Он был никому не нужен. Нет... ему плевать на всех: всех тех, кого он не знает, всех тех, кто не знает его, всех тех к кому Ашер не испытывал столь сильной, столь глубокой привязанности. Он был не нужен Жан-Коду.
Предательская мысль, что засела в его голове еще прошлой осенью постепенно начала оседать, сменяясь хороводами наводящих вопросов, вызывающих в вампире сомнения. Чего он хотел, заявившись в Сент-Луис по поручению Совета? Он получил едва ли не распростертые объятия, получил место и свободу от власти Белль Морт. Ашер должен был быть благодарен, а не закатывать истерик. Но была ли это истерика? Нет, нет... Нет! Он наивно ожидал, что здесь в Новом свете, в Соединенных Штатах Америки, в дали от отголосков консерватизма он встретит того прежнего Жан-Клода, в которого был влюблен, с которым провел лучшие десятилетия своей нежизни. Инкуб тянулся к тем светлым воспоминаниям, тянулся к тому человеку, что был искренен только рядом с Ашером, до которого еще не добралась жажда власти, который... В глубине души он знал, всегда знал, что прошлого не вернуть, знал, глядя в пронзительные синие глаза, что все изменилось. А в какую сторону Ашер даже не соизволил задуматься. Зря. Повел себя как bȇte gamin... Все случилось так быстро. Столетия Ашер лелеял ненависть, взращивал ее в себе, а потом шаг за черту.
Слишком быстро.
О, где была его хваленая способность приспосабливаться?
Где была его голова?
Где гуляли его мысли?
Зачем, oh, dieux...! Зачем он покинул его? Зачем покинул Сент-Луис? Зачем осел в этой всеми забытой дыре (явное утрирование), что люди поимели смелость назвать в честь римской богини утренней зари? Что ж... Ашер знал ответ хотя бы на этот вопрос. Каких-то 275 миль разделяли Сент-Луис и Орору. Естественно, Ашер не собирался возвращаться в Европу. Не теперь, когда почувствовал себя свободным и принадлежащим самому себе. Гордый в своем одиночестве, изгой в мире, который начинал распахивать ему навстречу объятия, но Ашер сопротивлялся и ускользал в тень. Да, да, тень - все, что ему оставалось, единственное, что у него не могли отобрать. А еще его львов и уродство.
В прочем, никто так и не посмел надругаться над его любовью к театру. Кино его увлекало попервости, в начале двадцатого века, когда актеры еще играли, а в зале звучал живой оркестр, когда инкуб, прикрыв глаза, мог явственно представить, как проворно скользят по клавишам длинные пальцы пианиста, когда отточенная наигранность вызывала искреннюю улыбку... Признаться, современные постановки Ашер тоже воспринимал крайне настороженно. Попытки отыскать тайный смысл в произведении, которым уже все было сказано, казались ему жалкими и скорее попыткой доказать всем вокруг, что люди хоть что-то делают.
В самолично созданном изгнании такие вечера стали его отдушиной. Ашер шел по оживленным ярко освещенным улицам Города огней, стараясь укрыться за золотистым водопадом волос и высоко поднятым воротником плаща. Он пытался не наступать в круги света, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не поймать чей-нибудь случайный взгляд. Инкуб подозревал, что кто-нибудь из его львов, что он увез за собой из Сент-Луиса, ослушается приказа и пойдет следом, как и то, что без билетного кота не пустят в стеклянные двери стиля ар-деко театра Paramount, тогда как Ашер будет наслаждаться постановкой. В этот раз выпала возможность прикоснуться к пресловутому американскому менталитету, коим представителем был Фитцджеральд.
Плавное движение и мужчина протягивает пухленькой, дышащей жизнью и здоровьем девушке билет. Он осторожно улыбается, так, чтобы не встревожить ее видом клыков и коротко кивает, на брошенные словно невзначай, но на самом деле отрепетированные слова с пожеланием приятного вечера. О, Ашер вполне уверен, что этот вечер и ночь  будет действительно незабываема.
- Бинокль не желаете?
- Благодарю, mademoiselle, не стоит, - он не жаловался на зрение и надо признать никогда. К тому же его ждала пустая ложа левой стороны, по его скромному мнению - лучшее место и уединенное. Вампир откинул в сторону тяжелую портьеру, прошел к первому ряду ложи и замер на несколько мгновений, поглаживая металлический парапет и задумчиво обвел взглядом суетящихся зрителей, чьи голоса сплетались в клубок неразборчивого гудения, сцену, оркестровую яму и только тогда опустился полубоком, так что его шрамы были недоступны чужим взглядам, даже самым пристальным.
Романтический, чувственный спектакль наполненный грустью и печалью. Американская пара отдыхает на Французской Ривьере. Он - доктор психиатр, она - больная шизофренией. Он женился на ней из-за денег его семьи, они хотели, что бы при ней постоянно находился доктор. А на Ривьере он влюбился в молоденькую начинающую актрису, но из-за его жены они не могли быть вместе...
Старо как мир, не правда ли?
Он не покинул ложе в антракте, зачем? Ему прекрасно думалось и здесь, когда все вышли прочь из зала, погружая тот в молчание. Ашер скрутил программку и прислонил ту к губам. Что же он имел за плечами? Полгода затворничества, полгода времени на раздумья, полгода, чтобы по крупицам собирать ненавистные ему сплетни.

Отредактировано Asher (20.04.15 23:20:20)

*Ложа левой стороны театра Paramount*

Несколько раз инкуб был готов сорваться с места. Сидеть здесь, в своем отчуждении и бездействии было мучительно. Более низкого порока, чем трусость Ашер и не мог себе представить. Да, его мысли о спасении его бессмертной души запоздали на пару сотен лет, как и рассуждения о семи грехах и семи благодатей. И все же...
Либо он был глуп, либо его сила воли не имела границ. Возможно, на него так действовал этот мир, эта страна и воздух, наполненный пленительной новизной, в которую так искусно вплеталась старина. Хотя нет. Эта страна была слишком молодой, Ашер чувствовал себя на этой земле древним, как само время и совершенно не важно, что до европейских поселенцев тут существовали иные народы. К чему сейчас были эти рассуждения? К тому, что он так и остался в Городе огней, когда в Сент-Луисе то и дело творилось невероятное. Арлекин...
Вампир нахмурился. В полупустом помещении зала, где он, даже не прилfгал особых усилий, чтобы различить слова оставшихся зрителей, Ашер расслышал шаги. Вернее нет. Сперва он почувствовал ее. Сила накрыла его с головой, словно волна цунами, такая же необузданная и смертоносная. Его обжигало желание посмотреть в ту сторону, привстать, заглянуть вниз под ложу, но инкуб остался сидеть. Он уже успел повстречать нескольких вампиров в Ороре, но этот город все равно разительно отличался от столиц штатов. Возможно, Ашер бы предъявил бы свои права на эту территорию, он мог, но зачем, когда его сердце тянулось назад? Его мысли были не здесь. А исходившая чужая сила снизу не должна была вызвать в нем излишнюю настороженность. Да, она была незнакомой, но кому какое дело, кто решил посетить театр в этот прекрасный вечер?
Программа спектакля была скручена туже, а Ашер на несколько мгновений прикрыл глаза. Этого хватило, чтобы он перестал улавливать силу другого вампира, или вернее он потерял ее лишь на несколько секунд, лишь для того, чтобы портьеры шелохнулись, пропуская в уединение изгоя женщину. Плавное движение и он уже на ногах, выказывая почтение, демонстрируя манеры и забывая, что билеты в эту ложу были скуплены им самим, чтобы никто не нарушил его покой, его единение с действом и переживаниями. И вот она - его незваная гостья, блистательная незнакомка. Asher a été frappé au cœur¹. Он видел множество женщин. Красивых, ослепительных, ярких... блондинок, брюнеток, рыжих... скромниц и последних развратниц. Еще больше он видел женщин вампиров, однако эту он не видел никогда. Иначе бы ее образ навсегда отложился в его воспоминаниях. И она пленила его холодными голубыми глазами, почти как его...
Магия разрушилась в тот же миг, когда она назвала его по имени.
Инкуб не подал вида. Лишь молча, внимательно вслушивался в слова, произносимые на его родном языке. Прекрасное произношение! Незнакомка словно пыталась приласкать его, но эту битву она непременно проиграла.
- Ne importe comment dur, mais celui qui cherche trouvera toujours², - тихо отозвался он, смакуя каждое слово и не отрывая взгляда, смотрел на женщину, сквозь золотую завесу. То, что она говорила, вызывало в вампире недоверие. Он не мог ее знать. Он помнил лица, прекрасно помнил все лица... помнил каждую оргию, каждого человека на ней - это было как проклятие, что в минуты глубокой задумчивости настигало Ашера и терзало, так же как он истязал и наказывал "преступников". Ее он не знал. Тогда почему она так убедительна в своих словах? Как она могла видеть его... таким? Как она сейчас могла смотреть на него... такого? Пытаясь выстроить стену, закутаться в спасательные объятия защитной реакции, мужчина искал в ее глазах хотя бы налет презрительной жалости, но видел там... Что? Интерес? Восхищение? Нет, это было что-то иное... - Je ne ai jamais plaint de sa mémoire, mademoiselle Essay, mais vous me avez apporté dans la confusion³, - Ашер обольстительно улыбнувшись, провел длинными пальцами по шейному платку и остановившись на булавке белого золота с россыпью сверкающих от попадающего на них света бриллиантами, - Comme il se trouve que nous avons été présentés les uns aux autres? Je me sens comme un perdant sans connaître votre nom⁴.

¹ Ашер был поражен в самое сердце (фр.)
² Независимо от того, насколько трудно, но кто ищет, тот всегда найдет (фр.)
³ Я никогда не жаловался на свою память, мадемуазель Ассэ, но вы ввели меня в замешательство...  (фр.)
⁴Как вышло так, что мы не были представлены друг другу? Я чувствую себя в проигрыше не зная вашего имени. (фр.)

P.S. Да простят меня те, кто действительно знают французский язык.

*Ложа левой стороны театра Paramount*

"Qu'est-ce un faux pas¹..."
Ашер покарал себя за то, что не предложил даме присесть. В прочем, порой эти привычные пережитки прошлого, зачастую исключительно человеческого прошлого, были излишни. Его собратья дышали и двигались больше по привычке, чем по надобности. Им стало бы скучнее жить, превратись они все в прекрасные безжизненные скульптуры. Инкуб легко кивнул, посылая своей собеседнице улыбку, от которой в обычной обстановке и любая другая женщина, даже самая целомудренная девственная невеста Господа Бога забыла обо всех принятых ею заветов, не устоял бы ни один мужчина, разве что только тот, кто выпячивая свою мужественность поливает грязью гомосексуализм. Ассэ должна была устоять, а Ашер не пытался с ней играть, хотя мог бы.
Он был не в том настроении. Он был взволнован. Его мысли впали в смятение, они разбегались, рисовали нелицеприятные картины. Раз за разом в доли секунд вампир повторял про себя ее слова. Снова и снова... утопал в ее силе, в ее возрасте, в ее глазах. Ох, если бы он мог он задохнулся бы! Но ему не нужен был воздух. Ашеру не нужно было ничего, кроме... Ответов. Ответов на терзавшие его последние триста лет вопросы. Ассэ разбередила раны, которые никогда не заживут окончательно. В душе златоволосого змея-искусителя никогда не бывать затвердевшему рубцу, ведь перед его глазами вновь вспыхивал образ его  immaculé ange² и последние слова. Его Джуллиана звала Жан-Клода.
Ашер отвернулся, устремил взгляд в заполняющийся партер, утратив контроль над собственным образом. Он завел золотые волосы за ухо, подставляя под инфернально красный свет софитов свое уродство, не пытаясь напугать или ошеломить, он проявил неслыханную оплошность - открыл истинные чувства незнакомому вампиру, который знал и так слишком много.
- Ваш французский ласкает слух, не прибедняйтесь, - пытаясь усмирить в себе душевную бурю, Ашер заговорил вежливо. Увы, но голос предал его в этот раз. Он дрожал, выдавал в своем хозяине горечь утраты и мрачное любопытство.
- Беда в том, что злой случай свел нас в некрасивый момент, в тяжелый для вас забытьем, а для меня - обремененный долгом  Синеглазому.
"Синеглазому..."
Несколько раз он повторил про себя это... прозвище. Все снова и снова упиралось в его демона! Вселенная подкидывала знаки, играла с жалким и мелким инкубом, издевательски и жестоко смеялась ему в лицо. Вот только Ашер не верил в знаки. Поэтому он насторожился и его слуха достиг звук звонок, предвещавший приближение второго акта. Какой это был звонок? Первый или второй? Вопрос, волновавший инкуба в самую последнюю очередь. Но продолжать беседу, когда на сцене властвуют актеры, создавая свою пленительную магию? Это было дурным тоном.
И Ашер рассмеялся, звонко, раскатисто. Те, кто услышал этот звук, должны были почувствовать, как смех касается кожи, словно их ласкает мех.
- Пугать? Меня? Mа inconnue³, боюсь вас разочаровать, меня не так трудно напугать, я слишком долго был пугалом для других, - его слова сочились от ироничной насмешки. Спросите над кем? Ашер и сам не знал. Возможно, только над ним самим. - И что за просьба заставила вас проделать столь долгий путь и отыскать именно меня в этой глуши?
О, да... Ашер предполагал несколько вариантов ответа на свой вопрос. Более того его первоначальная встревоженность улеглась, свернулась клубком, как уставшая кошка и с ленивой неохотой приоткрыв один глаз наблюдала за той, кто до этого ее растревожил. Инкуб не успел отвыкнуть от дворцовых интриг, не отвык играть по правилам, не отвык увиливать, хитрить и недоговаривать, оставляя оппонента додумывать его слова. Да, вампир очень хорошо знал как себя вести. Но еще лучше он знал, что театр изумительное место для лицедейства, но только в промежутке между актами, в иное время - все маски должны разрушаться. Зритель обязан был остаться один на один с тем ритмом и сердцебиением магии сцены и живого оркестра.
- Я ничего тебе не скажу о Жан-Клоде.
Его слова были все так же теплы, но в них проползла сила, в них угадывалась преданность и стоическое желание не выдавать человека, которого Ашер любил всем сердцем. На его лице, на его прекрасной половине не отразилось ничего, кроме доброжелательной улыбки, но глаза - ясные холодные и светло-голубые - искрились опасным предостерегающим светом.
- Пока я не получу ответ на единственный вопрос, - он выждал какое-то время. Не отводил взгляда. Не пытался придать своему лицу ни требовательности, ни жестокости, ничего кроме твердой решимости узнать правду. Вновь звонок. По гаму окутывающего его со всех сторон, инкуб понял - третий, последний звонок. Им нужно было покинуть ложу, если оба собирались продолжить этот разговор. И он плавно, словно не ступал по полу вовсе направился к портьерам скрывающим под темным бархатом двери. Он отодвинул одну из них, предлагая Ассэ уйти первой, и дождавшись, когда они сравняются, задал свой вопрос: - Чем ты ему обязана?

¹ Что за бестактность (фр.)
² Непорочный ангел (фр.)
³ Моя незнакомка (фр.)

- Знаешь, мне когда-то сказали... что моя создательница хотела создать племенной завод сверхъестественно красивых производителей. Пожалуй, это самое точное определение намерений Белль Морт, - как смело. Опрометчиво и смело, говорить такие вещи при вампире, которая была ему не знакома. Ашер либо в конец потерял разум и чувство самосохранения, либо... нет, он попросту слепо доверился и сбросил ненавистную ему маску игры по правилам двора. Он отвык от уверток. Вероятно, так его изменило общение с его львами,  а может инкуб просто устал. Еще ему открывался менее лицеприятный вывод - манера общения самой Ассэ. - И вот ее шедевр испорчен.
Ходило мнение, что Ашер больше ни на что не способен как мужчина. Он не подтверждал, но и не отрицал слухов, что расползались за его спиной. Вначале это был шепот, едва уловимый, как шелест нижних юбок. Ашер ощущал тягучий ужас и отвращение к себе, впитывая чувства и начиная ненавидеть себя больше, ненавидеть еще больше своего спасителя. Лучше бы он умер. Лучше бы он умер три столетия назад! О, как вампир хотел смерти, он буквально вымаливал ее, да-да-да, вымаливал. Но разве кто-то слышал эти стенания? Его прекрасная и жестокая госпожа презирала его, оттолкнула, удалила из своего ложа и заставляла жить. Пожалуй, за свободу от ее постели Ашер был благодарен. Ему не нужно было распалять ее пар, не нужно было больше удовлетворять ненасытные желания создательницы. Мнимая и драгоценная свобода. Становление палачом - не высокая цена за избавление от извращений.
- Не все шрамы украшают.
Эти слова были произнесены тихо, но в опустевшем коридоре они звучали как раскат грома. Или шум прибоя. Мужчина шел рядом с Ассэ, стараясь не кидать на нее заинтригованных взглядов. Ее близость волновала. Ее сила засасывала. Ее слова разжигали в Ашере пламя и с каждым шагом, с каждой фразой раздувая его. Внутри он трепетал, но внешне был спокоен как глыба льда. Он только на мгновение задержал на женщине свой взгляд. Она не вызывала ощущения классической дамы попавшей в беду. Ей было за пятьсот лет, и она была сильна. Ашер чувствовал в ней Мастера, как и то, что ему не позволяют познать абсолютную ее мощь. Но он не настаивал на такой правде. Ему нужно было знать, как вышло, что Жан-Клод спас их обоих. И действительно ли он не выжидал подходящего случая, чтобы спасти его одного, когда Джуллиану поглотил в своем чреве огонь.
"Encore, et encore... ET ENCORE!¹"
В его воспоминания ворвался пронзительный крик. Мольба. Боль. Нет, это слово слабо подходило под то, что ощущал Ашер, что ощущала его любимая. Она умирала, умирала от шока, от боли, от опознавания того, что делали с ее Мастером... Они оба верили до последнего в спасение. Запахи перемешались. Сцены сливались воедино. Ашер был в руках своих истязателей и так, рядом с той которую любил больше всего на свете. Он хотел забрать ее страдания себе, хоть как-то помочь, но не мог ухватиться за нить их связи. О, как беспомощен он был! Ненависть родилась в тот же миг. Треск дров, дикий шелест огня, запах горящей кожи и паленых волос... Ашера тошнило, выворачивало на изнанку, он давился кровью и беззвучными криками, ему было нестерпимо больно, каждая клеточка его тела умирала, чувствовала, что происходило с той, кого он любил... и он был бессилен, когда снова и снова на него падали капли святой воды.
"Conjure, laissez-moi partir, je prie...²"
Эти мысли никогда не приносили ему спокойствия и умиротворения. И никогда вероятно не принесут. Ашеру некому было молиться. Для Бога он был мертв. А Джуллиана терзала его за слабость. Или он сам вогнал себя в роль мученика? Не важно. Она была частью его, ее слова - его слова, ее поступки - его поступки.
- Я обязан ему не только жизнью, - он расслышал в ее словах поддевку. Как это говорят современные американцы? Это был удар под дых, кажется так. (Что за удивительные эвфемизмы!) И все же Ашер был вежлив. Он на удивление долго держался, чтобы не предстать перед своей собеседницей таким, каким он был.
Ах, эта удивительная манера демонстрировать боевые ранения! Ашеру показалась это умилительным, но в то же время он окончательно определил, что перед ним не легкая, воздушная кокетка. Он признал в ней воина. Воина, которому были противны игры с комбинацией дипломатии, бравады и оскорблений.
- Им по незнанью эта боль смешна, - с горькой улыбкой произносит Ашер, глядя на декорации. Он прохаживается мимо них, скользит пальцами по костюмам. Ткани ласкают кожу, вышитые жесткими нитями узоры скребут. Ему нравятся эти наряды, он чувствует себя в родном времени, и только насладившись тактильными ощущениями, он возобновляет разговор: - Мне горько от мысли, что фанатики покусились на твое совершенство. Мне горько... что ты обязана Жан-Клоду своим спасением и тебя это терзает. Как и то, что ты не спасла тех, кого хотела спасти.
Пусть он не знал наверняка. Пусть он мог совершить ошибку в своей догадке. Ашер играл ва-банк. Мгновение и он уже нависает нал хрупкой на его фоне Ассэ и смотрит прямо в прекрасные холодные и такие чистые голубые глаза.
- Я могу сказать тебе, что быть обязанной Жан-Клоду не самая страшная участь. Я был с ним долгие годы, mа inconnue, я был так близко... - очередная грустная улыбка. Нет, ностальгическая. Он тосковал по тем временам, но отчетливо понимал, что не вернет их никогда. - Он практичен. Сдержан. И изумительно умеет выживать. Но тебе ведь хочется знать не это?
Нестерпимо хотелось коснуться, провести по четко очерченным скулам Ассэ. Ему впервые хотелось видеть презрение, ужас и жалость к себе в прекрасных глазах. Но там этого не было. И это пугало. Пугало, завораживало и смущало. Последнего, надо сказать, Ашер давно не испытывал. Совет и двор выбил из него смущение в первые десятки лет новой жизни.
Неужели она видела что-то ужаснее, чем он?

¹ Снова, снова и снова (фр.)
² Заклинаю, отпусти меня, молю... (фр.)

Отредактировано Asher (24.04.15 00:46:33)

*Все тот же театр Paramount. Зал с декорациями для спектакля "Ромео и Джульетта"*

Неужели она видела что-то ужаснее, чем он?
Естественно видела. Они оба были бессмертны. Они оба повидали слишком много, чтобы их воспоминания остались девственно нетронутыми. Ашер бы не позавидовал современным врачам, которые так рвутся познать душевное состояние человека, влезть в его голову и взбередить раны. Если бы он рассказал, хоть малую толику того, что пережил даже не за сотню лет, а за месяц этой второй жизни, его сочли бы лжецом и фантазером, а даже если поверили бы все равно бы усомнились - ни одно живое существо не могло остаться в своем разуме после такого. И все же... перед ним было крайне мало вещей, на которые он не мог пойти из-за страха.
- Ты опасаешься, что он потребует баснословной расплаты? Что одурачит тебя и... - он пытался подобрать подходящий оборот на английском, но на ум ничего не приходило, - ... rouler? Я не буду переубеждать. Жан-Клод всегда был хорош в правилах дворцовых игр, он словно чувствует нутром, когда те меняются. И все же... Ему далось от них сбежать.
Не слишком ли много слов? Ашер ощущает укор. Просыпалась его совесть. Все взывало к его трезвому разуму. Он начинал чувствовать, что предает своего друга. Имел ли он хоть какое-то право раскрывать Жан-Клода перед этой женщиной? Она охотно могла заставить себя поверить в собственные слова и желания, тем самым проведя Ашера, затуманив ему рассудок громкими речами о чести и прочих добродетелях, что были пусты и забыты в современном мире. Нет. Что за вздор? Он полагался на данные обещания и в то, что люди держат слово. Даже совет его держал. По-своему, но держал.
- Я... - столько мыслей. Столько слов крутилось в его голове. Она должна было разлететься на куски. Внутри Ашера бушевал вулкан, готовый с минуту на минуту взорваться. На него вмиг хлынула смертоносная волна. Чудовищное цунами обрушивается на казавшегося невозмутимым вампира. Из морских глубин на затопленные улицы его души вырываются голодные и жаждущие крови акулы. Начиналась охота. И он, оказавшись в ловушке стихии, пытался выжить. Но что это были за чудовища! Бессилие, вина, волнение, благодарность, гнев, горе, жалость, мольба, изумление, испуг,  любопытство, обескураженность, настороженность, омерзение, трепет, печаль, удовлетворенность, усталость и все это под маской непробиваемой невозмутимости. Двор научил его не выказывать эмоций. И Ашеру это удавалось в большинстве случаев. Особенно хорошо, когда инкуб не старался из-за чего все эти монстры, вытягивающие его силы, выползали из глубин души. - ...верю тебе, - все таки он смог закончить свою мысль. Да, он окончательно убедился что верит. Он окончательно поставил точку на своих сомнениях. Ашер так отчаянно заставлял себя поверить в чужую вину, что ни на мгновение не разрешал себе усомниться в этом. А стоило! Он не потерял бы столько лет. - Сен-Клу? - тихая усмешка. Такая настоящая. Простая, без фальши и без ментальных игр. - Прекрасное место, чтобы провести там вечность.
И он замер, как прекрасная статуя. Пронзительные глаза вспыхнули, инкуб перестал дышать. Его словно не стало. Словно он стал частью декораций известного произведения знаменитого британца. Он чувствовал ее тепло, исходившее от прикосновения к той части себя, которую Ашер так и не смог принять. Он пытался, действительно пытался, подолгу стоя перед зеркалом, выслушивая уверения его котов, и все равно не мог. Линия крови Белль Морт лишь подпитала то, что даровала ему природа, то чем наградили его родители и, после вера в бога отняла это у него. То, что принадлежало ему по праву.
И вот это прикосновение.
Как было реагировать? Его не касались женщины так нежно и при этом уверенно уже давно. На него не смотрели так, словно он был единственным. Это пугало. Это было невыносимо мучительно. Это было пленительно. Внутри колыхнулся жар, обычно толкающий на опрометчивые поступки, но Ашер мастерски его затушил, не решаясь, ни податься вперед, ни отстраниться назад, лишь бы больше не ощущать этого. И почувствовав его незнание контакт прекратился. Инкуб проводил взглядом миниатюрную воительницу и смог удержать в себе стон разочарования, что все это прекратилось.
Ассэ удалось заставить его забыть. На одну секунду, но он действительно забыл.
Свист. Ашер вновь начинает дышать. Легкие наполнятся запахом чистящих средств, тканей, паркета, краски, пыли - всем тем, чем была наполнена эта декорация. И ее запахом. Губы сами собой растянулись в улыбку, когда его спасительница взмахнула шпагой.
- Шпаги звон, как звон бокала, с детства мне ласкает слух. Шпага многим показала, что такое прах и пух, - он отстранился от колонны, плавно и неторопливо приближаясь к собеседнице, - Не стоит прибеднять столь коварное оружие. Шпага - оружие храброго и благородного. Она есть драгоценнейшие остатки, которые история сохраняет нам от великих людей, прославивших отечество. А в руках профессионала будет страшнее жала скорпиона.
Он поймал оружие, которым можно было разве что пытаться припугнуть, перехватил ручку эфеса и учтиво наклонил голову, чуть прикрыв глаза.
- Мне остается быть Меркуцио, - какая ирония. И все же памятуя о старых днях, инкуб занял стойку, с довольным видом. В нем просыпался мальчишка и азарт. В нем просыпалось что-то давно утерянное и человечное. Но как оно пришло - так и растворилось в водной глади. - Потому что я imbécile pompeux, mа brillant guerriere². И не прошло и ночи, как я не корил себя тем, что оставил его по собственной воле.
Он поднимает шпагу, но не нападает.
Эту прерогативу он оставляет за мадмуазель.

¹ Обвести вокруг пальца (фр. разг.)
² Надутый болван, моя блистательная воительница (фр.)

Это был танец.
Утонченный, плавный, но четкий опасный танец. Вызывавший по прошествии веков приятные воспоминания. Да, время позволяло в эту ночь отбросить жуткий картины, от которых кровь стыла в жилах, уйти прочь, слиться с тенями и отступить от романтических настроений. Oh, dieux! Ашеру хотелось в голос рассмеяться, кружить средь декораций, находясь на тонкой едва уловимой грани между сражением и вальсированием. Пляска стали, пусть и бутафорской, разогревала.
Самозванный Меркуцио без труда парировал шпагу ослепительно красивого Горацио, от чьей руки не грех было погибнуть, и ответил выпадом в бедро. Неудачно. Еще несколько осторожных попыток прощупать оборону друг друга и понять, чего стоит противник. Прелюдия. Ашер пробовал, наблюдал, учитывал и запоминал движение своей прекрасной противницы. Наконец, как видно удовлетворившись результатом, Ашер отшагнул назад, разрывая дистанцию. Ее движения не были лишены грации, но той необузданной, дикой и опасной, которая подходит не до столь изысканного оружия как шпага или рапира, словно ее рука привыкла держать тяжелое и с виду нелепое в своей массивности оружие. Инкуб, напротив, ощущал шпагу продолжением себя и не собирался выпускать рукоять из своих тонких пальцев, которым мог позавидовать любой известный пианист. Он интуитивно знал все наперед, знал, когда следует отступить, а когда напротив не подставить себя резкому выпаду, как повернуть голову, чтобы волосы не лезли в глаза...
- Он не примет меня назад, - ровным голосом произнес Ашер. Это почти его отвлекло. Почти. На месте Жан-Клода он не принял бы себя, после того, как Ашер его оттолкнул. После того, как обозвал лжецом. Эта мысль была высказана в сердцах, но его синеглазый демон слышал ее, слышал и инкуб почувствовал укол, пронзивший сердце его друга. Ему стоило в то же мгновение остановиться и броситься на колени, умолять простить его, при Кристофе, при той женщине, имя которой Ашер стер из своей памяти. Да будь оно проклято это непостоянство его натуры! Сколько неверия, сколько трагичности! Но Ашер пережил слишком много и не успел понять, что среди Поцелуя Жан-Клода у него куда больше друзей, чем при дворе его soif insatiable¹ госпожи. Один был и Ашер сделал все возможное, чтобы его оттолкнуть. - Я бы не принял. Я бы поставил себя "вне закона"...
Что за ядовитые слова срывались с его губ?
Верил ли он сам в них?
Действительно ли он бы это сделал, будь все наоборот? Неужели те времена были пустым звуком?
Нет. Или Ашер просто трус, который боится позвонить Принцу Сент-Луиса и просить о возвращении? Просить принять обратно. На этот раз навсегда. Инкуб готов был поклясться собственной ничего не стоящей жизнью, памятью о Джуллиане, его любовью, чем угодно (!) лишь бы доказать Жан-Клоду свою преданность, что ему можно доверять. Но... он не мог набрать его номер.
Круговой удар шпагой в голову. Укол. Еще укол, теперь уже кинжалом в подмышку. Удар в правый бок и мгновенный перевод в укол.
Шпага златовласого дьявола превратилась в живое существо, жаждущее крови, которой в этом сражении не будет. Натиск был хорош, так думал сам Ашер. Тело помнило как нужно себя вести, словно он только вчера сражал своих врагов. Постоянное движение, вязкая защита, уклонения, стремительны выпады и мастерское скольжение между попадавшимся на пути декорациями сменяли друг друга.
Comment douce serait maintenant sonner métal!²
На одно мгновение они замерли друг против друга, давя шпагами. Не понятно, чья взяла бы в этом борьбе, если бы Ашер резко не отшагнул назад и сразу же в сторону.
- Подарок? - он с непониманием переспросил Ассэ. Утратил сдержанность и по его лицу поскользили тени. Ашер нахмурился, силясь понять ее слова. И следом пронеслось, сказанное ранее. То, что она не развеяла над Сен-Клу, она оставила себе. - Что? Что ты нашла на пепелище? Что осталось от... нее?
Он был на грани. Ашер мог бросить шпагу тут же и броситься своей спасительнице в ноги, обхватив колени и прячась в них лицом, чувствуя на своей коже прикосновение кожи ее платья. Но нет, они должны окончить эту petite bataille³ и так, чтобы в руках обоих не осталось жалкого подобия оружия.
Атака. Еще атака. Защита. Отшагнуть. Увернуться. Отбить защитной дужкой клинок. Попытаться перейти в атаку, уколоть во внутреннюю часть бедра. Секущее движение по правому запястью, увернуться от вероятной атаки... и тут же выбить оружие из женских рук, не пытаясь театрально подставить тупой клинок к заманчивому изгибу шеи, а отбросить шпагу прочь и приблизиться так тесно, насколько позволяла порядочность. Хотя о чем он? Из тела едва ли не сливались, когда инкуб навис над Ассэ, нежно перехватывая ее подбородок и поднимая ее лицо, чтобы они смотрели друг другу в глаза.
- Я не знаю как, - и он позволил, чтобы голос выдал всю его тревогу и бессилие. - Не знаю, как загладить то, что я сказал. То, что я сделал. То, что я чувствовал. Я не смогу быть рядом с ним и знать, что он мне не доверяет.
Указательным пальцем он скользит по четкому контуру губ Ассэ.

¹ Ненасытной похотью (фр.)
² Как сладок сейчас был бы звон металла! (фр.)
³ Маленькое сражение (фр.)

*Все тот же театр Paramount. Зал с декорациями для спектакля "Ромео и Джульетта"*

Ассэ была теплой.
Нежная кожа, мягкие губы пол подушечкой его пальца заставляли Ашера замереть, не застыть бездвижно, а замереть, пытаясь перенести на разум отпечатки тактильных ощущений. Если этого никогда не повториться, инкуб желал впитать в себя как можно больше, сохраняя в воспоминаниях луч света и этого украденного тепла. Безумство улеглось, он смог покорить бушевавший в нем пожар и вздохнуть свободно. Ее глаза действовали на него лучше слов, лучше успокоительных речей, Ашер растворялся, погружался в эту ледяную гладь, в голубую высь и жаждал... Чего же он жаждал? Быть спасенным? Да, пожалуй, где-то в глубине его холодным светлых глаз Ассэ должна была уловить сигнал, маячок в котором угадывалась просьба.  Ему нужен был толчок, нужна была поддержка, чтобы не сойти с ума, не погрязнуть в собственных переживаниях и страхах. Но вместо необходимой ему поддержки, его засасывал этот цвет. Чем дольше Ашер вглядывался в ее глаза, тем дальше бежала его фантазия, погружая в мерцание вечного льда и чистоту снежных горных вершин. Он, отчего то знал  эти глаза не прощают обмана, что они бывают холодны, как горная река, как сталь, как лёд застывший, как снежинки. Откуда все это?
Откуда в глазах его спасительницы было столько нежности и уверенности, что Ашер непогрешим? Осознание пришло стремительно, так, что он задохнулся от неожиданности, так, словно его толкнули в Северо-Ледовитый океан и потребовали плыть, если мужчина желает жить дальше. Он видел ее преображение, видел, как она прикрыла глаза, как начала подниматься и опускаться ее грудь, почувствовал ее дрожь. Как давно, как давно этого не было? Как давно он так не действовал на женщин? О, Ашер отчетливо осознал, что это не страх, да, он чувствовал трепет, но пропитанный тем сладким, тягучим как патока желанием. Он и сам поддавался энергии.
И поэтому когда Ассэ отступила, он не смог скрыть разочарованного вздоха. Рука инкуба замерла в воздухе, глядя его, пытаясь поймать последние прикосновение, последнее ощущение... И тут же она рухнула. Обреченно. Ему скорей всего показалось. Он выдумал, надумал и соскучился по ласке. Женской ласке, которой так не хватало ему порой в объятиях его льва.
Вновь ее рука легла на истерзанную изувеченную плоть. Ашер был готов. Отчасти. Замер лишь на короткий миг, прежде чем безвольно прикрыть глаза и наклонить голову в бок, чуть потерясь об ладонь Ассэ. Не лучшие в мире ощущения, он знал это на собственном опыте, но brillant guerriere не собиралась прекращать. И это мучило его сильнее, чем собственная ненависть к себе. Ему одинаково хотелось, и отшатнуться, и поцеловать и даже убить ее, за эту странную власть над ним. Глядя на нее, инкуб чувствовал бешеную потребность раскрыть объятия, стиснуть и задушить Ассэ. В глубине её глаз было что-то вероломное и неуловимое. Женственное начало, отталкивающее и сводящее с ума, женственное начало было в ней сильнее, чем в какой-либо другой женщине, которых он видел, но не подпускал так близко, не открывал им шеи и своих слабостей. Она была полна, переполнена им, и оно исходило из неё пьянящим и ядовитым флюидом. Это приводило Ашера в отчаяние и неуловимо привязывало, позволяя незнакомой женщине, которая имела неосторожность стать должной Жан-Клоду и спасти его из фанатичных последователей Иисуса Христа, говорить дерзкие и обвинительные речи.
- А когда-то я был в его мыслях, когда-то я знал, что он сделает, что скажет, - он горько усмехнулся и мимолетно прикоснулся губами к запястью Ассэ. Нужно было непременно создать расстояние между ними, но ему было мучительно тяжело сделать шаг назад, высвободить себя из ее рук и аромата тела. Поэтому захваченный движениями факира он следил за ней. Бдительно следил, ведь это умел, пожалуй, даже слишком хорошо. - Заслужить? Да, mа séductrice ruse¹, тут ты права. Но теперь представь, что ты провела столетия рядом с ними... со всеми ними и после, совершенно неожиданно попадаешь во власть глаз, в которых сокрыта сама глубина океана... Тебя окружает сочувствие, в котором ты не нуждаешься. Тебя терзает, разрывает изнутри когтями трехсотлетнее чудовище, имя которому - самобичивание. И что потом? Потом ты узнаешь что, не смотря ни на что, ты прощен, что ты нужен, но тебя так извратили, перевернув все наизнанку, убедив, что темное есть белое и наоборот... и ты не веришь. Не веришь не тому, кому appartient à votre cœur, - Ашер взволнован, английские слова резко сменяются родной, французской речь. Он говорит со всей страстью, со всем красноречие на которую только был способен, - et une âme de pauvre excus, et le plus capricieux dans leurs désirs pervers de femme sanglante².
"Прекрати сейчас же, Ашер!"
Он слишком много говорил. Слишком глубоко пускал ту, кого не знал.
Плевать! Даже если Ассэ собиралась его убить или тащить хоть в само адово пекло, пусть знает. Великодушию сотканного из золота бесу не было предела.
- Pardonne-moi³, - Ашер не заметил, как во всем этом и сам перехватил себя за локти, накрывая тонкие ладони, привыкшие держать оружие. - Прости, я действительно забылся, - его бы наказали за такое. И наказание было бы жестоко, если бы инкуб не научился бы отключать свои эмоции, "покидая" свое тело, давая мучителям удовлетворить потребности. Но кроме него самого теперь у него не было палачей. И Ашер понимал - Ассэ говорила чистейшую правду, столь тонко называя его жалким трусом, вновь напоминая ему его же убеждения. Трусость - худший из грехов. Инкуб глубже и глубже оказывался в своем грехопадении.
Он перехватывает кисти ее рук и подносит к губам, покрывая кончики пальцев поцелуями, полными благодарности. Знала ли она, что спасла его в эту секунду, сказав, про гребень и толкая вверх, к полуночному свету? Знала ли она, что теперь он был обязан ей?
- Она была его настолько же насколько и моей, - выдыхает он, отводя ее руки. Кажется, в уголках его глаз собирались слезы, окрашенные в красный. Он хотел прикоснуться к гребню, хотел подержать в руках, хотел им владеть, но... - Подари его Жан-Клоду. Я хочу, чтобы у него всегда была частица Джуллианы, которая напомнит ему кем он был, и кто он есть на самом деле... Но я бы взглянул на гребень.
И тогда же его чуть не сшибло с ног. Рухнули все заслоны. Ассэ обрушила на вампира свой возраст, свою силу и он судорожно заглотил ртом наэлектризованный воздух. Мужчина пошатнулся и полными удивления глазами прожигал в ней дыру. Она могла его насильно поволочь за собой. Могла, Ашер это ощущал покалыванием силы на коже. И все же Ассэ стояла и нянчилась с ним, убеждая, приводя доводы, пытаясь пробиться в подкорку мозга этого старого упрямца.
Но сбрасывать щиты, коими она отгородилась, было излишним. (Хотя Ашер оценил сей жест, показывающий ее симпатию).
Он поедет в Сент-Луис.
Он хотел обрести там дом.
- Нам нужно просить разрешения, notre prince yeux bleus⁴.

¹ Моя хитрая обольстительница (фр.)
² Принадлежит твое сердце и жалкое подобие души, а самой непостоянной в своих кровавых извращенных желаниях женщине. (фр.)
³ Прости (фр.)
⁴ Нашего синеглазого принца. (фр.)