Она создавала впечатление человека безмятежного, отстраненного и казалось не от мира сего. Что ж отчасти это было именно так. Ей было без малого двадцать шесть, она была красива (или просто настолько обаятельна), что каждый ее знакомый мужчина старался оградить своей заботой. Были и такие, кто хотел попользоваться излишне доверчивой Селеной. Но, как и у любой розы у этой девушки были острые как иголки шипы - ее тайные, темные желания и мысль, далеко не свойственные здоровому человеку.
У нее была страсть.
Хотела бы Селена, чтобы ее увлечение было куда приземленнее, куда реальнее и проще достижимо, но, увы, карты легли так, как посчитали нужным. «Не сотвори себе кумира», гласит библейский постулат. Но мало кто соблюдает этот разумный закон. Являясь чьим-то ярым поклонником, можно заболеть страшным недугом – фанатизмом, который приводит к жутким психологическим расстройствам.
Но постойте, кто из нас не мечтал оказаться на месте какого-нибудь известного спортсмена, актера или певца? Наверняка каждый представлял себя в роли известного человека, шагающего по красной ковровой дорожке, дабы получить очередной «Оскар» или премию «Грэмми». А вдоль с криками «Джонни/Ричард/Том, я люблю тебя!» стояли толпы поклонников, бросающие к ногам цветы и подарки.
О, Селена хотела далеко не этих проявлений обожания. Да, она  неотступно следовала  идее, безрассудно, страстно поклонялась своему сладкоголосому ангелу, красивее которого не было богов ни в одной древней религии, да, она обожествляла, идеализировала объект своего  поклонения и слепо вера в свои фантазии, они же так были походы на реальность!
Доминик Бёмер.
От этого имени у нее по телу пробегали мурашки, прокатывала волна возбуждения. Она хотела быть ближе, отправляла подарки, писала письма, писала в твиттер и фейсбук, ходила едва ли не на каждое выступление. Селена делала коллажи, писала стихи (бездарные, но искренние), готовила кексы, бизе и прочее-прочее. Она влюбилась в тот первый раз, когда увидела Доминика на сцене в роли Черного Георгина. Он уничтожал ее медленно, порабощал ее мысли. В нем заложена такая энергетика, такой магнетизм, что противостоять было невозможно. Да уж, молодой актер не мог оставить  женщин равнодушными! Бешеный восторг, шквал эмоций. Что тут еще сказать? Женщины пришли увидеть свою мечту. Они ее увидели. И они готовы идти за этой мечтой на край света! О, они готовы были умереть от рук этой мечты, что выпрыгнула со страниц многочисленных любовных романов - высокий, статный, от него веяло... Селена не могла подобрать нужного слова, породистостью что ли. Его движения, тело, голос, блеск в глазах...
Георгин принес ему небывалый успех.
Лок же узнала о Бёмере все что могла. Девушка не сразу поняла, как так вышло, что она начала за ним следить, но отчетливо помнила первый сон - где они были семьей. Селена, Доминик и крошка Бастиан, ребенок от первого брака ее кумира. Она случайно, а может, поддаваясь той темной части своей души, которая хотела знать, как должна выглядеть женщина, способная заполучить Адониса, увидела фотографии Элизабет и тогда поняла, что на ее стороне огромные шансы. Они, пусть и не как две капли воды были похожи, но около того. А мальчику... ребенку непременно нужна была мама!
Так родилась "идея", которой девушка могла следовать.
Так родилось ее помешательство.
Она написала письмо полное весомых доводов. Но то было проигнорировано. Что ж она понимала - не одна она такая, но в зале, в зале она чувствовала, что он играет для нее! И она с тройной настойчивостью начинала свою атаку. Писала каждый день. Писала, не теряя надежды, зная, что рано или поздно ее услышат. И, надо сказать, дождалась.
Когда ей пришел ответ, Селена померещилось, что конверт пахнет Домиником. Она была на грани истерики. Не знала, что лучше сделать - прочесть письмо или отвести ему лучшее место на ее "алтаре преклонения" так и не вскрыв. Любопытство было сильнее, от этого зависела вся ее жизнь!

Она была уничтожена. Почва под ее ногами содрогнулась. Письмо было настолько безликим, отстранённым и степенным, что Селену обдавало ледяным холодом. Безразличие от своего кумира она выдержать не могла. В тот вечер Лок комкала газетные вырезки, рвала фотографии, писала в соцсетях гнусные, низкие вещи. Это длилось с неделю. Потом Лок отпустило. Доминик не мог быть так холоден к ней, вообще не мог таким быть… конечно же ответ написал не он! Ему ведь пишет не она одна. Его закидывали признаниями любви и желаниями завести от него ребенка...

*Орора, Иллинойс, США. Театр Музыкальной Комедии*

Селена Лок переехала вслед за тем, кому принадлежали ее жизнь, сердце, душа и… разум. Она так глубоко влезла в его жизнь, пусть сам Доминик и не представлял об этом, что знала многие секреты, которые трепетно охраняла и не думала даже использовать ему во вред. Эти тайны рождали невидимую глазу связь.
Девушка знала такое, что произвело бы оглушительный резонанс в прессе. Но ей доверились, а она не собиралась предавать единственно близкого для нее человека. И пусть, пусть, что они ни разу не были наедине! Только в ее мыслях и снах.
Она припарковала взятую на прокат машину напротив театра и хлопнула дверцей. Девушка не была до конца уверена, что хотела сделать, но проснулась от чувства, что сегодня, да-да-да, именно сегодня что-то случится! Это придавало ей решительности, подпитывало ее разрастающееся безумие и скорый конец ее маленькой драме. Сегодня или она наглотается таблеток и запьет их Black Horse.
Селена сидела как на иголках весь первый акт. Плохо следя за тем, что происходило на сцене, лишь раз вернувшись в реальность на моменте перевоплощения. Ее мысли были поглощены тем, что она видела всего за пару часов до этого – как Доминик шел в театр вместе с сыном. Бастиан был похож на ангелка или крошечного Купидона, поразившего сердце ни о чем неподозревающей Селены. Много ли женщин готовы были принять мужчину с четырехлетнем ребенком? А она была готова! Она сама предлагала себя.
Она докажет Доминику, что она будет идеальной матерью и женой. Она станет музой для своего мастера.
Никто не заметил, что кресло опустело на поклонах. Никто даже не смог бы понять, как ей удалось пробраться за кулисы. Более того… как ей удалось увести из гримерки Бастиана Бёмера.
Зато в момент всеобщей паники и сочувствия к служебному входу театра доставили цветы. Букет черных георгинов. В конверте была карточка и фотография живого, но не сильно довольного златовласого мальчика.

¹ Любезная мадмуазель (фр.)

Отредактировано Asher (29.04.15 12:32:06)

*Съемный дом Доминика*

Ночь - прекрасное время суток. Время для желаний, стремлений и возможностей, которые скрываешь при свете дневного светила. Время пробуждения потаенных страстей и внутренней жажды.
Пальцы проскользили по гладкому отполированному дереву. Поверхность была теплой и знакомой. Ашер привязался к своему маленькому ритуалу, совершаемого каждый раз, когда он пробуждался от своего глубокого сна. В нем не было ничего - никаких мыслей, никаких снов - лишь тьма непроглядная и всеобъемливающая. В прочем он не могу утверждать это наверняка.  Зато точно знал, что на часах было около восьми часов вечера.  Еще он был уверен, что этот вечер проведет в компании с Ассэ, обсуждая совместную поездку в Сент-Луис, в ходе которой  Ашер обязательно узнает, как вышло так, что женщина знала, что он согласиться составить ей компанию. Неужели инкуб был настолько предсказуем даже в глазах незнакомки? 
Он сел в своем искусном ложе, обитым золотым бархатом и сделал первый глоток воздуха, словно тот был ему необходим. Здесь в его укромном уголке, в подвале съемного дома все еще стоял едва уловимый запах Доминика. А может это пахло от кожи и волос Ашера, от его халата из парчовой ткани, подбитый стеганой подкладкой, будто носившему его хоть когда-то было холодно, щедро декорированный вышивкой и тесьмой - золотые узоры на небесно-голубом. От концентрации на воспоминаниях, Ашер не мог понять что ему хотелось больше - пропустить сквозь пальцы шелковистые белоснежные волосы или утолить собственную жажду.
"Tout à coup¹", - инкуб одними уголками губ улыбнулся этой двусмысленности. Зачем было выбирать, когда можно было получить и то и другое, не разрывая удовольствия. Увы, Доминика сегодня рядом не было. Ашер ужаснулся, как скоро привязался к тому, как скоро привязался к пробуждениям, когда руки верльва гладят лицо инкуба... Ашера сводила с ума улыбка и какая-та наивная детская игривость вперемешку с врожденной гордостью и тягой доказать что он один справиться со всем миром. Вампир с высоты прожитых лет мог себе позволить прибегнуть и к поучительному тону, и к снисхождению.
Он встал, выбрался из оков, раньше казавшегося вполне удобного, ложа и босыми ногами ступая по грубой поверхности пола, пошел к лестнице. Ашер был куда холоднее всех находящихся вокруг него предметов. Но стоило ему украсть чужое тепло... Нет, он потерпит. Прежде нужно было подтвердить встречу. Принять душ и привести себя в подобающий вид. Он скользит вверх, так, что поды халата распахиваются, но никому нет дела до его мертвенно бледной кожи икр и бедер, никто сейчас даже не задумается, есть ли что-то под роскошной тяжелой тканью кроме самого инкуба. Как жаль. Ему бы хотелось урвать свой кусок восхищения в эту ночь.
Он поворачивает ключ в дверном замке - необходимая предосторожность от посторонних глаз и детского любопытства в дневное время суток. И вот Ашер переступает порог, покидает подвал и оказывается в холле под лестницей. Свет просачивался сквозь опущенные шторы, большего Ашеру пока и не нужно было. Очередной лестничный пролет и он на втором этаже. Вторая дверь справа - он бегло заглядывает в нее - детская. Хаос из брошенных игрушек, карандашей и фломастеров. В какой раз за этот год, особенно за эти полгода, Ашер ловит себя на том, что он вдруг очутился в мире, где он примерный семьянин?
Три шага - спальня Доминика. Туда он нарочито сворачивает. У его chaton была изумительная ванная комната. И прошлой ночью Ашер именно тут оставил свой мобильный телефон. Треклятая современная техника вызывала потаенный ужас в 650-тилетнем вампире, но медленно он начинал постигать ее хитрости. Инкуб уже вытягивает карточку с номером загадочной вампирши, стремительно ворвавшейся в судьбу Ашера, чтобы набрать его и услышать богатый на интонации голос, как заметил уведомление о голосовом сообщении. Ему звонили через пару часов после полудня. Кто? Зачем? Что ж радужных новостей Ашер и не ждал, разве что какой-нибудь работник из "Цирка проклятых" решил уведомить, что Принц Сент-Луиса рассмотрел просьбу о возвращении в город. Нет, это не допустимо. Жан-Клод не стал бы просить кого-то другого сообщать приятную (а может и напротив) новость. Он следует по ссылке прямого дозвона, по которому можно прослушать оставленное сообщение.
Ни "привета", ни пожелания хорошей встречи... Вампира даже сквозь запись ударила волна опустошенности и случившейся катастрофы.
- Бастиана украли. Та женщина.
На записи голос Доминика звучал инфернально. Ашер даже помыслить не мог, что все это время мужчина был один, среди акул, среди своего бессилия и не знания, что делать. Испытывать беспокойство за ребенка - это естественно. Он может упасть с кровати, вылить на себя кипяток, наесться стирального порошка - да мало ли в жизни опасных ситуаций, а этот petit singe² был непоседлив как игривый котенок! Сколько раз Ашер задавался вопросом, на что ему все это нужно? Для чего ему нужны были эти проблемы воспитания? Для чего это игра в ласкового "onkel Asher³"? Он не знал ответов. В прочем это не была игра.
И сейчас внутри демона растекалась жажда убивать, жажда спасти невинное дитя, жажда уберечь своих львов. Ашеру хотелось всадить в "Ту женщину" клыки и рвать ее плоть, терзать ее, захлебываясь кровью и видеть, как угасает жизнь в ее глазах. Он бы купался в ее крови, залил бы ею половину Ороры. Вселил бы в нее ужас. Играл бы в догонялки, изматывая ее, он подчинил бы ее взглядом - дурманя и вселяя видения. И терзал, и пил.
Ни о каком душе не было и речи. Ашер готов был броситься к Доминику прям так, лишь бы оказаться скорее около него. Скорее прижать к себе и шептать на всех доступных ему языках, что они найдут его. Что они вернут Бастиана домой еще до восхода солнца.
Быстро набирая номер Ассе, вампир встал перед гардеробом, вытягивая оттуда одежду - нижнее белье, рубашка, брюки. В трубке раздавались гудки. Звук действовал на нервы и когда ему ответили, Ашер едва ли не прорыцал в динамик:
- Прошу меня простить, ma cherie, но нашу встречу придется отложить. Похитили сына моего льва. Ребенка, - холод его голоса пугал. - Я отправляюсь в театр к его отцу, нужно понять, в чем дело, но... То, что мое - то мое, и я не собираюсь так просто это кому-либо отдавать. Я обещал им, ma belle guerrière⁴, оберегать их.
Он оделся быстро. Покинул дом ее быстрее и взмыл в небо, не удосужившись поймать такси. Ему не хотелось заключать себя в металлическую тюрьму и тратить драгоценное время.

*Крыша и закулисье театра Музыкальной Комедии*

Он приземлился мягко, чуть стукнув каблуками, поверхность крыши театра и взглянул вниз. Полицейские машины с вершителями человеческого закона и порядка, репортеры и газетчики, сторонние зеваки - всем было дело до развернувшейся трагедии. Ашер жутко ненавидел все это. Возможно после того благотворительного бала в Сент-Луисе, призванного показать вампирский мир во всей его наигранной красоте.
Что ж, нужно было играть по правилам. А именно пробиться сквозь толпу и оказаться внутри здания, как можно ближе к убитому горем родителю. Но Ашер решил вновь наплевать на правила. Время, время - вот что было ценно! Он пробрался внутрь никем не замеченный и ворвался в гримерку как золотой ураган, не забыв при этом скрыть свое лицо за пеленой волос.
Доминик был не один.
- Mein lieber⁵, - практически беззвучно, одними губами произнес Ашер. Но этого хватило, он знал, что Доминик все слышал. И когда их взгляды встретились, Ашер едва не умер. - Wie ist es möglich⁶?
- Кто вы и кто вас сюда пустил? - дежуривший офицер вскочил на ноги и возмущенно взирал на новое действующее лицо. Ашер отметил, что тот был юн, высок и слишком яркий, даже для театральной гримерки, но сейчас его не существовало - был только Доминик.
- Доминик попросил меня приехать. Ашер, меня зовут Ашер. Я... друг семьи, - он осторожно подобрал определение тому, кем приходился известному актеру и его сыну. Немного скрытности и договора, в котором было неудобно им обоим. Одно дело, когда Бёмер бы совершил (Ашер пытался припомнить новомодное слово) каминг-аут, призван что имеет постоянную связь с мужчиной, но, то, что тот был еще и "ходячим мертвецом"... Ашер не желал уничтожать талант того, кого за долгие годы искренне полюбил и кто стал его слабостью. - Мне жаль, что я не смог раньше. Мы можем побыть наедине, офицер?
Ашер на несколько секунд разорвал зрительный контакт с Домиником, лишь бы поглядеть с мольбой во взгляде на мужчину в форме. Тот сконфузился, но кивнув ретировался. Доминик не был подозреваемым, а значит, за ним не зачем было следить.
Оставшись наедине, инкуб первый сделал шаг на встречу, готовый в любой момент заключить мужчину в объятия.
- Мы найдем ее. Мы найдем ее и вернем Бастина. И поверь, она будет умолять о смерти.

¹ Все и сразу (фр.)
² Маленький проказник (фр.)
³ Дядю Ашера (нем.)
⁴ Моя прекрасная воительница (фр.)
⁵ Мой дорогой/любимый (для посторонних - дорогой, для Доминика - любимый) (нем.)
⁶ Как это возможно? (нем.)

*Театр Музыкальной Комедии, гримерка Доминика*

В каждом из сотни ещё не снятых фильмов добро побеждало зло. Заведомо раскладывало на лопатки, распинало как грошовую шлюху, пафосно любуясь открывающимися видами, как неоспоримой доказательством собственной исключительности и... сияло. Как неприступная горная вершина, отточенная ветрами и солнечными лучами до бритвенной остроты, что даже смотреть было больно. Взглянул раз и истекай кровавыми слезами, сознавая несовершенство своего жалкого существования. Всемирный порядок был таким. Этим постулатом руководствовались те, кто придумывал и использовал оружие, сжигал людей не своей крови в газовых камерах, низводил целые расы до разряда ничтожеств и недостойных. Кто убивал в угоду внутренних голосов и ущербного, исковерканного вожделения ... И речь ведь шла о простых людях. Не монстрах, к сонму которых и принадлежал застывший в ледяной ярости Доминик. Которым и следовало так себя вести, соответствуя роли.
Крутя в пальцах опустевший стакан, в котором чьей-то сердобольной рукой минутами ранее плескалась вода с растворенным, совершенно бесполезным сейчас, успокоительным, он не мог не думать об этом противоречивом заискивании перед Смертью, в горниле которого сгорали десятки и сотни фанатов по всему свету. Они преклонялись перед каждым олицетворением костлявой, считая что тем самым познают суть бытия и получают шанс избежать широко раскрытых объятий этой крайне нетерпеливой леди.  Их заводило то, что по сцене лились реки крови, так что порой оборотню было нечем дышать от избытка феромонов в тесном помещении - «История Черного Георгина» быстро стала его проклятьем. Первой главной ролью после череды харизматичных, но второстепенных персонажей, с прозрачным намеком режиссёра, что все задумано и поставлено только ради него. Лесть, он поддался ей, как букашка летит на сладкий запах венериной мухоловки и окунулся в авторскую фантазию на тему самого неоднозначного, а главное, до сих пор не разгаданного дела об убийстве прекрасной молоденькой старлетки. Убийстве жестоком и таком пикантном, что злосчастные власти долго не решались обнародовать документы относящиеся к материалам дела, чтобы не волновать общественность. Изуродованное и обесчещенное тело, лишенное пресловутой целостности, что была задумана самим Господом Богом, подумайте только какой кошмар!
И какая безыскусная фальшь. В этом мире и до юной Элизабет Шорт погибали прекрасные девушки. И их отличало только отсутствие жадной журналистской вакханалии вокруг накрытого белой простыней тела, вокруг беспомощности властей. Вокруг образа маньяка, так и оставшегося безнаказанным. Это щекотало нервы и опаляло мыслью, что он может быть где-то рядом.
Да, рядом. Только руку протяни.
Его даже толком не гримировали под эту роль, не давая пресловутой актерской «защиты» от противоречивого персонажа. У него не было имени, чтобы разделить себя и безумца, не принимавшего отказ от  взбалмошной красавицы. По замыслам постановщиков Доминик чаще остальных работал в зрительном зале - поднимался из кресла в самом начале, увлеченный в танец молодой девушкой, приняв бутоньерку с черным цветком, следил за свиданиями с соперником, мучаясь от ревности. И уходил в конце по центральному проходу, прижимая к губам окровавленный батистовый платок, который только снял с бездыханного тела. По сцене метался злосчастный «счастливчик» - детектив, которому Лиз отдала в итоге свое сердце, безуспешно взывая к свидетелям и самим небесам, чтобы подсказали, кто совершил с девушкой такое, но... Паства жадными глазами смотрела лишь на удаляющегося жреца Госпожи, равнодушная к чужим страданиям. И отмирала только, когда даже край белоснежного докторского халата скрывался за тяжелыми занавесями. Взрывалась бесноватыми овациями, забывая, что главным персонажем был не удачливый маньяк, а то невинное создание, которое он погубил ...
Создание, которое погубил.
Доминик не проходил через известные стадии - отрицание, гнев, торг и что там еще. Он охотно поверил, что судьба решила погонять его по кольцу, в этот раз несоизмеримо подняв ставки. Когда-то мужчина практически молился о том, чтобы его жена сбежала с любовником, как и поступали многие парижанки до неё. Да хоть к любовнице, лишь бы оказалась живой и здоровой. Но нет. Молодую женщину вскоре нашли обескровленной и истерзанной и, видит бог, в этом зрелище не было и грамма той «мрачной и возвышенной красоты», о которой распинались критики, восхваляя провокационную постановку.
И он не метался по тесной гримерке, вымещая злость на всех попавшихся под руку. Это было бессмысленно. Даже разбей он в кровь, до треснувших черепных костей, участливую мордашку офицера, который все крутился вокруг, считая что известный актер вот-вот должен забиться в истерике, рыдая и рассекая вены - это не вернет Бастиана.
И торговаться он не собирался, зная, что воровка не попросит ни денег, ни вертолета до канадской границы. Ей нужен был он сам, со всеми потрохами и даже рубчиком на животе, оставленном резинкой от трусов. Она считала, что знает, как сделать Бёмера счастливым, не догадываясь насколько была близка к истине. Да, он сойдет с ума от восторга, но только изломав тщедушное тельце так, что и Георгину не снилось. В человеческом скелете двести шесть костей и к тому моменту, когда в гримерку ворвался Ашер, на доли секунды уступая теплой волне энергии, обнявшей измученное сердце Доминика, тот успел переломать каждую по три раза.
– Sie ist, sie ihn betrogen,¹ –  верлев кончиками пальцев тронул размытую распечатку с камеры видео наблюдения, на которой была запечатлена молодая женщина, словно бы нарочито полуобернувшаяся в сторону недреманного ока техники. Мягкие черты кукольного личика, приоткрытые в довольной улыбке губы, разметавшиеся по плечам светлые волосы - сучка позировала, прекрасно зная по каким точкам болевым бить.  – Sie sieht aus wie ...² – он не смог продолжать и вскочил на ноги, словно мог сбежать от непреложной истины. Он своими руками сделал этот кошмар возможным. В комнате Бастиана всегда стояла небольшая фоторамка, почему-то казалось правильным, чтобы ребенок не забывал о своей матери, несомненно следящей за ним с небес.
И вот она вдруг, по какому-то волшебству входит в гримерную, ласково улыбаясь и подзывая мальчика к себе. И тот идет, нет практически побежал к ней навстречу, не веря в произошедшее чудо. И самый изощренный обман, который только можно было вообразить.
– Только ты можешь такое пообещать, –  прошептал Доминик, приблизившись к возлюбленному и коснулся гладкой щеки, нуждаясь в этой твердой уверенности Ашера. Пусть скажет еще, в его голосе скрыта такая магия...
Послышался какой-то шум и оборотень вздрогнул, невыразительно глядя на новое действующее лицо. Не мог он сейчас удивляться, сил не хватало.
– Мадемуазель? – её напор ошеломлял. Откуда она все знает? – Ашер?

¹ Она, она обманула его... (нем.)
² Она так похожа... (нем.)

Отредактировано Dominic Boehmer (30.04.15 23:45:31)

- Позволь напомнить, что мы проснулись в одно и то же время, ma cherie, - размеренно, тягуче и только в тех ощущениях, что его голос дарил окружающим его голос, можно было разобрать, что не одна Ассэ сейчас зла. Вдоль позвоночника должен был чувствоваться острый холод, словно проводимый по разгоряченной от страсти  обнаженной коже кусочек льда. - Откуда столько веры в человеческие власти?
Стоило спросить, откуда столько познаний у Ассэ было еще и в психологии сумасшедшей женщины, но Ашер промолчал, взглянув на собеседницу с другого ракурса. За всем этим фасадом, скрывалось что-то тонкое, неуловимое и притягательно любопытное. Вся врожденная и развившаяся за годы и столетия потребность в нахождение отгадок встрепенулась и насторожилась. Инкуб готов был постигнуть новые грани, не отрываясь от главного дела, стоявшего на повестке ночи. Он опустился вниз, подняв с пола уцелевший пышный цветок. Острые лепестки, обычно вызывавшие в инкубе кристально чистое отвращение, сейчас были насмешкой, жуткой насмешкой. Под этой силой матушки природы угадывались лезвия кинжалов, что вонзались в сердце, пронизывая его насквозь и заставляя испускать последние вздохи. Пальцы перебирали, скользили, ласкали лепестки так, словно инку касался бархатной кожи любовницы, а не ненавистного ему отныне цветка. Обхватывает пышное соцветие и с остервенением сдавливает его, терзая, пытаясь выместить хотя бы часть того бессильного бездействия.
Ашер не видел постановки "Черного Георгина", не видел, но прочитал все, что было можно по убийству Элизабет Шорт, прочитал рецензии, даже под чутким присмотром оказался загнан на просторы всемирной паутины и видел фрагменты мюзикла. Он мог понять в слепую влюбленность в Доминика, по собственному опыту он прощал всех и вся за эту flatteuse sourire obsede¹.  Совсем другое дело, когда пытались навязать излишнее внимание, перевести все в реальность, решив, что актер замечает ее одну и больше никто не существует. Думать, что Вселенная на их стороне и Бёмер снизойдет до них, обратить свой взор, обзовет музой, подругой, любовницей или любимой. Нет. Этого не будет. Тем более, когда страдает невинное дитя. Тем более, когда отец ребенка зол. Тем более, когда он занят.
- Ты говоришь так, словно я откажусь принимать в enquête² непосредственное участие, - усмешка, сорвавшаяся с губ, выдавала больше чем, Ашер желал бы показать. Сдержаться будет сложно. Устоять на той тонкой грани, что создал для вампиров закон, признавший их легальными. Не перешагнуть черту, не вынуть наружу того монстра, что уповал от вида крови и пьянел от ее запаха, пропитанного силой. - И, увы, я знаю, что это мучительно, я согласен с Ассэ. Доблестная полиция не спустит с тебя глаз, - сарказм, в чистом виде адресованный в сторону Доминика. Ему придется играть, вновь. Сомнений не было, что верлев оступится в своей новой роли, прежде чем ступит на подмостки, где вместо прожекторов его будет освещать желтый свет уличных фонарей. Ему сейчас следовало сказать, что треклятая похитительница оступится, что...
Но она не заставила себя долго ждать. Обычно инкуб не подслушивал чужие разговоры. Абстрагировался, если хотите, отключал внимание, создавая комфортную среду и подобие уединение, если не было возможности оказаться подальше. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Голос звучал приглушенно. Пришлось подойти ближе, вслушаться в слова и в наигранно безмятежный тон. Она смеялась! Не понимала, как далеко зашла и на какой шаткий мост ступила. Бездна была под ней, и она непременно угодит в цепкие ледяные объятия Смерти. Никто не был к той ближе, чем эта безумная.
- Il ne cause pas de préjudice Bastian³, - шелестящим шепотом отозвался Ашер. Конечно, не причинит... Инкуб нисколько уже в это не верил. Так что не понятно, зачем он вторил словам Доминика: успокоить собравшихся, вызвать удивление на лице офицера, разжечь огонь, подбросив в него дров? Вопросов и так была пропасть. Уйма. Но стоило подбросить полиции зацепку, кинуть на след или увести с пути нацелившейся на розыск Ассэ. - Память всегда можно вернуть. Или немного подкорректировать, ma cherie.
Раз нарушать закон то полностью. В любом случае если никто не поймает его на "месте преступление" за подчинением разума, кто докажет что Ашер что-либо делал? К тому же всегда может и "свести" (ему понравилось это лихое словцо), тогда продавец вспомнит и покупательницу.
- Мне кажется, это может пригодиться, - мужчина берет распечатанный стоп-кадр с камер видеонаблюдения, где отчетливо можно было разглядеть женское лицо. Очаровательная, хрупкая похожая на фарфоровую куколку, не хватало только озорных мягких кудрей, что обрамляли бы эти нежные черты лица. В его времени она считалась бы красавицей. В прочем, пожалуй, и сейчас... и без этой моды на "ноги от ушей". - Я позвоню сразу же, как мы что-то узнаем, meine liebe. Решим, что делать дальше. А пока сыграй для наших друзей.
Ашер едва коснулся тыльной стороны ладони Доминика и согласился на любые правила, какие выдвинет Ассэ. Пока согласился. Пока они сходятся с их взглядами.

¹ Лестная милая одержимость (фр.)
² Расследование (фр.)
³ Она не причинит Бастиану вреда (фр.)

*Театр Музыкальной Комедии, гримерка Доминика; съемный дом Доминика*

В какое-то мгновение, длившееся чуть больше одного удара сердца, Доминик истово желал, чтобы оба вампира убрались с глаз, перестав тем самым душить накатывающие эмоции своим присутствием.  Зрелостью и расчетливостью, приходящими с прожитыми годами, а то и столетиями, на фоне которых он смотрелся путающимся в ногах младенцем. У Ашера и без того бывали моменты величайшего «просветления», в которые он становился просто невыносим,  вот только сейчас приходилось терпеть такой пресс в двойной степени. И выступать  с позиции заведомо виноватого, потому  что не уследил… Подставился под удар, не продумав все на десять шагов вперед. Его порой интересовал один единственный вопрос: все однажды умершие приобретают подобную черту характера или просто так везет на знакомых? Рассуждать о любой проблеме с легким, едва различимым налетом пренебрежение, дескать, пфф, смертные… о чем там говорить. 
Он не умел быть таким изменчивым – зверь, почуявший угрозу косвенно нависшую над детенышем, и без того рвался с привязи, а тут еще новые препоны. Не говоря о недвусмысленном приказе быть «на подхвате», делая единственное, на что способен. Такая расстановка сил убивала, но не мог же взрослый мужчина вести себя как-то иначе. Особенно если на язык шли такие слова, за которые позже придется раскаиваться.
К тому же гордость, придавленная, как змея каблуком, все изводила его колючим шипением, отравляя мысли. «Все верно, посиди в сторонке, пока взрослые разбираются… Да какие к чертям собачьим правила?!» Как могла, играла на уязвленном самолюбии и том гадостном чувстве, когда все решают на недосягаемо высоком уровне.
С титаническим усилием, Бёмер буквально задушил в себе желание пожелать им удачи или пообещать, что будет ждать, опасаясь, что выдаст себя хоть чем-то. А так выходило, будто Доминик с честью выдержал испытание, демонстративно и безропотно вверив судьбу сына в чужие руки. И если бы полиции.
Есть ли в мире  пытка страшнее, чем неизвестность? Даже осужденные на смертную казнь знают число и срок, а ему о такой роскоши и мечтать не приходилось. Как остановить круговерть мыслей, что с обозленной девки станется выкинуть любой фортель, лишь бы уязвить неприступного кумира, заставить его испытывать те же чувства, в горниле которых она горела уже который год? И стоило только сердцу болезненно сжаться, заливаясь кровавыми слезами, ибо видит бог и все кто там обретается на небесах, если с Бастианом случится хоть что-то … давешний «Георгин» покажется тем самым американским властям невинной забавой. Так вот, стоило только отчаянию захватить все сознание Ника без остатка, как пальму первенства перехватывал разум, упрямо твердя, что пока не доказано обратное, нужно верить. И ждать. А там, все карты в руки.
Подобное состояние не объяснить и не передать словами, а в путанные, даже для самого владельца,  мысли никому хода и так не было – подоспевший детектив со всем чаянием, выпестованным соответствующими многочасовыми курсами, распек безучастного, а значит по-актерски истеричного папашу, за самодеятельность, пригрозил изъять телефон за противодействие следствию и велел пробить номер, отдав команду кому-то третьему. «Ну надо же, успели развернуть целый штаб, вот что значит популярность»  – Доминик не вдавался в подобные бессмысленные шаги, абстрагировавшись от липких щупалец участия. Чем не примета времени, всем глубоко наплевать на ближнего своего, но стоит только попасть в неприятную ситуацию, в которой нужно действовать, так в людях буквально фонтанирует заполошная забота. И скверно скрытое пожелание проявить христианское смирение.
Ему обеспечили охрану, вооруженную в первую очередь пледом и мотивирующими репликами, а уже потом оружием и сонным мастиффом для обнаружения следов. Довезли до дома, выдали смутно знакомого офицерика в качестве личной жилетки и первопроходца, если похитительница позвонит снова. Как будто этот, даже по меркам обычно снисходительного актера, щенок лабродуделя сможет что-то сделать, кроме как схватить «апорт» и бросится к хозяину со всех лап. 
Вот и сейчас, сидя в чистой кухне (почему-то претила мысль, что изобличенный властью отрок появится в их гостиной. А тут и дверь отдельная и вон, даже дверца для домашнего питомца есть) тот не сводил с отстраненной жертвы умильно-заискивающий карий взгляд, готовый исполнить и защищать, будь только надобность. Милый мальчик, можно сказать очаровательный. Можно подобрать эпитет и поострее, но Ник же обещал быть хорошим котиком, а такие скверные слова оч-чень любят прорываться наружу.
– Сэр, честное слово, мы найдем вашего сына! – к тому же «защитник» такой наивный, вон уже обещаниями разбрасывается направо и налево. Доминик даже отвлекся от вдумчивого созерцания столешницы, чтобы взглянуть в открытое юношеское лицо, преисполненное рвение. И буквально поймал за хвост тот момент, когда лучшему выпускнику академии, первому курсанту из потока, получившему серьезное задание, стало не по себе. Поймал и растянул до невозможности, прекрасно зная, каким холодом сейчас от него веет. Во всяком случае, как-то уж очень быстро его негаданный гость попытался отвести оленьи глаза, только что не ерзая на стуле. Возможно, продолжи Бёмер давить на ни в чем неповинного идеалиста, по полу совсем скоро разлилась бы лужа. И не только слез.
«Проклятье, теперь ощущение, как будто пнул кутенка.» – едва заметно выдохнув, Доминик поднялся на ноги и молча поставил чайник.
– Две ложки сахара и молоко? – впору было поиграть в рачительного хозяина, работая на контрасте.
– Сэр? - даже не оборачиваясь мужчина видел выражение крайнего изумления на лице полицейского, но лучше вести себя странно, чем сходить с ума от безделья.
– Чай, кофе? – «или сразу какао с зефиркой?» Не хватало еще, чтобы доблестный страж уснул, расплющив нос о край стола.
– К-кофе. И три ложки, пожалуйста… – «А кто у нас хороший ма-а-альчик» – мысленно протянул Бёмер, вскоре ставя перед бравым полицейским исходившую паром кружку.

Мальчик был чертовски обаятелен, так что возможно, столкнись с ним Доминик в иных условиях, обязательно бы попытался завести знакомство. Встретить до зубовного скрежета оптимистичного и открытого, несмотря на возраст, человека – проклятье, он был младше от силы лет на шесть, но Бёмер все равно ощущал себя стариком. И ему приходилось сдерживаться и не позволять печати снисходительности отражаться на лице. Расслабляться не стоило. Этот офицер, с трогательными глазами Бэмби, был не так уж предсказуем, как казалось бы на первый взгляд. И умел задавать не самые ожидаемые вопросы.
Но все же, он был человеком. Простым обывателем с простым же набором проблем и преимуществ. Нет-нет, да поглядывал на часы, явно ожидая пересменки и, вполне вероятно, куда более приятного вечера, чем то времяпрепровождение, что светило ему здесь. Звезды, они такие звезды, но мистер Бёмер отвечал невпопад, думая о своем, что с одной стороны неудивительно. А с другой, неимоверно действовало на нервы. Мужчина сидел в спокойной, незамкнутой позе – откуда парнишке было знать, что невидимый ему лев уже трижды просчитал возможные действия и ни в один из планов не входило притискивать себя к столу или же сплетать конечности. По первому же намеку, он должен был взвиться на ноги и бросится на выручку. По первому же слову.
Актер время от времени потирал длинными пальцами переносицу, скорее всего страдая от болезненной пульсации в висках, от набирающей обороты мигрени – иначе и быть не могло. Напряжение сходивших с ума инстинктов и при этом же, абсолютная неподвижность под пристальным взглядом. Не хватало еще, чтобы полицейский поиграл с ним в Красную Шапочку, удивившись проступившим острым когтям. Сложности, условности, они оплетали, как подгнившее вервие, толком и не удерживавшее и не дававшее развернуться в полную силу. Сонная, дремотная Ороро мнилась им тихой заводью, где можно будет зализать раны от болезненного столкновения с действительностью, отринув безумный Сент-Луис, наводненный призраками и тенями прошлого. И кто бы мог представить, что в этой глуши кто-то осмелится причинить вред ребенку? Здесь, где даже представить не могли о близости чудовищ. И об их рождении – Доминик не мог не прислушиваться к внутреннему голосу, рисующему вкрадчивые картины. Тогда, в Париже, это был лишь крик, а теперь, полный искушения  зов. ««Она посмела напасть на твоего детеныша… Неужели ты стерпишь и это?» »
И обычно осторожный Бёмер не мог подобрать весомых слов, чтобы убедить хотя бы себя, что сможет предать завравшуюся потаскушку человеческому суду. Оскорбления смываются только кровью – это правило было ему знакомо так же, как и собственное имя. И даже Ашер не сможет этому помешать.
От резкого телефонного звонка оба вздрогнули, возвращаясь из зыбкого небытия в заранее прописанные роли – офицер схватился за рацию, враз потеряв прежний безмятежный настрой и буквально-таки встопорщил на загривке шерсть, готовый ко всему. Но не к тому, что его назовут очаровательным. Мальчик смущенно потупил глаза и отвернулся, позабыв о ненавязчивом контроле за свидетелем и потерпевшим, дав Доминику должное уединение.
– Приезжай. –  тихо произнес он, охваченный странным подозрением, что  серьезная игра только началась. Мелочь была сброшена в отбой и вот показались первые весомые карты. И нужно было всего лишь избавиться от лишних свидетелей.
Офицер до последнего не желал выставляться, признавая, что участие родного человека крайне важно, но все же силы правопорядка в его лице должны присутствовать и стеречь. И вообще.
Но его молчаливое противодействие было обречено на провал, особенно когда по подъездной дороге стремительно пронесся убийственно вежливый Ашер. Ему все расшаркивания с обличенным властью юнцом надоели через секунду общения, так что бравому стражу пришлось смирится и отступить, дабы не получить дверью по носу.
– Что?! – и все же дьявольская хитрость любовника, выпестованная столетиями подковерной вампирской возни, ввергала его в ступор. Назначить свидание? В людном месте?  – Зачем?! –  верлев рыкнул, наконец-таки давая себе волю и от души шваркнул дверью спальни об косяк. Это что, па какого-то старинного танца, чтобы сохранять дистанцию до последнего?
Но дальше тихого рыка дело не пошло – Ник пометался по комнате, безошибочно ощущая, как Ашер оттягивает на себя клокотавшую в нем силу, вытягивая на поверхность человека. И сдерживая от непоправимой ошибки.
– Без тебя я не справлюсь. – мужчина рванул прочь и без особой жалости сценическую рубашку, переодеваясь так, как хотелось его мастеру. Теперь, когда разум очистился от клокотавшей ярости, Доминик был готов слушать план и следовать ему неукоснительно, просто дав себе слово… Есть такие вещи, которые  стоит обсуждать только с самим собой. С тем, кто поймет все без малейшего объяснения.

Чуть расслабив слишком тесный воротник, Бёмер торопливо набрал цифры и, постаравшись абстрагироваться от Ашера, стоявшего за его плечом, как суровый ангел-хранитель. Гудок, потом еще один.
– Доброй ночи, Селена, – дыхание на том конце невидимой связи сбилось, потому что на нежные ушки обрушилась вся выделенная Доминику обходительность. И нежность. Усталое понимание путника, наконец достигшего своего оазиса, и, охваченного религиозным восхищением, страшась припасть к целительным водам. Здравомыслие улетело вспугнутой пташкой, оглушенное и распятое. Ах, если бы она видела, с какой силой свободная рука вцепилась за угол столешницы, дрожа от невозможного напряжения. Но, это нужно было видеть. Потому что голос актера был ласковым и вкрадчивым, которому молодая женщина не могла сопротивляться.
– Да, моя прекрасная. Я буду ждать в ресторане «Вечерняя звезда». – и со вздохом откинулся на спинку стула, через мгновения вскакивая на ноги и отправляясь к выходу из дома. Последним росчерком было светлое пальто, при должной фантазии напоминавший докторский халат, достойный Георгина.

*Съемный дом Доминика. Спальня наверху*

В голове отчетливо слышалось эхо гневного рычания. Оно пробегало вниз по позвоночнику, хлестало как пощечина и подкреплялось силой. Та в свою очередь казалась, наполнила комнату, но довольно быстро отступила, превращая неспокойные воды в зеркальную гладь. Ашер облегченно вздохнул. Доминик не отличался бурным проявлением эмоций, переживая все в себе, что порой вводило инкуба в тупик. Ему были противны маски, слишком долго он носил их на себе и наедине, за закрытыми дверьми, в безопасности от окружающего мира, он всеми фибрами души стремился к откровениям. В большом и малом. Мужчине не хотелось играть. Ему хотелось честности, открытости и возможности быть самим собой. Стараться не обдумывать долго то, что он говорит, не бояться, что его поймут не так за что придется отвечать.
Можно ли обвинять Ашера в том, что он хотел знать, о чем думает Доминик, в моменты, когда сложно читать по его лицу? Можно ли было обвинять его в том, что сейчас он чувствовал облегчение? В прочем это никак не отразилось на лице инкуба, разве что напряжение покинуло его тело, и плечи слегка опустились. Пусть кричит. Пусть пышет недовольством. Пусть злиться. Но главное чтобы Доминик его выслушал, так чтобы не пришлось прикладывать усилия. Ашер не был уверен, что сейчас в состоянии убедить верльва в достаточной мере не смотря на то, что отзывался на его зов и никогда не сопротивлялся связавшей их нити.
- Зачем... Затем, aimé, что у нее твой сын. Наш Бастиан. И сейчас Ассэ разыскивает ее дом. Эта женщина не обязана нам помогать. Она никак с нами не связана, даже то, что она задолжала Жан-Клоду не обязывает ее носиться по Ороре в поисках клумбы с георгинами. Но она это делает, - спокойно проговорил Ашер. Пытаясь показать, что его нисколько не задел этот вопрос, нисколько не ставило в неловкость положение обязанности перед женщиной. Разве когда-нибудь он сможет расплатиться с Ассэ спасением ребенка? Пусть ничто не угрожало его жизни, но так или иначе, сканди не обязана была вмешиваться в эту историю, не должна была приходить в театр и тем более пытаться отыскать чужой дом, в который она могла еще и не попасть так просто... И все же именно этим Ассэ сейчас занималась. Не смотря на то, что не питалась. - Разве мы можем сделать меньшее? Твоя fan étincelle¹ жаждет тебя, в чем я нисколько не могу ее упрекнуть... Так скажи мне, Доминик, неужели ужин с ней столь большая плата за время, которое нужно очаровательной помощнице для вызволения нашего ребенка?
Он тоже злился. Злился и устал. Ашер был голоден и истощен. Все-таки полет и после гипноз здорово его вымотали. Вампир не думал, что потратил столько сил, но подъем дался ему с трудом, он тяжело ступал по ступеням, одной рукой цепляясь за мужчину идущего рядом, другой - за перила. Теперь еще ему пришлось усмирить рвущегося, мечущегося зверя. Вспыхнула потребность обнять Доминика, прикоснуться к нему, нежно, поддерживающе и дружески, просто напомнить, что он не один и Ашер сделает все, все от него зависящее. И даже больше если потребуется. Но прикосновений не было. Было безграничное облегчение и благодарность за то, что его слова услышаны, его готовы выслушать и следовать советам.
- Я буду с тобой, aimé, все время, - естественно будет. Одного Доминика он не за что не пустит к обезумевшей поклоннице. Не потому что считал, что тот не справится, напротив, что тот перестарается, увлечется и переступит черту, которую переступать не следовало. Не в этом городе, не в этом случае.
Но пока проблемы стоило решать по порядку. Для начала нужно было выставить товар лицом, облачив его в самую выгодную упаковку и перевязать подарочным бантиком. Ашер предпочел бы знать, что Доминик одевается для него, знать, что позднее сможет с упоением, неторопливо, наслаждаясь процессом ослаблять узел галстука, расстегивать пуговицы рубашки, вдохнуть запах кожи и прикоснуться. Но сейчас он нарочито держался в отдалении, опасаясь, что может распустить руки, а время было не на их стороне. Но, то, что вышло, надо признать, инкубу понравилось. Настолько, что он не знал, стоит ли выпускать любовника на люди или же лучше закрыть того в доме и постараться найти иной выход.
- Я определенно не могу обвинить эту женщину в одержимости тобой, - тоска напитала голос в купе с восхищением, от которого сжималось сердце и спирало дыхание. Вечность под маской, целый мир в глазах, где не было света, зато было нечто иное, темное и манящее. Инкуб неосознанно вложил силу в слова, посылая ласкать Доминика: пробежаться по коже как бы случайно, буквально на долю секунды, легко, едва уловимо. Он мог бы сделать больше, дай себе волю, мог бы вызвать в мужчине ураган, заставить ясный взгляд голубых глаз помутнеть, но нужно было остановиться. Не испытывать судьбу. - Звони.
"Пока я сам не передумал".

¹ Заигравшаяся поклонница (фр.)

***

*Съемный дом Селены. Ресторан "Вечерняя звезда"*

Итак...
День Селены Лок был насыщенным. И надо признать любопытным. Никогда еще она не уводила детей, претворяясь их покойной матерью и обещая, что папочка знает, что она придет, что все это был сюрприз и после представления он обязательно присоединиться к ним обоим. Впервые в жизни девушка поняла, насколько дети наивны и легковерующие. В прочем она ведь хотела стать ему мамой? Внешняя схожесть с - как ее там - Элизабет Бёмер только упрощала ей задачу. Да и папа, конечно же, придет. Никуда он не денется.
И все-таки огрехи в ее плане были. Небольшие, но все же, действующие на нервы. Кто-то мог сказать, что Селена страдала от расстройства личности, была склонна к одержимости и привыканию. Но она была той женщиной, что активно все отрицала и зачастую умела скрывать свои проблемы. Наличие неспокойного белокурого дьявола (которого она так опрометчиво называла в начале ангелочком) не способствовало ни тому, ни другому. Она очень старалась быть хорошей и любящей. Она проявляла интерес, нежность, пытаясь вывести его на доверительные отношения и поначалу Бастиан тянулся к "маме"... Селена искренне отвечала на его вопросы, особенно относительно отношений с ее Домиником и о совместном будущем. Вернее о походе в зоопарк и того увидят ли они "больших кис в клетках". Она даже объяснила, что теперь его любит и папа и она. Да, что там!Девушка приготовила вкусный ужин, обещала дать мороженое если Бати будет хорошим мальчиком. Но дети обладают удивительной проницательностью, они чувствуют когда они не нужны, когда их насильно хотят им понравиться, когда в словах и действиях нет искренности...
Бастиан стал невыносим.
Он насторожился, начал уросить, хныкать и постоянно спрашивать где рара. И какой-то там uncle Asher.
Селена взбесилась. Взвелась с пол оборота, вцепившись в плечи ребенка, начиная его трясти, словно тот был тряпичной куклой, едва не хлестнула его по щеке, вместо этого пригрозила пальцем:
- Несносный, гадкий мальчишка! Никто не любит плакс. Папа очень расстроится, узнав, как плохо ты себя вел. Обязательно. Никакого зоопарка не будет. Никакой сладкой ваты и тем более львов ты не увидишь, пока не не станешь хорошо себя вести.
Она говорила еще и еще. Слова и проклятия лились на ребенка сплошным потоком. Перекрывая ее гнев. Она не слышала абсолютно ничего из детского лепета. В ушах стоял звук пульсирующей по венам крови, разносивший злость и желание сделать тому больно. Очень больно. Желание было не обоснованно и появлялось стремительно, поэтому женские пальцы впивались в крошечную ручку, оставляя следы. И когда она поняла, что ребенок испугался, ее нисколько это не охладило. То что он перестал делать то, что ее раздражало, только сильнее ее распаляло. Он ведь не давал ей никакой отдачи. Он только замолчал. А это значило, что она сможет повторить все еще раз. И еще. И еще. Бастиан ничего ей не сделает... Или сделает? Он ведь сын ее Доминика.
Что-то сдавило грудь. Это был страх.
В этом маленьком комке мог скрываться... зверь. Селену передернуло. Не от отвращения, от зависти. Как это этой малявке досталось все, а ей ничего? Она утянула мальчишку за собой в комнате, даже не смотря, что тому трудно поспеть за ней по лестнице, и она чуть ли не тащит его. Там в спальне у нее была защита.
Да, да, да!
Она подготовилась. Она была предусмотрительна. Она нашла толстую винтажную серебряную цепочку, слишком маленькую, чтобы носить ее самой, но идеально подходящую этому поганцу. Не будет ему наказания в углу или ремня. Нет... она покажет ему, что непослушные дикие зверьки сидят в клетках и на цепи.
Что Лок и делает.

- Доброй ночи, Селена.
Ее забило мелкой дрожью. О, она знала номер наизусть, могла выдать его среди ночи, если бы ее кто-нибудь разбудил. И все же, когда на том конце прозвучал бархатный голос, она была ошарашена и взволнованна. Даже не додумалась задаться вопросом, откуда Доминик узнал ее номер телефона. Тяжело она опустилась на краешек кровати, упираясь свободной рукой, боясь, что упадет. Может она уснула? Попросить мелкого звереныша ее ущипнуть? Нет, он начнет снова кричать.
- Мой дорогой, - с придыханием проговорила она. Сбылись ее ожидания. Он наконец-то заметил ее. Наконец-то желал ее видеть. Быть рядом. А она едва не опустила руки! - Ты почти нашел меня.
Выходило, что она затеяла игру в прятки. Может быть.
Разум притупился, уступая место одержимости и необходимости быть любимой. Она собиралась тщательно. Прихорашивалась. Для Него. Подобрала удивительно нежное бежевое платье, пытаясь показаться еше миниатюрнее, невиннее, безопаснее, играя на врожденных в мужчину потребности быть больше и сильнее.
Ох, этот вечер будет незабываем!
Селена забыла о запертым в клетку ребенке и упорхнула в ночь, на встречу своей любви.

Она буквально текла. Сочилась, глядя на Доминика. Грудь порывисто вздымалась, а в глазах сверкали опасные огоньки. Ее мысли были темнее ночи и ничего приличного в них определенно не было. Но приходилось строить из себя Мисс Очарование. Всем ведь нравятся застенчивые?
Она говорила бесконечно. Пожирала Доминика глазами. Не замечала ничего вокруг. И просто хотела... далеко не вина. Она говорила о его ролях, выдавала свои представления о том какой он, смешивая в своем разуме всех отыгранных им персонажей в ее Идеал.

***

*Ресторан "Вечерняя звезда"*

Красное вино приятно пахло. Пожалуй, оно и на вкус должно было быть изумительным. Увы, проверить не удавалось. Ашер мог удержать в теле один крошечный глоток, но ему казалось это кощунственным. Какой смысл пить, если он не может насладиться букетом вкуса? Он задумчиво крутил бокал за ножку, разглядывая как электрический свет преломляется сквозь стекло и подсвечивает бардовую жидкость. Ни в коем случае вино не было похоже на кровь.
Инкуб ловил на себе взгляды, не совсем довольные и усталые. Что ж он мог понять людей. Он тоже устал и хотел быть где угодно, только не в этом ресторане, делая вид, что читает книгу, а на деле следя за тем, что происходит за столиком. Доминики и его поклонница (он упрямо не желал называть женщину по имени, хотя и знал его, находя довольно красивым и ироничным во всей этой истории) вампира видеть, не могли, зато он видел их прекрасно. Так прошел не один час.
Идея казалась ему все хуже. Провальнее. Безнадежнее.
Но спас телефонный звонок. Ашер едва слышно выдохнул "алло", а после и вовсе погрузился в мрачное молчание. Пока не понял - все позади. Бастиан в безопасности. Спасен. Хотя откуда столько уверенности? Инкуд совершенно не знал, откуда взялась Ассэ и что ей было нужно, то, что она наговорила ему тогда в театре, могло с легкостью оказаться красивой и пустой ложью. А он пошел на поводу эмоций. Опять. Когда дело касается демона из его прошлого.
Несколько минут. Сейчас, зная, что Бастиан под присмотром Ассэ, ему казалось, что минут длятся вечность. Но было время подумать. Он мог уйти, пройдя мимо Доминика, тем самым давая понять, что все закончилось. Он мог подойти и попросить прекратить разыгрывать комедию. Но оба эти варианта не подходили. Женщина не должна была ничего понять. Им с Домиником нужно было скорее распрощаться, чтобы вампир и верлев могли сесть в такси и поехать в участок.
"Посади ее в такси".
Смс. Говорившее обо всем и ни о чем. Еще немного и ему, как отцу, которого постигло горе, позвонят из участка и бравые полицейские поторопятся сообщить радостную весть. Он надеялся, что Доминик вскользь спрашивал об их котенке, чтобы удостовериться, что женщина ничего с ним не сделала... Но не стоило провоцировать ссору. Ведь как только Доминик расплатился по счету, вывел ту на улицу, Ашер скользнул следом к всеобщему удовольствию работников ресторана и подчинил хрупкий разум женщины. Поражаясь, насколько тот расшатан.
- Поехали отсюда. Поехали за Басти...

Вечер был похож на сказку!
Ее душа пела и танцевала в искрящемся свете надежд. Немного печалило то, что Доминик не решился поехать с ней, но... ее Георгин всегда был вежлив сверх меры, и она простила ему такую тактичность. Они будут играть как послушные детки, развивать отношения осторожно, боясь спугнуть зарождающееся чувство. Селена ехала в такси, мечтательно глядя в окно на проносящиеся мимо фонари, неоновые вывески и витрины, казавшиеся ей сейчас такими блеклыми, слишком земными и скучными. Хотя она любила весь мир, пожалуй, впервые за свою жизнь. Все было хорошо и его кожа... да, она была именно такой, как и думала Селена. Горячей словно растопленный шоколад.  В непосредственной близости глаза были зыбучими песками, где она видела свой приют, свой дом и свое место.
Мечта сбылась и пусть она едет в такси одна. Пусть она ляжет в большую холодную кровать одна, но... ощущение присутствия Доминика согреет ее. Он сожмет ее в объятиях. Подарит красочные сны. Крошечный островок Эдема, прямо здесь в богом забытой Ороре, кто бы мог подумать? А она еще сомневалась покидать родной Париж!
Девушка выпорхнула из машины, тихо напевая себе под нос глупую незатейливую песенку на родном языке, приплясывая, расплатилась с водителем, кажется, дав денег больше, чем было нужно, не смотря на столь поздний или столь ранний час. Она не знала, сколько было времени, да и имело ли это какое-нибудь значение, когда внизу живота порхали бабочки? 
- Куда бы мы ни пошли, эта безумная любовь повсюду.  Я совершенно потеряла контроль над собой... Ооо, ооо... - высокие каблуки приподнимали ее над землей на заветные десять сантиметров, делая ее не низкой, а того идеального женского роста, о котором она в тайне мечтала. Она шагала по вымощенной плиткой дорожке, ведущей к входной двери аккуратного маленького домика, которой все равно был слишком большим для нее одной. Селене нравились больше крохотные захламленные всякой всячиной квартирки, но теперь это было бы не позволительно. У нее будет семья. Она и Георгин. Еще малютка Бастиан, а может, нет, не может, а точно будут еще крошки! Короткий взгляд на свежезасаженную клумбу, к земле которой славно прижились пышные, но такие хрупкие цветы. Бутоны не были чисто черными, таких георгинов просто не существовало в природе, они были до черноты темно-фиолетовыми, но сейчас при электрическом свете фонарей, ведь холодное мерцание луны было скрыто за тучами, они казались черными без каких либо примесей. - Но мне наплевать на то, что люди говорят, потому что ты помог мне поверить в то, что я могу летать, потому что ты завладел моим разумом во всех возможных смыслах.
Замок щелкнул не устояв под оборотами ключа и девушка впорхнула в сумеречных холл, не решаясь включить свет. Там она скинула обувь и заскользила по гладкому голому паркету, краем сознания вспоминая, что она хотела раскинуть тут ковровую дорожку, сжитую из лоскутков, но в столь поздний час она пошла на кухню, сделать чашечку чая... или налить вина, подняться наверх и наполнить ванну, рискуя в ней уснуть. Но что-то заставило ее остановиться. От былого настроения не осталось и следа. К горлу подступала тошнота от нависшего над Селеной страха.
Дверь, ведущая во двор, была приоткрыта. Не распахнута настежь, но... Она точно ее закрывала. ТОЧНО! Первая здравая мысль - грабители. Боже... Боже! Дева Мария...! Ее куклы! Лок бросилась в гостиную, больно ударяясь об углы, но, не замечая ничего. Свет вспыхнул, резнув по глазам, ослепляя ее на бесконечное множество секунд, пока ей не удается привыкнуть к яркости. И тогда она с диким ревом рушится на колени. Она рычит как раненый зверь. Украли... забрали... ничего не оставили! Нет-нет-нет! Это лишь сон! ЭТО НЕ ПРАВДА! Всего лишь кошмар! Она проснется... вот сейчас, да, проснется и все будет на месте. Ее Доминик. Ее Георгин. Ее Клопен. Ее Хайд... Он будет здесь в своих бесчисленных копиях. Она вползает в комнату, не слыша, как рвутся чулки, не чувствует как ломаются ногти, когда она начинает сносить мебель, пытаясь отыскать хоть что-нибудь... Но не находит даже детали от ее кукол. Горькие, жгучие слезы стекают по ее щекам, размазывая тщательно наложенную накануне вечером косметику. Соль наполняет рот, грудь связывает невыносимым узлом... Сколько труда! Сколько любви! Сколько трепета...!
Она ругается самозабвенно, так как не подобает говорить леди, перечисляет всех, пока не доходит до очередного имени. И тогда понимает - вот оно, вот на кого можно выместить злость! Он там наверху. В ее комнате. Маленький и беззащитный. Никто никогда не узнает...
Но Бастиана не было. На смену первой мысли о грабителях приходит иная. Куда более ужасающая. Она недостаточно сделала, чтобы обезопасить себя! Маленький поганец выбрался наружу. Сам. И как же он был силен, раз смог погнуть прутья решетки и наплевать на чистое серебро... О, Божья матерь! Селена бьется в истерике, сносит аккуратно расставленные баночки с туалетного столика, бьет зеркала, срывает с кровати простыни и тянется за ножницами, но держа в их прохладный металл, она не знала что сделать - обкорнать свои дивные волосы или вскрыть вены? Она выбирает иной вариант, с дикой силой, которой попросту не должно было быть в ее хрупком крошечном теле, вбивает острия ножниц в подушку, поднимая в воздух ворох перьев, вымещая свою злость на матрасе. И в какой-то момент ее накрывает усталость и Лок проваливается в сон посреди последствий своего сумасшествия.

Она проспала в забытьи порядком  часов девять. Без снов. А когда проснулась, не сразу поняла, где находится, и почему кругом летают перышки. Она сладко улыбалась и потягивалась в мягком ложе, глядя как в комнату сквозь сорванные шторы, проглядывает солнце. Вечернее заходящее солнце. Свет его был приятно желтый и теплый-теплый, похожий на липовый мед. Тогда она заворочалась в своем ложе, жмурясь от приятной, но такой неожиданной истоме во всем теле, пока не запнулась невидящим ничего взглядом на прутьях клетки.
Все произошло в одно мгновение.
Селена подскочила, дико оглядываясь по сторонам словно искала монстра, что должен был сейчас выпрыгнуть их кучи драных тряпок. Она скатилась с кровати и по неосторожности рассекла нежную кожу о разбитые флаконы духов. Теперь ей все стало ясно. Да! Это Бастиан. Бастиан все устроил. Он вырвался из клетки. Он собрал ее кукол. Ее даже не посетила мысль, что мальчику было всего четыре года, и уж тем более она никак не могла знать, что даже если в том и был сокрыт зверь, он не выберется еще, по меньшей мере, семь лет.
Что дальше двигало Селеной? Страх. И то чувство, когда мать желает защитить свое дитя. В прочем она хотела защитить не себя, а кукол и Георгина... ведь рядом с ним рос монстр. Она не помнила, как бинтовала руку, как вызывала такси. Не помнила, как оказалось, что сидя в машине, ее пальцы касались пистолета. Крошечный кольт словно был создан для ее руки. Селена даже не могла вспомнить, как покупала его. Просто знала, что револьвер у нее есть. Знала, что он ее спасет. Ее и Доминика.
Но кто знал, что кинутая в окно бутылка станет ее концом?
И столь ли сильно было ее переживание, что последним, что она видела в своей жизни, были Его глаза? Зато они уходили вместе. Как она и хотела.

***

Он лег, как был - в рубашке и кожаных брюках, успев снять только ботинки и оглядеть занявшее свое место женщину. Сидя в кресле с мечом, в рубашке с его плеча, что прикрывала слишком многое, но в тоже время заставляла воображение работать. Быть может, будь чуть больше времени...
Ашер мог сказать, что его смерть на рассвете была легкой. Он чувствовал облегчение и радость, что все разрешилось быстро и без огромных жертв. Наверное, людям в такие ночи сняться перламутровые сны. Но вампирам сны не снятся, если только в них не входит Марми Нуар. Такая участь избежала его и в этот раз. Хотя пробуждение ворвалось в него быстрее, острее, чем обычно. Жизнь или душа, или что-то иное обрушилась на его грудь, пронзило сердце мэн-гошем, что распадался в теле трезубцем не оставляя ничего от органа, кроме каши. Инкуб глотает воздух и тот разрезает легкие, что были мертвы для этого мира, так же как и он. Слышит, как двигается Ассэ и понимает в чем дело. А может, не понимает, но тревожный огонек вырывает его из гроба, он взбегает по ступеням, распахивает тяжелую дверь, что отделяет подвал от остального дома.
- Папа! Папа...! - еще не зная в чем дело Ашер выскочил перед лестницей, ловя в свои объятия перепуганного возбужденного Бастиана, который чудом не слетел с крутых ступеней кубарем. - Аше`л... - пальчики вцепились в плотную ткань рубашки, в светлых заплаканных глазах угадывалось удивление и радость, что рядом есть кто-то большой сильный, кто-то кто с кем не страшно ничего на свете. - ...папа сказал мне сп`лятаться, пока ты меня не найдешь. Я испугался, когда залез в шкаф с иг`лушками... подумал что снова в клетке и  мама меня `лугает.
- Chut... chut... ma petite courageux lion, - инкуб не осознает, что сам прижимает к себе Бастиана плотнее, рискуя задушить в спасительных объятиях. Не понимает, что вновь впадает в волнение и начинает быстро бессвязно говорить по-французски. А в воздухе тем временем угадывается запах гари, чего-то легковоспламеняемого и обожженной кожи и крови. Кому принадлежала эта кровь, Ашер пожалуй знал лучше чем многие из истин столпотворения. - Tout va bien, mon oncle Asher ici avec vous. Personne n'a jamais vous blâme pas plus longtemps ... Et avec mon père que trop bien¹.
Но будет ли? Он слышит хлопок...
Выстрел?
Может ли это быть выстрел?
Non.
Нет. Нет. Нет... Чувство катастрофы. И Ашер прижимая к себе Бастиана, несется на звук, пряча ангельское личико в изгибе шеи, в золотом ворохе кудрей и замирает в дверях, не желая понимать, что он видел. Не желал замечать ни зияющей рваной дыры в груди женщины, не желая ощущать запах крови, который возбуждал вампира, не смотря ни на что. Тем более он не хотел понимать, что за жидкость пропитала ткань футболке. Он не хотел понимать, что Доминик умирал.
Нет, он не мог позволить ему такой роскоши. Потерять еще одного человека, который был всем для Ашера? Он не мог. Не мог потерять свою душу, свое сердце, свое дыхание, свою жизнь и свою вечность. Не мог. Мир начинал рушиться, окрашиваясь в беспроглядную серость. Его заволакивал густой, липкий туман. Он вновь умирал... и умирал куда мучительнее, чем тогда, когда чувствовал, как родное бесценное тело окутывают жаркие беспощадные языки пламени, как душа бьется в агонии, как крик скрывается в реве и треске поленьев. Там он был связан по рукам и ногах, залитый святой водой, желчью и собственной кровью, был беспомощным потому, что его таким сделали специально, те кто ставил себя выше всего, кто прикрывался именем бога, кто считал, что им дозволено осуждать чужие судьбы и приводить в исполнения приговоры. Но сейчас, сейчас его обуял страх. беспомощность вязала по рукам и ногам.
Ашер не чувствовал более ничего. Упрямо неотрывно глядя на Доминика.
Что он мог? Он готов был сделать все, все что угодно! Готов был молиться, мог бы выменять свою жизнь на его. Не было цены достаточно высокой за жизнь мужчины, которого инкуб любил и обещал беречь. И вот подступал целый рой теней - одиночество, беспомощность, мертвая тишина. Ашер нащупал ту связующую и словно распадающуюся нить силы между ним и Домиником, пытаясь собрать ее, вновь, как собирал верлев своего мастера весь этот год, нет... почти полтора года. Ряд за рядом, чувство за чувством... Но почему же, почему сейчас вампир не мог, поддаваясь этой бесконечной боли тела, раздираемого на мелкие кусочки острыми зубами прожорливой вечности? Он вталкивает насильно, не терпя сопротивления и возражений в магию, в разум, в зверя, в Доминика свое желание к жизни. То желание, при котором Ашер желал только того, чтобы по этой земле целым и невредимым ходил Доминик, купаясь в солнечном свете, наслаждаясь ветром, что скрывался в густых кронах деревьев, что приглаживал траву, ценил каждый миг. Жил ели не для Ашера, то для своего сына. Начальная алчная эгоистичная мысль сменилась самопожертвованием и уходом в сторону.
"Ne vous avisez pas marcher loin de moi. Ne vous avisez pas marcher loin de nous, mon amour, mon souffle. Pouvez-vous m'entendre? NE VOUS AVISEZ PAS!²"
Мир налился цветами. Запахи стали острее. Звуки громче. Боясь сделать больно Бастиану, он отпускает его, прося вернуться в дом. Нет, постойте... Ашер только хотел это сделать, но он подчиняет себе разум ребенка и тот в его руках начинает сладко сопеть. Кажется, он опустил его в плетеное кресло стоящее неподалеку, прежде чем словно лунатик поднятый с кровати не известными силами по среди ночи идти на встречу к Доминику. Он опускается на колени. Нет, падает, и тянется уже несколько метафизически, сколько руками и разумом, посылая тому слова. Ашер не знает, сработают ли они на звере, но больше... больше он не видел ничего иного.
Слова, которые сильнее остальных.
Слова, которые свяжут из во веки веков.
- Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, да будем мы двое едины, - он говорит вслух, он говорит магией, метками открывшими путь в мысли Доминика, он говорит и в его голове. Гонимый призраками прошлого и собственным неведением, Ашер вскрывает запястье, поднося его к губам Доминика. - Одна плоть, одна кровь, одна душа.
Страх никуда не делся. Он только преобразился. Задаваться вопросом сработало ли, не было времени. Он знал что сработало. Боль в груди отшвырнула Ашера на спину. Он хватался руками в траву, но с землей выдирал ее. Желая спасти Доминика, инкуб убивал их обоих, усиливая боль, но и вбирая ее в себя. Невыносимо... серебро отравляло кровь. пуля была так близко к сердцу... так близко, что одно неверное движение и... Что?
- Ассэ... Ассэ... умоляю, вытащи из него пулю. Умоляю! Не убивай его! Не убивай нас! Прошу, - голос срывается. Ашер рыдает, чувствует, как холодные слезы стекают по щекам. Странно, что он мог еще что-то чувствовать, кроме расползающегося по венам яда. - Нож... на кухне. Mon Dieu, Dominic ... Je suis désolé, pardonnez-moi³.
Мир - сплошь красное с золотом, пот с дымом, радость с болью. Но сейчас не было ничего кроме боли. Каждая клетка плачет свою историю, в каждом движении своя неловкость и крик. И не было возможности унять боль, сделав вид, что ее попросту не существует.
Парадокс. Ирония судьбы. Шутка мироздания. Люди готовы, что угодно ради защиты другого человека, подвергая себя опасности, отчего, вероятнее всего, тем, кого они пытаются защитить от боли - будет очень больно. Со временем, однако, наступает понимание, что невозможно контролировать выбор тех, кого любили. Во всем этом теряется еще капля мучений. Ашер удерживает себя и Доминика в этом мире, не дает им рухнуть...
Он слышит голос ангела, хотя никогда не был уверен больше чем сейчас, что врата рая для него закрыты с самого рождения. Таким как Ашер - место в Чистилище. Но ангел снизошел, озаряя своим ослепительным светом... И у этого ангела были глаза Вечных льдов северных морей, покрытых снегом горных вершин. Ангел пытался напомнить, что что-то нужно было сделать... напоследок. Что-то важное... что-то...
Ашер дергает за распадающуюся нить. Дергает столь сильно, что она не должна была устоять под напором. Ему нет, нужны, говорить, за него все делают мысли. Луна. Зов. Зверь. Мускусный запах меха и свежий - горной цепи Вогезы, сплошь покрытой лесами, тут и там встречающимися виноградниками и развалинами замков, с прилегающими к ней долинами, где скрывались истоки Мёрты, Валони и Мозелотта и прелестные озера Жерармер, Бланшемер. Корица. Интересно, остальные тоже чуяли корицу, когда подходили близко к Доминику? Ночь. Рычание.
Ашер без сил. Но боли больше нет. Он опрокидывается назад, расслабляя напряженные мышцы, и улыбается со слезами на глазах. Жив. Живы. Они справились. Инкуб поворачивает голову, опасаясь, что это движение скрутит его тело судорогой, но ничего не происходит. Он видит голубые глаза Доминика, единые для всех его форм, видит белый мех, густую гриву окружающее что-то среднее между человеческим лицом и мордой огромной кошки.
"Мon chaton..."
Впервые его голос звучит в голове Доминика, и это было... Странно. Непривычно, но так правильно.
- Я просил не делать глупостей, mon amour, - он хотел, чтобы это прозвучало осуждающе, но вместо этого слова сквозят облегчением и Ашер тянется руками к Доминику, чувствуя полное спокойствие лишь тогда, когда касается короткой шерсти на предплечьях. - Никогда... никогда больше так не делай. Mein Leben ohne dich ist ohne Bedeutung⁴.
Немецкий звучит так грубо. Но им обоим необходима не переливчатая нежность родного языка вампира.   
Он ловит взгляд Ассэ. Не понимая, что видит там или, не желая понимать. Он испытывает столь громадную благодарность, что ей никогда не будет предела, и ничто не сможет ее перебороть.
- Я никогда не буду уверен, что смогу оплатить то, что ты сделала для нас, ma cherie.

¹ Тише... тише... мой маленький львенок. - Все хорошо, дядя Ашер здесь с тобой. Никто и никогда тебя больше не будет ругать... И с папой все тоже хорошо (фр.)
² Не смей уходить от меня. Не смей уходить от нас, моя любовь, мое дыхание . Слышишь меня? НЕ СМЕЙ! (фр.)
³ Мой бог, Доминик... Прости, прости меня (фр.)
⁴ Моя жизнь без тебя не имеет смысла (нем.)

*Дом Доминика*

Умирать оказалось так … странно. Доминик не то, чтобы понимал этот факт, но в подобные моменты плоть решает быстрее разума, стремительно сдаваясь. Вот и крошечный комочек очищенного лунного металла был принят слишком близко к сердцу, чтобы успеть что-либо  предпринять. Верлев вздохнуть толком не мог, чувствуя, как наваливается предвечная тьма, о которой он, как выяснилось, не имел и малейшего представления. Сколь бы не играл в «понимание» деля постель, кров и кровь с вампиром, плотью от плоти самой глухого ночного мрака, сейчас мужчина оказался раздавлен обрушившийся мощью. Неукротимой и безжалостной, несшей в себе лишь одно желание – забрать себе. Не обращая внимания на сопротивление агонизирующего тела, на дрожащие пальцы, впившиеся в землю. Пока чувствую – живу…
Он должен быть стерт. Возвращен заждавшейся госпоже, спасенный прежде лишь каким-то чудом. Дважды, а то и трижды. У любого кончится терпения.
– «Ник …» – перед ним не расстилалась призрачная тропа, не было света в конце тоннеля, таким как он не суждено вознестись на благословенные небеса. Смутно знакомые, застрявшие на вечном рубеже юности лица, обступали его, взволнованно принюхиваясь к оседающему в измятую и изгвазданную траву оборотню. Пытались коснуться, оградить от боли, вовлечь в равномерную теплую свалку, деля на всех и боль и счастье  – меж ними никогда не было зависти и вражды. Отпрыски покойного Рекса в большинстве своем не боролись за эфемерную любовь родителя, сознавая, какие беды это может повлечь. Расти вечным изгоем, будущим королем, который никогда не успеет таковым стать.
– «Брат, скоро все кончится… » – они не разговаривали с корчившимся человеком, взывая напрямую к мучающемуся зверю. Манили его, изменчиво и легко перетекая из сущности в сущность, из тела в тело, обещая такую же бесплотность. Безмятежность. Вечный покой. Вечная охота призрачных львов, игра мунинов в рассветных лучах солнца.
«Нет.»
Позади оставалось слишком многое. И не объяснить того призракам, лишившимся жизни по указке, по заранее составленному плану. Не существует для них таких слов.  Не существует страсти, беспредельной любви к сыну и мастеру, непонятно как можно подчиняться и  быть тем счастливым. Но усилием воли рану не стянешь, некому кричать, срывая голос.
«Я передумал! Я не сдамся так просто!!!»
Слабый отзвук рокочущей, мелодичной французской речи продирается сквозь душное ничто. Прикосновение души к душе, иных слов и не подобрать, настойчивое и болезненное – Он не отпустит его. Они не отпустят.
И дело не в страхе перед смертью, перед одиноким блужданием в темноте отныне и до конца времен, как и прочие, кто ушел от Страшного суда. Он не желал боли тем, кто был дорог. Он должен был беречь …
– «Свой прайд?»
Нет. Его прайд давно мертв и не быть ему кронпринцем подле трона величественного отца, пока солнце не сядет на востоке…
Он должен вернуться к своей семье.  Которая должна знать его, а не помнить.  Вот только исправлять ошибки это так больно.  Душное неведение разбивается острым клинком, вынуждающим свиться в комок, но грубое касание приносит облегчение.
– «Кровь от крови моей» – Доминик отзывается на древний призыв, отзывается инстинктивно, вырываясь из тугой паутины, залепляющей глаза и нос. – «Плоть от плоти моей, да будем мы двое едины – беззвучно стонет, сбивая дыхание. Почти утыкается носом в окровавленное запястье, угасающим озарением узнавая свитый из непередаваемого запах. – «Одна плоть, одна кровь, одна душа! –это Ашер держит его, тянет через истончающуюся связь к себе, вновь рискуя.  Делится кровью, подставляет себя под удар. Страдает наравне, совершенно незаслуженно.
«Vergib mir...¹» - как надеется шепчет Бёмер, падая в забытье, блаженное и ленивое, когда каждое движение становилось неспешным и плавным. Как течение Рейна, еще не скованное присутствием Лорелей, жестокосердной нимфы, жаждавшей кровавых подношений, что должны были омыть прикованные к камням ножки. Даровать свободу…
Её ледяная сестра набросилась на него, терзая безжалостными пальцами и без того разрывающееся сердце, но мыслями оборотень далеко. Его словно пропустило через сказочную завесу, наконец подавшуюся и разошедшуюся в сторону, как распоротый клинком покров. Доминик осязает дурманящие запахи густых лесов, в которых никогда не был. Чувствует ровные, откровенные переливы восхищения и любви, впервые сравнивая их с текущей  водой. И к чему? К темному и дикому предместью Рейна? К ревущим в горах корабельным соснам, к душным чащобам, куда не проникает солнечный свет? Горы свернулись драконом  вокруг неспешной реки, встопорщили отроги, как закостеневшую чешую, и замерли, ожидая зова. Или сторожа сокрытое под брюхом сокровище, ревностно скрывая своим телом от любопытных глаз.
Бёмер смеется, потрясенно и непонимающе. Как может он, чадо сонных просторов Аквитании, с детства напоенный сладким южным молоком и солнцем, что ни одна смерть не способна отнять золотого сияния у кожи и у волос – ни большая, ни малая. Как может он, прожужжавший все уши совершенством тех мест, людей и обычаев так разительно изменить себе?
Стать северянином. Порождением тумана и снежной взвеси, теряющим голову в реве безжалостных бурь. Понимать мрачное величие, от которого замирает сердце, которое неизменно хочется покорить.  Или вступить в схватку или стать одхваченным ледяным ветром фантомом, плавящимся в судороге перерождения.
Доминик поднял глаза на своего мастера, получая ответы на все вопросы, видя себя со стороны, ощущая себя целым. И очень голодным.
Оборотень шумно втягивает воздух, выпрямляется, растягивая в оскале пасть и прислушиваясь к настороженной поступи ночи,  выискивая дурманящий запах мяса, только что бывшего неподалеку. Отрывается от затягивающих лазоревых очей вампира, обнюхивая сочившееся кровью сердце. И стремительно вонзает в него зубы, жадно терзая хрупкую плоть, забирая её жизнь ради своей, отрывая куски. Насыщается местью, её малой толикой – всяко лучше, чем ничего. Его тянет к окровавленной траве, к угасающему во тьме запаху мяса,  пропавшей добычи, но шевельнуться верлев не смеет. Как и не может скинуть удерживающих рук, ерошивших пробившийся мех.
««Бастиан»» - Бёмер слышит размеренное дыхание ребенка, к которому не посмеет сейчас приблизиться, чтобы не усугубить тревожные настроения и без того измученного детеныша. Переводит взгляд на окровавленные ладони и тянется вытереть их обо что-нибудь, уязвленный своим обликом, как ни что иное демонстрирующим  противоестественную природу. Поведением вырвавшегося из под контроля монстра, которое нужно оправдать.
– «Она пришла сюда...» – и только сейчас понимает, что так и не раскрыл рта. Ошарашенно округляет глаза, дергается, чувствуя себя неудобно в сдавивших изменившееся тело джинсах, замирает, не веря. Ему нет нужды подбирать слова – Ашер видит в его разуме, что происходило здесь меньше часа назад. Видит и он, чувствует  страх потерять его, страх, который можно развеять только прижавшись кожа к коже. Чего они не могут себе позволить, не сейчас. Время не на их стороне.
– Помоги мне, –  тихо просит, стремясь душой и помыслами к их котенку, который непременно покажет зубки, измотанный бесконечным днем. Только-только вкусившим счастье нового дома. Двора, в котором забывчивый кролик обязательно оставит  россыпь аляповато раскрашенных пасхальных яиц.

Мальчик спал. Свернулся комочком, освещенный светом полнолуния, не имеющим над ним власти – ни сейчас, а может и никогда. Недовольно простонал, когда его приподнимают с кресла, уткнулся личиком в плечо отца, цепляясь за волосы, дергнул их в странной мстительности, пока его несли к такси.
– Она нас больше не найдет? – неразборчиво пробурчал Бастиан, когда за спиной уже скрылись дальние рубежи оставляемого города, частично распластавшись в руках отца и при этом упираясь ногами в бедро Ашера. Буря миновала, но ребенок чувствует повисшее напряжение и не понимает, что происходит на самом деле. Зачем куда-то уезжать? Да еще так быстро. Он ведь не успел выбрать самые любимые из своих игрушек!
– Кто? – Доминик борется со сном, вымотанный до предела и даже больше.
– Мама… – совсем тихо проговорил сын.
– Нет, малыш. – Бёмер вдруг понял, что оставил фотографию Элизабет на полке. Попросту забыл или сделал это специально?
– Это хо’лошо. Мне все ‘лавно больше никто не нужен. К’ломе тебя и Аше’ла. – Басти зевает и утыкается носом в живот отца, донельзя счастливый.

*Аэропорт Ороры*

Доминик только морщится на приветствие раздосадованной Ассэ, но отмалчивается. Вампир, даже новорожденный всегда умнее оборотня, конечно же, как ему не знать этого незыблемого правила. Что уж говорить о мастере. Сканди им недовольна, но значит ли это хоть что-то? Бёмер должен ей и будет об этом помнить, но это обязательство не вынудит его оправдываться и объяснять своих поступков. Ошибок, бывших лишь ступенями вверх.
Его жизнь стояла неподалеку, ожидая привычного ритуала таможенного контроля, не сводя лучистых глаз с утомленного оборотня. Трепетала в ожидании полета, накручивая круги вокруг отца и … Бастиан цепляется за штанину Ашера, умильно заглядывая ему в лицо. Отца и ...
Впрочем, это уже совсем другая история.

¹ Прости меня (нем.)

Отредактировано Dominic Boehmer (02.06.15 21:09:47)