Пружина. Каждым своим словом Жан-Клод сжимал и скручивал внутри Ашера невидимую пружину. Понимал ли? Знал ли? Видел ли? Нет. Трижды нет. Искрящийся на реке первый лед обманчив также, как внешнее спокойствие блондина, но один неосторожный шаг, и темные, холодные воды сомкнутся над головой.
Пружина. Скрученная донельзя, она распрямилась в одно мгновение. Лед спокойствия лопнул. Трещины набухли водой, что жадно начала точить их, будто зубами сгрызая края. Гнев поднимался, становясь холодной яростью, питаясь одним желанием – утопить собой, затолкать обратно в глотку все слова Принца, чтобы тот давился и захлебывался ими, осознавая ошибку.
Пружина. Она стала Ашером, а он был ею. Он был темной, холодной водой, и та была повсюду. Одно движение, – так могут только вампиры – и златовласый был на ногах.
Все случится здесь и сейчас. Порочный круг наконец разорвется, лопнет мыльным пузырем, и в этой их истории будет поставлена точка. Большая. Такую не исправишь в запятую и не допишешь еще две, как бы того не хотелось.
Ашер не собирался умирать, хоть такой исход и был возможен. Он не собирался провоцировать или бросать вызов – этот город был ему не нужен. Забавно, но Сент-Луис был ему не нужен именно без этого Принца. Златовласый пристально смотрел на Жан-Клода, и каждое его слово-вода откусывало кусочки льда – неверной тверди посреди волн ярости под ногами некогда любимого вампира.
- Браво! – ладони трижды сомкнулись в аплодисментах. – Ты им стал. Принцем. Ты ищешь двойное дно, где его нет, и без доли сомнения разишь мнимых врагов. Поздравляю! Соответствуешь как никогда: мелочный, спесивый, зазнавшийся и избалованный милостью. Мне стоило предвидеть, что так оно и произойдет. Дьявол! А я-то каков дурак! Переживал и боялся за того, кто этого не стоит. И видимо уже никогда не будет стоить. Теперь придется извиняться перед всеми, кого я уверял, что Жан-Клода не испортит власть. Не сочти за угрозу, но с такими темпами ты потеряешь и ее, - и оба знали, что это означало смерть. – Мне ты не нужен с этого момента и впредь. Не ищи, я не откликнусь. Ты мне не враг, но никогда более не друг и не союзник, никогда более я не протяну тебе руку помощи. Это не шантаж. Сейчас мне действительно ничего от тебя не надо. И мешать тебе я тоже не буду. Отныне ты мне никто.
Жан-Клод не был первым, кто переставал существовать для Ашера. Скорее всего, не стал бы он и последним. Златовласый сказал все. Ход не был за Принцем, что сохранил себе немного льда под ногами – дань прошлому, Ашер уходил прочь по неосвещенной ночной улице.
Так могло произойти еще месяцы назад. Скрученная пружина не выпрямилась – она сломалась, рассыпалась прахом не гнева, а горечи, раскаленной солью легшей на незаживающие раны.
- Хочешь правды? Сегодня я должен был лечь под нож, - вампир говорил тоном, с которым взрослый разговаривает с нетерпеливым ребенком, требующим все и сейчас. – Днем не случился перелет. Сейчас я не в операционной, с меня не срезают очередной кусок кожи, и это не опрокидывает меня опять в застенки инквизиции. Да, вернуть себе каждый кусочек былой красоты - равносильно вновь пройти тот ад. Но я сделал выбор. Спросил себя, смогу ли я подождать, и сможет ли подождать твоя ситуация. Мне показалось, что, даже после стольких-то лет, ответ очевиден. Я здесь, чтобы предупредить, помочь, если понадобится. Ставлю тебя превыше всего. А тебе слышится и мерещится всякое. Сказать больше я просто не в силах. Узнаю большее – сообщу. Но это так работает, Жан-Клод, осведомители слушают сплетни, делятся ими со мной, а я отделяю зерна от плевел. Это крупицы, важные, но крупицы, и я не утаил их, а донес до твоих ушей. Жаль, что мне приходится пренебрегать собой впустую.
Монолог, которого ждал сидящий рядом, состоялся эмоциональным, минорным с нотами укора, угасающим на концах фраз, несколько пафосным, но только лишь оттого что Ашер попросту не умел говорить иначе, и напрасно было ожидать от него иного, или же того, что он действительно произнесет это вслух, а не откинет, представив прежде в мыслях будто наяву, сочтя неподходящим вариантом.
- Не могу, - последовало за тяжелым вздохом, звуком напоминающим, как если бы на раскаленные камни или железо плеснули студеной воды.
Он был таким необязательным. Он был таким необходимым… Этот вздох. Поднятая открытой ладонью рука – жест призывавший не перебивать, но и сам блондин не спешил что-то говорить. Взгляд скользил по скудному пейзажу ночного захолустья. И в затянувшейся паузе ночь не казалась тихой и безмолвной. Ее наполняли шорохи, ветер шелестел легким бризом гладящий деревья, а где-то пела ночная птица. Возможно, Жан-Клод слышал, как мечутся мысли в голове собеседника.
- Не могу, - повторил Ашер.
Он встал, но лишь для того, чтобы взять пакет с дневником, а затем вновь опуститься на свое место.
- Это труп, - коричневая бумага обычного пакета хрустела под мнущими ее пальцами. – Пора, наконец, признать это каждому из нас.
Блондин вынул ежедневник в темном переплете, раскрыл его, пролистал пару плотно забитых буквами страниц на французском.
- Вот оно: «Я мертв. Умер тогда вместе с ней на костре, вместе с растоптанным варварством и невежеством чудесным цветком. Умер безвозвратно, и чуда, ради которого так наивно пожертвовал Жан-Клод, не произошло», - прочитал он собственный витиеватый почерк. – Тут все, - действительно все: счастье и горе, боль и радость, известное всем и тайны. Пальцы пролистали несколько страниц с конца, и чтение продолжилось. – «Это не жизнь и даже не существование. Мне долго не удавалось найти подходящего слова. Сейчас, когда мне довелось вновь увидеть свое лицо цельным, сравнить до и после, считаю допустимым назвать это время затянувшейся агонией, мучением души в мертвом теле, и выход мне видится лишь один».
Ашер захлопнул свой дневник. Сжал его в руках, глядя на книжицу едва ли не с ненавистью, которую никто бы не смог понять. Он и сам не до конца ее понимал.
- Ты ведь и сам это чувствуешь, что Ашера, которого знал и любил, больше нет и никогда не будет? – вопрос прозвучал, но открытая ладонь вновь взметнулась вверх, призывая к молчанию. – Мне видится, пока существует этот дневник, призрак того вампира будет преследовать нас. Я чувствую это, потому что твое недоверие, желание найти второе дно у моих слов колет внутри горечью обиды. Но я рад тому, что ты сказал, и не жалею о сказанном мной – теперь мне известна правда о твоем мнении обо мне.
Тихий голос шелестел не многим громче сухого прошлогоднего листа, которым забавлялся ветер, таща его по щербатой дорожке, скрашивая время, проведенное в подслушивании и подсматривании за всем вокруг. В нем не было упрека или осуждения, лишь чуть заметный намек на ошибку выводов Жан-Клода и легкая грусть о чем-то далеком.
И вампир действительно не осуждал друга. Мнение было очень даже не высоким, но оно имело право на существование. Больно, обидно, неприятно, и тем не менее новый Ашер принял его как данность, как отправную точку все еще возможного для тех двоих, что сидели бок о бок на ступеньках заброшенного дома. И все же блондин собирался отказать в правде, пойти на риск, но то был единственный шанс получить искренний ответ, каким бы он не был.
- Прости, что оторвал тебя от забот, ради крупиц информации, что посчитал важной. И прости, что не могу сказать большего. У меня просто ничего большего нет. Сам же знаешь, как это работает. Слухов много, а правды в них на горсть не соберешь. Узнаю еще – скажу. Понадобится помощь – помогу. Не для того, чтобы ты считал себя обязанным, а потому что хочу это сделать, - «И сделаю, наплевав на твою гордость». – Но не требуй от меня того, что заставит тебя сказать «да», что не оставит тебе выбора. Я этим путем идти не хочу.
Жан-Клод хотел конкретики? Он ее получил. В единственном виде, в котором только мог, нельзя же требовать от Ашера невозможного? В конце-то концов, блондин открыто и уже не единожды за вечер говорил, что не держит камня за пазухой. И упрямое нежелание друга это услышать раздражало вампира. Он готов был принять предвзятое отношение, заслуженные и нет упреки, но не демонстративную глухоту, а потому последняя пара фраз прозвучала несколько резко – в таком виде раздражение вырвалось наружу.