого уже не хотела. Никто не рассказывал этой женщине из каких далеких пустот возвращалась ее душа в этот мир, слишком похожий на еще более пропащую бездну, но откуда-то она все-таки обрела песчинку знания. Ей не хотелось приходить в себя, возвращаться к жизни и борьбе снова. Набитые свинцом веки не желали подниматься будто слишком много времени прошло для них в таком положении и теперь они слиплись. Воздух со свистящей болью наполнил легкие и ее грудь дрогнула, приподнимаясь под порывом кислорода, который прожигал себе удобный путь будто кто-то бросил спичку в разлитый бензин. Она не хотела возвращаться, как и в тот раз, когда ее изодрали звери и ее травмы не ограничились лишь физическими шрамами, до сих пор украшавшими часть красивого божьего творения, но, как и в прошлый раз, тело не спрашивало ее. Оно нуждалось в воздухе, и она начала дышать, не смотря на боль, оно нуждалось в восприятии окружения, и она открыла глаза.

Первым, что она увидела, уже не в первый раз за эту ночь оказалось черное лицо с теми же самыми серыми глазами, которые будучи практически бесцветными всегда так сильно пугали Вегу. Теперь она знала почему. Даже отсутствием яркости цвета они казались совершенно пустыми на фоне всей той тьмы, которую она инстинктивно ощущала в этом мужчине. Даже самые опытные лгуны всегда знали, что, желая врать правильно, нужно научиться врать глазами, а Верону этого не требовалось – его глаза всегда были пустыми колодцами, по которым она никогда не могла угадать, что же там таится на самом их дне. Даже сейчас, утопая в его внимательном взгляде, она не могла бы определить, с какой же именно эмоцией он на нее смотрит. Возможно, она не могла ничего в них найти, потому что там никогда ничего и не было. Его ли это ослабленное тело так сильно дрожит, или же это ее внутренняя суть хищника ежится от осознания, что такая бездонная тьма находится к нему так близко? В какой-то момент, Шанго поднялся и отошел куда-то в сторону, но сознание девушки как будто вовсе этого не зафиксировало. Теперь ее взгляд смотрел лишь на серые камни пещеры, и были они такими же пустыми по смыслу как глаза бокора, что она и не заметила, когда же вид изменился.

Со значительным запозданием голова Селесты повернулась на бок, только чтобы от увиденного ее сердце болезненно заколотилось будто желая пробить ребра. Внутри, впервые за все время их долгого сосуществования, мощный и бесстрашный ягуар подчиняющийся только своим инстинктам, тихо и запуганно заскулил, да так, как она думала представители кошачьих и вовсе не способны. Застывшее тело Адаларда сгорало у нее на глазах, как фотография с самым ярким воспоминанием брошенная в камин. Его лицо до последнего смотрело на нее. Даже когда там и вовсе нечему было уже видеть, а пламя закрыло от ее глаз всю его фигуру, она все еще видела его взгляд, и далеко не сразу поняла, что это был взгляд, который она увидела перед тем, как все они умерли.

Да, этой ночью все они умерли. И хотя две из троих жизней чья-то заботливая рука даже слишком бережно вернула на место, что-то все-таки уже никогда не вернется. Зеленый взгляд нехотя оторвался от неестественно быстро догорающего тела ее любимого мужчины и выловил фигуру другого, за одну ночь разрушившего все, чем она когда-то мечтала и смогла обладать. Что-то острое кололо ей спину прямо между лопаток, зверь внутри продолжал беспокойно жаться к краю несуществующей темницы, а она продолжала смотреть на Верона и, наверное, впервые обращенный к нему взгляд девушки был столь же пуст, как и его собственный. Это было предательство. Настолько низкое и отвратительное, перелетевшее все немыслимые границы с таким запасом, что Вега не могла даже тут же пожелать ему смерти. Она все смотрела на то, как он сжигает их Мастера, и пыталась увидеть хоть крупицу маленькой эмоции. Страха, сожаления, вины, злости или торжества, наконец. Чего-то, что мотивировало бы такой ужасный поступок и дало бы ему достойную причину. Хоть чего-то, даже если бы ей показалось… Но ничего не было.

Колдун обернулся к ней, и этот будто отсутствующий взгляд был ей противен самим существованием. Мужчина обратился к ней, протягивая свою темную руку, ту самую, которой он вымазал ее кровью, ту же, чей отпечаток засох на ее груди, и ее глаза стали льдом, от которого как от нефритовой стены отлетало само существование Верона. Испачканное кровью лицо Селесты вновь поднялось к каменному потолку и пространство пещеры вдруг наполнилось тихим, уверенным смехом. Он звучал уверенно и прокрадывался под самую кожу шершавым мехом. Всего одна еле заметная слезинка сползла по ее щеке куда-то к уху и затерялась в темных волосах, свидетельствуя что это все-таки не проявление безумия.

- Если ты хотел обрести свободу, тебе стоило умереть самому, - отчетливо звучал ее ответ, и голос провозгласивший его не дрогнул и не охрип. Легко и проворно девушка поднялась на ноги глядя куда-то вниз. Больно? Конечно. Ломило каждый сантиметр тела, не созданного для таких переживаний, но она была шпионкой, натренированной на то, чтобы утаивать ценную информацию под пытками совершенно любого рода. Нефритовый взгляд постепенно снова поднялся к лицу Шанго. В отличии от нее, он выглядел вполне прилично, как какой-то спортсмен, вышедший без футболки на пробежку, если не считать пары пятен. А вот Селеста… с перепачканной своей и чужой кровью светлой кожей, четким кровавым отпечатком на груди и прожигающим насквозь зеленым взглядом над алым от крови ртом… Девять десятков совместной жизни одарили ее способностью двигаться с кошачьей грациозностью хищницы и достоинством даже в таком состоянии, и Адалард был не единственным мужчиной, что не смог бы устоять перед этой женщиной особенно в таком виде. Только вот ее саму много лет интересовал один только Адалард, а его у нее больше не было.

Селеста обошла алтарь и остановилась у догорающих останков ее любимого, нарочно оставаясь по другую сторону пещеры от вудуиста. Испуганному зверю в ней нравилась такая осторожность, но сама она страха перед ним не испытывала. Селесте Веге больше не было что терять и забравшую у нее фон Майера смерть, она встретила бы с соблазнительными распростертыми объятьями. Только не в лице Шанго.

- Это твоя игра, Матис, - тихо сказала она, не поднимая своего взгляда от жертвенного костра, и к темной красоте ее тела добавилась еще и бешеная пляска полыхающих теней. – Ты за нее и расплачивайся. – Больше так на него и не посмотрев, девушка повернулась и просто пошла прочь из пещеры. Не в этом месте и не с этим существом в компании предстояло развернуться застывшему в ее грудной клетке давящему страданию. Удушающие рыдания и душевные терзания уже дышали ей прямо в лопатки, но ни бокор, ни это проклятое место не были достойны увидеть слабость и боль этой воинственной девушки. – Я тебе ничего не должна, - справедливо заметила она, и все-таки на мгновенье обернулась чтобы убедиться, что он и все его вудуистские духи ее услышат, - кроме смерти. Только в ней ты получишь свою свободу, но она отныне моя. – Они еще смотрели друг другу в глаза и был ее взгляд полон совершенного спокойствия, подпитанного уверенностью, которая могла казаться глупым обещанием из обычной злобы, но почему-то, что-то в самой сути Селесты было так уверено в правоте этих слов, что усомниться в них просто не получалось. Он сыграл жизнями своего триумвирата. Единственных живых существ, которым было до него дело помимо чертей в его собственной голове. Поэтому, кошка так же спокойно решила для себя, что его смерть тогда будет принадлежать ей.

Девушка вышла на улицу, больше не оглядываясь и не сожалея о том, что покинула злачное место. Ее тело задрожало, а кожа покрылась мурашками от холодного ночного ветерка, и она замешкалась, остановившись перед пустой поляной. Снаружи все еще была тихая и безмятежная ночь, которую не могли потревожить никакие черные ритуалы, состоявшиеся в пещере. Через пару часов станет достаточно светло, но пока что, зеленый взгляд Веги еще выловил среди верхушек деревьев отчетливую луну. Очередной порыв ветра назойливо напоминал ей, что ее тело совершенно беззащитно как от погодных условий, так и от взглядов окружающих, и это было проблематичным. Вряд ли ведь вудуист привез ее сюда на машине, водить он не умел. А покажись она кому-то на глаза в таком виде, на нее вызовут как минимум наряд полиции. Но даже не это заставляло ее продолжать стоять на месте совсем недалеко от пещеры.

Стоило ей выйти наружу, как ягуар из маленького зажатого в тиски страха котенка, оживился в настоящего испуганного хищника. Он продолжал трястись и ощущать угрозу и в пещере, но от чего-то, то, что он чувствовал в воздухе снаружи, нравилось ему в разы меньше, и Селеста его понимала. Не хотелось ей узнавать, что именно и каким образом колдун собирался кому-то платить. Хотя самой ей уже было нечего охранять, она уступила инстинктам выживания зверя, которые сейчас единственные вели ее вперед. Ветер разнес по поляне напряженное утробное рычание, и Вега поспешила перейти слишком открытую поляну перед пещерой, чтобы перекинуться в менее опасном месте.

Отредактировано Seleste Vega (28.09.17 22:32:22)

Лес все еще благоухал своей насыщенной жизнью, небо было полно звезд и покорялось яркой луне, листвой шелестел неусидчивый ветер и все вокруг продолжало вертеться в своей тяжело замечаемой рутине. Как будто внешний мир существовал отдельно от жизни самой Селесты и ее трагедии. Будто пещера со всем случившемся в ней существовала за гранью всего этого мира, и ведь в какой-то степени, так оно все и было. Никому не было дела до молодой девушки, которую судьба продолжала терзать как тряпичную куклу практически с самого ее рождения. Наверное, она и молодой-то уже не была, причем не из-за длительности, прожитой ее жизни, а из-за ее жестокого содержания. Кто-то там, свыше, мог явно позавидовать ее жизни, так как его тяга к издевательству над этой душой была просто поразительной, но, на самом-то деле, и где-то там не было никого. Она прожила дольше многих, и этих лет ей с лихвой хватило чтобы убедиться, что и еще через тысячи лет в лучшую сторону ничего не изменится.

Подобно назойливому тихому эхо догонял ее ответ Шанго, но слепая ярость не принимала ее в свои объятья. Вудуист был слишком пуст. Как бездонная ваза он хранил в себе давно увядший букет из никому ненужных человеческих эмоций и даже если бы она разбила его лицо о его же алтарь – это не принесло бы удовлетворения. Это не пошатнуло бы мир Верона, не поселило бы в него сомнения и не рассорило бы его с его же темными ритуалами. Это не вернуло бы ей Адаларда, потери которого она все еще не признавала. Она не хотела верить увиденному, не хотела так скоро упустить те крохи сомнения, удерживающие ее самообладание. Еще хотя бы немножко, хоть чуточку, можно ли ей хоть разок в жизни побыть дурочкой и цепляться за иллюзию того, что он где-то еще есть, его можно будет вернуть. Можно же как-то игнорировать эту зияющую дыру вместо меток, словно назойливую муху, жужжащую ей на ухо об уже неисправимом крахе ее и без того хрупкого мирка. Самую малость, хотя бы пока она не окажется в пустом, но еще полном его аромата доме, и истина всепоглощающей пустоты не свалится на нее всем своим грузом, пока вид этой пустоты не размоют слезы, а душу уже во второй раз за ее жизнь не раздерут рыдания…

- Но я не могу отпустить тебя. – слова Верона притормозили Вегу, все же полыхнув какие-то остатки ее избитой души злобой. Как просто он позволял себе раскидываться чужими жизнями!.. Впрочем, разве Адалард не делал того же самого. Разве человеческие войны не косили целые города и деревни не без помощи самой Селесты?.. Легко же было начинать осуждать, когда дело начинало касаться ее самой.

Девушка уже было решила просто убраться подальше от всего этого, как и собиралась изначально, но всего один шаг – и прямо под ее поднятой ногой земля затрепетала, а затем и разрыхлилась, будто оттуда собиралось вырасти волшебное бобовое дерево. Кошка пошатнулась отступая, но первые отвратительные руки уже цеплялись за одну ее ногу, затем руку, вторую, и снова ногу… Одна за другой, костлявые и давно уже утратившие влагу гниения руки, цеплялись за ее конечности, обвивая своими противными дряхлыми пальцами, отрывая от земли и разворачивая с такой же легкостью, с какой ее всю жизнь таскала нелегкая. Кошка не тратила силы на попытки ругаться или угрожать, но высвободиться или даже шелохнуться так, как чудище не хотело, у нее все равно не получалось. Попытки были отчаянными, их силу подогревало и нарастающее отчаяние, ведь ничем хорошим такой поворот событий закончиться все же не мог. Глупо было вообще с ее стороны подумать, что все закончится лишь смертью Адаларда. Конечно, бокор продал их обоих. Ему же чуждо было все человеческое. Он продал их, как и самого себя, как продают любую шлюху, которая могла быть самой дорогой, а все равно продавалась. Просто за иную цену. И монстр его, из самых недр подземного царства, не поддавался физической силе оборотня, да и все равно не казался чем-то способным отреагировать на слова. Она уже видела его, тогда, в баре, и даже Шанго не общался с ним так, как могла попытаться Селеста. Только Верона эта гроза арахнофобов, наверное, и слушалась, и именно его начал выискивать взгляд Веги. Впрочем, не долго ей нужно было и стараться.

Почти сразу, как только чудище с массой невидящих лиц, развернуло ее зажатое тело обратно к пещере, цепкое зрение все еще пытающейся высвободить хоть одну из конечностей шпионки уловило движение в далекой темноте пещеры. Дикой яростью полыхнул ее взгляд по показавшейся оттуда фигуре, но властное требование немедленно отпустить застряло где-то в ее глотке, стоило ей присмотреться. Прямо под надзором ее нефритового взгляда Верон менялся. С каждым новым шагом что-то совершенно чужое появлялось в его движениях, как будто он подвергался кардинальным переменам в его сущности, и дело было даже не в том как уверенно он взялся за сигару с бутылкой. Сначала это было еле различимо, но чем больше он приближался, тем больше изменений претерпевал его спокойный и ничем не смущаемый облик. Можно было бы подумать, что он все время был таким, и просто прикидывался совершенно беспристрастным пока был жив Морган, но перемена была слишком разительной. Селеста отвлеклась от безрезультатной борьбы с сотней обвивших ее косточек и следила за этим процессом перевоплощения улавливая каждую новую мелочь. Из пещеры вышел один человек, которого она все это время знала, как человека-слугу Моргана, но прямо перед нею остановился если и человек, то обладатель совершенно иной личности. На войне ей доводилось встречаться с шизофрениками, да и другими пострадавшими от своей психики, но даже им не удавалось перемениться столь кардинально, а колдун ведь даже физически выглядел совершенно другим. Как будто… это был совсем не Шанго.

Дым от дорогой сигары прокатился по ее телу и инстинктивное ощущение опасности разлилось по нему напряжением, как будто мужчина сам только что вдохнул его в ее хрупкое с виду тело. Перепачканные кровью мышцы под гладкой кожей стали отчетливее в очередной попытке девушки освободиться и избежать этой неуютной игры в гляделки. Мелькнул уродующий ее ягодицу и ногу шрам, но большего она не смогла добиться. Он спросил слышит ли она, но она и не хотела ничего слышать. Спокойствие Верона из пещеры ее злило. Это же улыбающееся лицо внезапно пугало ее намного больше чем та тьма в душе колдуна, которую она видела в его сгнившем, еще не вернувшем себе плоть теле. Еще страшнее было то, что если при том Шанго ее внутренний зверь просто жался и затихал, то при нынешнем он паниковал кидаясь из стороны в сторону и страх его раздирал как самого кота, так и носителя его штамма изнутри.
Рука колдуна потянулась к ее лицу и даже это движение чем-то отличалось от мужчины, который был ей знаком. Удерживающее ее чудовище не позволило отпрянуть и избежать этого, но она все равно попыталась. Было что-то в этом новом Шанго, что-то чего она пока не могла распознать, но из-за чего ей очень не хотелось, чтобы он вообще ее касался. Конечно, после случившегося в пещере итак было очевидным, что никакие вообще прикосновения бокора не могут быть ей не то что приятными, а и допустимыми в целом, но сейчас в данном нежелании вместо презрения и предательства играло скорее чувство самосохранения, которое она не только не могла объяснить, но не хотела и признавать без возмущения. Что он мог ей еще сделать на самом деле? Убить? Разве она этого не хотела бы?.. Мечущийся внутри нее ягуар, во всяком случае, точно этого не хочет, но озвучивать этого нельзя. Золотое правило шпиона, если ты попросишь тебя просто убить, этого обязательно не станут делать, оставляя тебя страдать еще дольше.

- Пей! – его пальцы заставили ее челюсть разжаться с такой легкостью, будто он кормил молоком маленького котенка, а не поил ромом хищницу. Он так щедро хлестнул в ее рот бывшим подношением, что девушке не осталось никакого выбора. Если она не хотела подавиться и захлебнуться ромом, ей нужно было все проглотить.

Послышались громкие глотки и пересохшее горло обжег крепкий напиток. Ром разогнал по ее телу немного энергии и тепла, и хотя тело оборотня опьянеть не могло, оно все же стало более живым, будто она была вампиршей, которой он отлил своей крови. На очень короткое время к бледным щекам Селесты прилило немного краски, которая на фоне запекшейся крови выглядела удивительно нежным атрибутом, выдающим в этой амазонке с сильными играющими под кожей мышцами и несгибаемой казалось бы вообще ничем волей прежде всего все-таки женщину. Несколько капель рома сбежали и отправились в свой незамысловатый путь по привлекательному телу, освежая уже подсохшие узоры не менее живительной жидкости, но не смотря на то, что остальное она успела проглотить, спешка все-таки заставила ее закашляться.

- Что ты за дьявол? – почти сквозь зубы спросила Селеста, хотя в горле все еще першило, поднимая свой оживившийся от жара алкоголя нефритовый взгляд на незнакомца. Она не знала, что случилось и что произойдет теперь, но ей хватало ума чтобы понимать, что ничего хорошего она от будущего не дождется и что кто бы перед ней не стоял… она буквально тонет в черном взгляде, который Шанго уже не принадлежит. Если он убьет ее, или, еще хуже, зачем-то оставит жить, она должна знать, кого будет проклинать то, что от нее останется.

Обычно опустошенное и слишком миролюбивое лицо Шанго исказила не принадлежащая ему усмешка, и Селеста поежилась так сильно, что даже сила вцепившейся в нее костлявой твари не смогла сдержать эту реакцию. Так не улыбался даже вкушающий чужие страхи Адалард. Она практически ничего не знала о вудуистах и духах которым они поклоняются, но одного этого пронизывающего взгляда, который она чувствовала даже под своей кожей, хватало, чтобы понимать – это тот самый дух, которому Матис отдал их хозяина. То самое, неведомое ее восприятию существо, в чьих руках так беззаботно плясали их с Вероном души, пока их Мастер умирал. Кем бы он ни был и как бы его не называли – он уже касался ее души и с такой легкостью распоряжался ею, что даже не имея что еще можно было потерять, Вега его боялась. Страх скребся у нее под кожей так же неприятно, как маленькие костлявые лапы царапали ее снаружи, и это было даже не самым худшим.

Она не знала, как именно, не могла понять, мерещится ли ей или это какие-то очередные забавы, неведомая колдовская дурь, но от чего-то она была уверена, что он ощущает любую ее эмоцию или мысль так явно, что мог бы описать их на вкус. Даже самые потаенные секреты что она хранила сама от себя, самые неприятные и постыдные, самые неуместные и предательские, вроде тех, что тихонько соглашались с решением Шанго и напоминали ей, что любимый ею офицер давно уже потерял самого себя, раскрывались перед этим забавляющимся взглядом будто она была маленькой девочкой неспособной соврать строгому родителю. Оборотни не стеснялись физической наготы благодаря своей звериной сущности, но от духовной обнаженности их это не спасало никак. Злость, стыд и возмущение продолжали вариться в котле ее эмоций, постепенно приближаясь к кипению, и хотя военная выправка давно уже научила ее быть умнее и молчать почаще, лучшим лекарством от этих обнаженных эмоций были именно слова.

- Чего вам мужчинам не занимать, так это самоуверенности, - нефритовые глаза Селесты проследили за движениями бокора, и стоило ей понять, что он раздевается, как в них отразилась даже доля удивления, - я уже принадлежала одному, и для многих он был дьяволом, заглатывая их самые большие страхи как легкий завтрак. Ради него, я приняла и второго, играющего чужими судьбами как простыми соломенными куклами. Ты забрал одного, ты получил в слуги и второго. А что ты сам? Еще одна сотканная верой людей фантазия, на которую еще просто не нашелся следующий самоуверенный укротитель. – На ее спине появилась очередная заживающая царапина, заставившая сделать паузу и громко сглотнуть слюну, которой в пересыхающем горле не нашлось. – Сколько еще осталось твоего народа? Как долго они еще продолжат засыпать и просыпаться с твоим именем на устах? А может уже перестали? – Чем дольше он смотрел на нее, чем больше ей самой приходилось видеть это голое и от того вовсе не ставшее беззащитным тело, тем больше она злилась, напрягалась, и тем меньше следила за словами.

Его и без того дикий взгляд потемнел до таких граней, каких серые глаза Верона не могли приобрести сами собой и это, когда он вновь шагнул к ней ближе, заставило ее на миг замолчать. Но что бы он не задумал, о чем бы не предупреждали ее собственные глаза, против ее воли замечающие каждое движение сильных мышц под темной кожей, она уже не могла просто отмалчиваться, как делала это при Адаларде. Большая рука легла на ее бледную кожу и Селеста вздрогнула, так как наизусть знала узор, что очерчивали грубые пальцы колдуна. Ее можно было видеть голой, замечать за неподобающим или непристойным, все что угодно, но ее шрамы… эти метки, связанные с чем-то зажатым в самые глубины ее естества, были личным, интимным, не предназначенным ни для кого вообще, и уж тем более не для того, что убил Адаларда, предав собственного хозяина и спасителя.

Нефритовый взгляд слишком резко метнулся к улыбающемуся лицу чтобы не выдать всей степени ее отвращения. «Да как смеешь, ты!» - шипел он без всяких слов. Она дрожала под опротивевшей ей рукой и вовсе не от его очевидного желания трепетало ее тело и не его поглощающий взгляд красил ее щеки в оттенки стыда. Уязвленная Селеста полыхала яростью, той, что бездумно сжигает целые города, возникая в самых разбитых и раненных душах.

- Я лучше буду кроликом что сам выбирает своего дьявола, чем самоуверенным духом, которого рано или поздно просто заменят или забудут, - процедила она сквозь зубы прямо в лицо перед собой, в ослепляющей злобе даже не отдавая себе отчета в том, что ненависть ее в разы больше обращена именно к хозяину этого излучающего силу и жизнь тела, который, возможно, и не слышит ее слов. Как мог он, продать своего друга и хозяина каким-то чертовым духам, в которых Адалард даже не верил!? Как мог он даже не усомниться, что с ней можно без спросу делать что угодно!? Злоба Веги перекатила через край, меняясь как красный металл перекрашивается в белый, успокаивая ее сбившееся дыхание и окрашивая ее наполняющийся презрением взгляд новыми оттенками. – Дьявол ты, дух или простой человек – все вы в итоге не можете обойтись без женского начала, как бы не бахвалились. Ты уже не можешь сделать со мной ничего, чего бы со мной еще не делали.  – Если бы она улыбнулась, ее слова окрасились бы обычной ядовитой язвительностью, типичной для любой испуганной и обиженной девушки, но Селеста не улыбалась. Она давно уже не была той, которой нужно было доказывать или оправдывать свои слова эмоциями. Каждое ее слово являлось чистой правдой и в подкреплении для убедительности не нуждалось – ее и пытали, и насиловали, и оскорбляли и топтали… Ярость от собственного бессилия и боль от унижения были единственным, что витало в воздухе, но даже это она проходила не впервые.