*Подземелья "резиденции" Принца Парижа*

Париж пах иначе.
Конечно, Ашер бывал тут и раньше, после роковой ночи, когда он повстречал на своем пути пирующую госпожу - его Прекрасную Смерть, но каждый его приезд менял не только внешний вид французской столицы, но и запахи. Инкуб старался не вспоминать то зловоние, которым был накрыт прекрасный город, словно стеклянным куполом. Изредка, то тут, то там доносились сладкий ароматы - выпечка, сладости, парфюмерная вода... даже табачный дым казался тогда вампиру сладостным и будоражащим сознание, он придавал лоска аристократам, шарма парижским шлюхам, разнорабочим и бродягам, перекрывая естественные запахи тела. Теперь же, в XXI веке все было иначе.
В прочем купол остался. То были выхлопные газы.
Это был сон инкуба. Но видел ли он сны? Ашер знал наверняка что нет. С первыми лучами солнца он умирал в своем гробу и воскрешал только с закатом. Вампирам не снились сны. Но он впервые пробудился с иной мыслью. Раньше он думал о своей ненависти, так трепетно взращенной в его сердце. Ненависть расползалась по Ашеру, пускала глубже корни, медленно, но верно и уверенно сводя его с ума. Каждый миг, каждая минута, каждый час и каждый день был посвящен ненависти и презрению - к миру, ко двору, к Жан-Клоду, к себе самому. Инкуб ненавидел то жалкое существование, что влек уже без малого три столетия. Он ненавидел свою госпожу, которая пошла на поводу у своего animal de compagnie¹и сохранила Ашеру жизнь. У него рухнула вся прежняя система ценностей и связанное с нею самовосприятие. И Ашер закрылся, ушел в себя, смерившись со своей ролью всеми презираемого изгоя, над которым потешались, которого избегали и в итоге сами создали беспристрастного палача. О, сколько раз он помышлял о смерти! Сколько раз помышлял о побеге! Он знал... знал, нельзя было оставаться рядом с Советом и беззащитно терпеть надвигавшиеся мученья! Увы, все возвращалось, возвращались вина и страх, печаль и отчаяние! Все преодоленное, все прошлое возвращалось.
Борясь и отчаиваясь, сражался златоволосый инкуб со своим демоном... Он научился понимать, что удушающее чувство страха проходит только тогда, когда он не поучает себя и не критикует, не бередит своих ран, старых ран. Он знал: все больное, все глупое, все злое становится своей противоположностью, если ты можешь добраться до его глубочайших корней, которые уходят гораздо дальше, чем горе и благо, чем добро и зло. Он это знал. Но тут ничего нельзя было поделать, злой дух был в нем, Бог был опять словом, прекрасный и далекий... Нет! Он отказался от мыслей о Всевышнем в тот же миг, когда святая вода терзала его тело, когда жар костра охватил крошечные ножки его Джуллианы, когда огонь стал поглощать и жечь ее молочную нежную кожу, когда...
Он, Ашер, ненавидел и презирал Жан-Клода, который не соизволил прибыть раньше, как самого себя, ненависть эта, когда приходила ее пора, охватывала его так же непроизвольно и неотвратимо, как в другое время любовь и доверие. И так будет повторяться снова и снова!... Как мячик, как плавающую пробку, будет его вечно заносить то туда, то сюда. N'a pas encore arrivé à son terme jusqu'à ce que le couvercle une vague et non la mort ou la folie priberet. Oh, seraient rapidement²!
Избавления не было.
До сих пор...
Совет голосовал. Голос Ашера был в меньшинстве. Казнить... нет, уничтожить Принца Сент-Луиса. Стереть его с лица земли. Сделать все возможное, чтобы все упоминания о нем испарились. Инкуб хотел, чтобы его бывший любовник страдал и страдал так же сильно, как эти столетия страдал и Ашер. Но что ж... он не мог получить чести исполнить приговор, но мог понаблюдать, мог узнать слабые места своего друга, мог...
Да, он отправится в Новый Свет и будет говорить от лица Белль Морт. Une valeur sûre³! Какая тонкая игра. Демон будет против и только если Ад разверзнется под его ногами, он будет отстаивать того, кто предал доверия, того, кого считал убийцей их любимой женщины.
Свобода была так близка...!
"Liberté ... liberté ... la vengeance⁴".
На обескровленных белых губах заиграла улыбка. Хищная. Опасная. Безумная. Таким ли он был раньше?
Инкуб текучем движением покидает свое "ложе", откидывает назад волосы цвета новых чистых золотых слитков и скользит по голому мраморному полу босяком. Полы халата ласкали ноги, рука задела истерзанную щеку и инкуб едва сдержал взбешенное шипение. Он давно утратил надежду избавиться от своего уродства, но все равно он наивно мечтал, что однажды проснувшись он вновь будет прежним - древнегреческим божеством сошедшим на землю солнечной Эллады с Олимпа.
Но он не светлый бог. И дом его не Олипм. Он вышел прямиком из царства Аида, ниспосланный вселять ужас, терзать и даровать погибель.
Следующее что настигло вампира - жажда. Ему хотелось похитить чужое тепло, вместе с кровью впитать в себя жизнь и заставить сердце биться. Что ж Принц Парижа был воистину гостеприимен. Или, быть может, члены Совета знали, что кроме них самих никто не оценит их приезд по достоинству. Sa collation sucrée5 в первую ночь потеряла сознание от одного лишь прикосновения Ашера. В другую - умоляла со слезами на глазах, чтобы он не трогал ее. Инкуб почти поддался мольбе в черных глазах вервольфа. Она была сладкой, едва ли не пьяняще сладкой, но страх портил все, даже приложи Ашер больше стараний в свое зачарование...
- Que voulez-vous dire qu'il fait⁶? - с холодной предупредительностью переспросил Ашер, не глядя в сторону юного вампира, скрывая себя золотым ореолом. - Ses œuvres - ce est moi⁷.
- Mon Maître a attrapé le loup-garou qui⁸...
- Loup-garou?
В помещении раздался смех, проскользивший льдинками вдоль позвоночника всех собравшихся.

¹ Любимчик (фр.)
² Пока не придет конец, пока не накроет волной и его не приберет смерть или безумие. О, поскорей бы! (фр.)
³ Удачная ставка! (фр.)
⁴ Свобода... свобода... отмщение. (фр.)
⁵ Его сладкая закуска (фр.)
⁶ Что значит у него дела? (фр.)
⁷ Его дела - это я. (фр.)
⁸ Мой Мастер поймал оборотня который... (фр.)

Отредактировано Asher (27.04.15 23:38:54)

*Личные казематы Принца Парижа*

Со стороны могло показаться, что Ашер плыл над полом. Так оно и было в самом начале, когда инкуб только попросил, чтобы его отвели посмотреть, что делают с пленником. И вдруг шаг. Он постарался вложить в каждое свое движение безразличие, в котором то и дело, словно текучая вода, просачивалась сквозь пальцы, появлялась злоба. Они были гостями на этой территории, хозяин был более чем радушен в своем желание угодить столь высокопоставленным лицам, что свербело в зубах. Так почему же не предложить хотя бы ему, инкубу, отлученному от святилища его создательницы, ему, демону, который стал жалкой тенью себя прежнего, ему, кто выполнял всю грязную работу и, казалось, что он получал от этого несказанное удовольствие.
Но Ашер ненавидел. Ненавидел так сильно, что задыхался от собственной бури чувств, что наполняла его, подпитывала и застилала глаза, позволяя играть с собой, манипулировать собой и затуманить разум. Раненый зверь такая легкая добыча! А он был ранен глубоко и его неиссякающая боль, его беспредельная досада и его нескончаемая боль не ходили уходить. Он знал, что гнев разжигает фантазии, да так, что об них можно было обжечься, но инкуб ослеп. Ашер хотел только одного - мести. И на этом желании играли все, в чьем окружении мужчина находился.
Париж стал его маленькой свободой.
Эти туннели стали для него живительным глотком, как воздух его родной Аквитании. О, как он хотел бы оказаться там вновь в объятиях океанического климата, жаркого и влажного, мягкого и нежного, как руки лучшей из любовниц, окунуться в ласковые воды рек Дордонь и Гаронна, питающих по сей день виноградники Бордо. Ашер многое бы отдал, чтобы пройтись по родным землям, по тем самым, что когда-то принадлежали его семье. Но он был здесь в Париже, а там за сотни километров от него все было иначе. Он не узнал бы родные края...
Ашер отвлекся. За эту непозволительную роскошь он еще успеет наказать себя позднее, после маленького представления, на которое инкуб пригласил сам себя. Он остановился у двери, но даже сквозь ее толщею улавливал запах - горячий, металлический, сладкий - запах крови, ни с чем нельзя было спутать. Он был сыт, достаточно сыт, чтобы не потерять контроль, но недостаточно чтобы не задуматься, какая же она на вкус, особенно когда под всеми этими запахами скрывался другой - легкий аромат страха. Он выжидательно взглянул на охранников у двери. Один из них был Мастером, Ашер ощущал его силы, ощущал его возраст физически, быть может, начал бы опасаться, не будь он знаком с монстрами, что могли, не прилагая усилий et ne pas laisser une tache humide¹. Другой никогда и ни при каких обстоятельствах Мастером не станет. Ашер не стал себя утруждать словами, зато позволил внешне выразить свое отношение по поводу того, что его не пускают внутрь. Минутная заминка, короткие взгляды и неуверенно протянутая рука, чтобы толкнуть дверь, пропуская посланника Совета в освещенную залу, что скорее напоминала декорации средневековой тронной залы, что временно решили использовать как темницу.
Вначале он видел только вампиров. Он видел Принца города, восседающим на возвышении в своем троне. Ощущал нетерпение вампиров, желающих получить расплаты за загубленную жизнь собрата. Да, Ашер слышал глупую и пустую браваду... и этот мужской голос, не обремененный магией и гипнотической силой, все равно завораживал. В беглом разговоре слышался налет, грубый акцент, резавший слух Ашера, привыкшего к тому, как ласкают французские слова. И все же...
- Douce nuit, Antonin², - он не пытался играть, но интонации обычно бархатного голоса, были холодны, сдержаны и абсолютно не предвещали, что эта ночь будет действительно нежна, как пожелал инкуб. Увы, одной прихоти вырвать Принцу глотку было недостаточно, чтобы портить посещение сердца Франции. Ашер продолжил спускаться с лестницы, подкрепляя каждый шаг, французской ручью:  - Ты хотел утаить от меня шоу, mon ami? Лишить удовольствия?
В его руках словно по волшебству оказалась пачка сигарет, щелкнула зажигалка и на короткий миг осветила изувеченную половину его лица. О да. Ашер сделал это нарочно, пытаясь напомнить, кто он. Долгая затяжка и вампир выпускает два кружка дыма, окутывая себя в стойкий не резкий аромат вишни.
Он стоял на последней ступеньке, когда наконец-то увидел пленника. За бушевавшей в темнице силой, за хороводом ощущений, за гудящими мыслями, словно все как один находящийся здесь из вампиров говорил вслух, за пленительным ароматом крови и сладким запахом вишни (дурной и такой бесполезно-человеческой привычки) скрывалось нечто иное. Нечто, что не поддавалось объяснению. Нечто, кто Ашер хотел бы понять, но не мог.
Волна жара ударила его в обнаженную грудь. Никогда еще он не чувствовал такого. В него текла жизнь, настоящая жизнь, истинное тепло. В прозрачно голубых глазах застыли невысказанный страх и удивление. Одно мгновение. Короткое, но его хватило, чтобы пленник заметил что-то во взгляде вампира. Ашер благодарил Провидение, что оборотень впервые повстречался на своем его пути, и он не знал, не мог знать и проанализировать, что за чувство поселились в инкубе.
Энергия натянулась как струна, звенела в ушах и толкнула Ашера вперед. Он видел пред собой... глаза. Да, эти яркие голубые глаза. Живые, полные гордостью и осознанием неминуемой гибели глаза. И он тонул в них. Тонул потому что нащупал общее. Боль. Утрата. Раскаяние. Энергия тянула инкуба вперед. Он не услышал, как ступил на бетонный пол, как стучали каблуки высоких сапог, что доходили до середины бедра, не слышал голоса приветствовавшего его Принца, не придавал значения пытливым взглядам, прожигающие в нем дыры. Ашер протянул руку вперед, и не доходя до скованного серебряными цепями оборотня, погладил разделяющее их пространство. Медленно, протяжно и так же смотря в пронзительные глаза.
Как он был красив!
Эта мысль была одурманивающей. Он был красив сквозь многочисленные побои, запачканный собственной кровью, сквозь пот, сквозь грязь, сквозь свой страх, который вампир ощущал на своем языке смешанным с чем-то еще. Ашер пришел в ярость глядя на то, что все они покусились на это совершенство. Он источал обжигающе горячее ощущение, что ластилось, словно кошка к своему хозяину. Ашеру казалось, что сомкни он на ней пальцы и он поймает эту силу, до того она была реальна. И инкуб сомкнул тонкие длинные пальца пианиста.
Вампир еще не знал, что за зверь стоит перед ним, но уже точно знал - он обрел новую силу. Ашер мог призывать животных.
Эта власть пьянила, как терпкое вино Бордо. Эта власть была вновинку. Эта власть... желала проявить себя. Сами собой родились слова, которых он до этого момента не знал. Быстро, неразборчиво он начал тараторить себе под нос... он призывал зверя, призывал луну, призывал силу. Хватка на этой неожиданной связи усилилась и, Ашер дернул за нее, заставляя оборотня перекинуться. Перекинуться для него. Ради него.
Ничего более прекрасного он еще не видел...!
Перед ним в окружении десятка вампиров и остатков разорванных серебряных цепей стоял blanc comme neige lion³.
Ашеру впервые за долгие годы хотелось плакать от счастья.
Его рука легла на гриву льва, и инкуб рухнул перед зверем на колени.
- Он - мой. Я сам решу, как с ним поступить.

¹ И мокрого места не оставить (фр.)
² Нежной ночи, Антонин (фр.)
³ Белоснежный лев (фр.)

– Ашер! – едва слышно прозвучало его имя из уст оборотня. Он не мог понять, что слышал там. Умоляли его, обжигали ненавистью или благодарили? Так много оттенков в одном коротком слове.
А сила гудела, искрилась и оборачивала в себя инкуба как в дорогие меха. Она скользила по обнаженной коже груди, по лицу, по кистям рук и Ашеру казалось, что он вот-вот взорвется или сгорит заживо. Но он готов был к такой смерти. Здесь и сейчас он был счастливее, чем когда-либо.
Ему стоило подойти медленно, позволить привыкнуть к себе. Он видел множество подвластных зверей, которые были далеко не в восторге от своих «хозяев», но Ашер не мог допустить такого. Лучшие слуги те, кто приходят к тебе самостоятельно… И вот он опьяненный экстазом новоприобретенной силы, которая должна была ударить волной и собравшихся вампиров, стоял на коленях и пытался не упасть на пол, обхватывая руками мощную львиную шею. Если бы тот только хотел избавиться от него – оборотню стоило только раскрыть пасть и яростно вгрызться в шею своему господину.
Ашер ждал этого. И от того усерднее скользил руками по гриве, по спине вдоль позвоночника великолепного зверя, пытаясь впитать в себя эти ощущения. Глаза остались те же, того необычного голубого оттенка, словно Ашер вновь смотрел в небо до полудня в солнечный весенний день. Он видел ум, видел некоторые грани характера и… немую просьбу.
Инкуб привык быть цирковым уродцем. Он сам был тем «джентельменский набор» из карлика, бородатой женщины, яйцеголовых людей и пяток настоящих длинноногих красавиц - de contraste1. Он выступал перед своими зрителями, научился пользоваться своим внешним видом, зная, когда следует «блестнуть», а когда окутать себя тенями и приторно сладким запахом. И уж точно он не привык к тому, что он не видел в глазах собеседников ужаса, отвращения, презрения, жалости и сострадания. Конечно и среди его «собратьев» имели место быть извращенцы, которым Ашер бы пришелся по вкусу, но став Мастером он сам мог выбирать, с кем ему танцевать в этот раз.
Инкуб выбрал жизнь евнуха. Невыносимо сложная задача с его страстной натурой.
В маленьком замкнутом мирке, накрывшей вампира и верльва непробиваемым коконом из силы и обжигающей энергии не было места сочувствию. Лишь решительное стремление порвать всех, кто сотворил это – с Ашером и с ним… (Какая бестактность с его стороны – не спросив имени, обратить мужчину!) Вот только палачи инкуба были мертвы уже триста лет, даже если они и умерли по естественным причинам, а тюремщиков льва трогать было нельзя. Пока нельзя.
Его отрезвил пробежавшийся по изуродованной стороне лица влажный язык. Удивительно, но брезгливого желания тут же вытереть щеку рукавом сорочки не возникло. Это казалось правильным.
Его признали.
Рывок. Ашер пошатнулся, не успевая бездвижно замереть, и уперся рукой в щерщавый холодный бетонный пол. По залу раскатом грома пронесся рык и вампир, предугадывая надвигающуюся катастрофу, легко положил руку на спину льва, так внезапно решившего защищать инкуба (инкуба ли?). Подушечки пальцев покалывало. По телу разливалась эйфария, но Ашер даже не пытался унять яростную вспышку царя зверей. Он имел на это полное право – защиту себя и своей чести.
- Ашер! Уйми своего кота!
Ему не показалось. В голосе Принца города проскользнули истеричные нотки. Ашер улыбнулся и сделал все возможное, чтобы в этой улыбке не было ничего прекрасного. На его лице застыла уродливая гримаса, и инкуб сверкнул клыками. Одним текучим движением, отработанным за столетия, он поднялся на ноги, обогнул зверя, предвосхищавшего любого дикого саванного хищника в размерах, и, запутав пальцы в гриве на холке и легко, но требовательно потянул.
- Он не сделает ничего такого, чего не сделаешь ты, mon ami, - тонкая увертка и намек. Ашер отпустил гриву, по-хозяйски скользя пальцами по загривку, ловко и несильно сжимая уши. Кто бы мог подумать о том, что в его власти будут кошки, тем более такие гордые кошки? Инкубу хотелось остаться вдвоем, хотелось познавать это новое, хотелось стирать границы неизвестности, хотелось проверить может ли он вернуть тому человеческий облик и говорить-говорить-говорить. – Он хочет тебя растерзать. Впиться в твою глотку, Антонин, хочет терзать твою грудную клетку, ломать тебе кости, прорываясь к сердцу и упиваться кровью. Упиваться каждым мигом расплаты за то, что ты с ним сотворил.
Он сделал паузу, настолько театральную, что создавалось впечатление, что все действующие лица оказались на сцене и все вокруг лишь фарс. Глупый и бессмысленный.
- Но я гарантирую твою неприкосновенность, mon ami, - эта фраза должна была вызвать облегчение у Принца и волну гнева у мужчины заключенного в оковы мощного зверя. Поэтому Ашер поспешно добавляет: - Никто из твоих людей не тронет его. Он – мой, Антонин. И если он пострадает я приму это как личное неуважение. Ты знаешь, чем это кончится.
Вот это уже больше смахивало на блеф и пустую угрозу. Что ж… пожалуй так оно и было. У Ашера было недостаточно силы, чтобы убить Антонина. Но он все равно мог превратить его жизнь в Ад. Главное знать, за какие ниточки дергать. У всех были слабости. Простая истина, которую он постиг, будучи наблюдательным призраком.
- Пойдем, mon beau chat, пока гостеприимство нашего хозяина не стало гиперболизированным до комичного.
Он распорядился, чтобы вызвали такси и принесли пальто. Самое длинное, что было в его гардеробе. Лестница, ведущая вверх, прочь из тоннелей кончилась массивной металлической дверью и просторной площадкой перед ней. Там тускло горела лампа. Это была единственная остановка. Не мог же Ашер сесть в машину с огромным котом?
Метафизика вновь наполнила воздух. Тот заискрился только для них обоих, заполнился жарким светом, запахом шерсти и экзотичных стран, пряными травами и вновь инкуба наполнило желание.
«Обратись для меня».
Он шептал ласково, так, словно они уже вечность были любовниками. Вампир призывал обратно человека, прося зверя отойти в сторону. И вновь все получилось. Ашера накрыло детской радостью, он едва не расхохотался окрыленный эффектом. Но вовремя взял себя в руки, приняв серьезный вид от заботливой сосредоточенности. Плащ устроился на обнаженных, едва подернутым загаром плечах, и вот уже вампир подхватывает мужчину за руки, помогая встать на ноги. Даже сейчас тот был выше Ашера на несколько сантиметров.
- Если тебе нужен сон, поспи в машине… но прежде скажи куда тебя отвезти. И как тебя зовут, mon cher?
Когда в последний раз инкуб хоть о ком-нибудь заботился? Ему казалось это таким сюрреалистичным, что в сердце защемило и ему захотелось бежать, куда глаза глядят лишь бы оказаться от лавины чувств, жаркого дыхания и этих прекрасных глаз.

¹ Для контраста (фр.)

*Ночные улицы Парижа. Такси*

Ашер расхохотался.
Впервые за эту ночь он был искренен в своих чувствах и проявлении эмоций. Он хохотал так, что тьма исчезала из его сердца, смех напоминал ему, что он еще не мертв, пусть всё, что он когда-либо знал, расползалось по швам. Перед его взором стояло перепуганное и ошеломленное лицо Антонина. О, незабываемое представление! Ашер позволил себе скинуть все условности лишь, когда они покинули стены туннелей. Тут не было чужих ушей, не было причин следить особо за словами и за поступками. Пришлось даже остановиться, прислонившись к фонарному столбу, чтобы успокоить нахлынувшую на инкуба истерику. В уголках глаз проступили слезы, но в ночном освещении он отдавали золотом, а не розовым.
За эту бестактности и наплевательское отношение к правилам, за эту неосторожную вспышку гнева и проявленное неуважение рано или поздно придется расплатиться. Платить приходится за все. Так или иначе. Отказаться от выбора, переложить ответственность на другого, ослушаться приказа - это тоже выбор, и за него тоже нужно платить. Причем, как правило, дороже, чем за любой другой. Но в этот миг посланник Совета счел все изумительно тонкой, несколько вульгарной и низменной, но все же шуткой.
До этой маленькой демонстрации человечности, Ашер шел близко к Доминику, не спуская с него взгляда, ожидая, что тот вот-вот упадет или бросится с воплями бежать прочь. И вампир абсолютно не знал, какой из вариантов ему бы больше понравился. Его тянуло, притягивало к мужчине. Хотелось вновь и вновь вызывать в нем процесс превращения, вновь и вновь смотреть, как исчезает этот идеальный утонченный силуэт, рождая собой крупного массивного зверя. Хотелось вновь к нему прикоснуться, ощутить тепло тело. Доминик был таким живым. Слишком живым, по мнению Ашера и это пленяло. Он не смог бы отпустить его сейчас, если бы тот бросился sur une fuite1.
Он шел рядом, так близко, что костяшками пальцев задевал пальто.
Подъехало такси. Ашер попросил подождать, возвращая свое внимание к водителю. Он знал, что радужка его необычайно голубых до сияющей белизны глаз растворяется в черном зрачке, знал, что воля человека была в его руках и тот непременно забудет обо всем, как только вампир и его спутник покинут этот современный транспорт.
Инкуб распахнул дверцу, представляя, что со стороны выглядит как Змей-искуситель, а может и сам Дьявол, предлагающий ступить на шаткий подвесной мост, протянутый над бездной. В левой руке он держал мобильный телефон, пожалуй, единственно полезная игрушка, с которой Ашер сумел совладать.
- Антонин возможно не произвел на вас должного впечатления, Доминик, что либо оплошность с его стороны, либо глупая бравада с вашей, но он не оставит без внимания ваш милый прощальный пассаж, - он был вежлив, должно быть недостаточно, да только Ашера это не особо волновало. Вампир все так же указывал на заднее сиденье и протягивал телефон. - Я поеду с вами, чтобы убедиться, что Принц никого за вами не послал. Надеюсь, вы не против?
А даже если и так у Доминика не было шансов сопротивляться. Откуда было столько уверенности? Ашер и сам не до конца понимал.
Он текуче скользнул в салон автомобиля, захлопывая за собой дверь. Инкуб огляделся, шумно выдохнул. Ему не нравилась такая современность. Он вполне был согласен, что прогресс полезен и важен, но, то во что превращался окружающий мир, его утонченный вкус не удовлетворяло. Ему не нравились дома, не нравилась одежда, не нравились ткани и материалы, не нравилась культура, взгляды. И все же он откинулся назад, прикрыл глаза и принял самое безмятежное выражение, на какое только мог быть способен. Свет фанарей пробивавшийся сквозь окно его несколько не беспокоил, пусть попадая на истерзанную щеку, он преломлялся, задерживаясь в рытвинах чуть дольше необходимого, и придавал его облику гротескности.
Тихая беседа, привлекла было его внимание...
Ашер одернул сам себя. Несвойственное ему поведение. Он любил слушать, любил наблюдать и запоминать. Но в этот раз он пытался соблюсти приличия и создать слабое подобие уединения для верльва. Отчасти инкуб вел себя так, обескураженный новой силой, и том пьянящем состоянием, которое вызывало присутствие рядом Доминика. Ашеру пришлось сплести пальцы, не дай бог прикоснуться к мужчине. Его прикосновения неминуемо должны были вызвать раздражение, и лютую неприязнь как минимум. И совершенно все равно, что произошло раньше.
Juste un choc²!
И следующее видимо тоже. Впрочем, в момент, когда голова Доминика упала на его колени, Ашер почувствовал укол совести. Это он его довел до такого состояния. Вырывая из глубины зверя, заставляя всплыть на поверхность, затмив в мужчине все человеческое. Увы, но язык не поворачивался попросить прощения. Быть может позже... Сейчас тот погрузился в чуткий сон, из которого Ашер не хотел его возвращать. Зато он хотел осторожно наклониться и почти отечески поцеловать его в лоб. Пространство салона этого не позволяло и инкуб замер. Не став живой твердой статуей, но опасаясь лишним движением побеспокоить взрослого мужчину, выглядевшего во сне, словно уставшим котенком.
Улыбка появилась без особого желания своего владельца.
рука сама потянулась проверить, так ли мягки белые волосы на ощупь как кажутся на первый взгляд. И он почувствовал шелк.
- Я далеко не господин. Не называй меня так, - с каплей просьбы срывается с его губ шепот.

¹ На утек (фр.)
² Всего лишь шок (фр.)

Отредактировано Asher (05.05.15 08:16:33)

*Такси. Бульвар Сен-Мишель*

Пальцы скользили по волосам. Снова и снова. Инкуб боролся с желанием забраться в них, запутать пальцы потянуть к себе и пытаться распознать среди сотен оттенков тот единственный - запах самого Доминика. Но он не смел. Было что-то интимное в его прикосновениях и без столь явной заинтересованности, что Ашеру приходилось одергивать себя, пытаясь настроиться на умиротворяющий лад. Хоть раз, один единственный раз ему было необходимо передохнуть! О боги, не будьте так жестоки, не отнимайте этот призрачный шанс хотя бы на краткий миг оказаться умиротворенным.
В очередной раз пальцы инкуба погружаются в буйный водопад, и он скользит по нему, словно гребнем. Он откидывает назад голову, какое-то время рассматривает потолок автомобиля, видит там следы от сигаретного дыма и прикрывает глаза. Если бы он мог задремать... но состояние было близкое к этой удивительной способности людей. Он вновь слышит голос Доминика, доносящийся из прошлого. Мягкий, не смотря на это резавшее слух немецкое "kätzchen", словно бархат, нежный, окутанный в любовь и заботу. Да Ашер прекрасно помнил все эти чувства, даже за усердными попытками забыть, отказаться и ожесточить собственное сердце. И вот сквозь ледяные объятия, цепкие, как объятия смерти, неизвестно откуда взявшейся ревности он осознавал, что прикоснулся к чему-то особенному, благородному и праздничному. Но имел ли он на это право?
Но пока ему позволяли.
Инкуб купался в тепле, что обволакивало его тело, в магии, что наполняла салон, в звуках тихого дыхания, в том как повернул голову мужчина на его коленях, в ощущении того как хороша парижская декабрьская ночь и что он наконец-то в дали от Нее. Еще он был один, лишенный обязательств и скинувший ярлыки. Ну и пусть что это были ложные мысли! Пусть! Ашер распахивает глаза, опускает голову, чтобы запомнить или быть может вспомнить, как это когда в его объятиях может быть хорошо и спокойно, словно он имел неосторожность уже показать, что готов заботиться в любой ситуации, оберегать и защищать от всех неприятностей. Но Ашер не давал столь дерзких и громких заявлений, возле него вряд ли было безопаснее. Стоило отпустить Доминика на все четыре стороны, забыть о короткой вспышке силы, что связала их прочными узами, и дать ему спокойно жить. Вампир не стремился к власти. Он и сам не знал, что было ему нужно... после мести.
И мысли возвращали его назад. В настоящее.
Антонин доберется до Адониса, вновь покусится на его совершенство, попытается урвать свой кусок, сделает так, чтобы он страдал и потерял в конечном итоге рассудок. Мир лишится красоты. И кто-то там... Кто-то там лишится мужчины выдыхающего "kätzchen".
"Oui ... vous êtes jaloux¹!" - кричал внутренний голос. Ашер пытался отмахнуться от настойчивого голоса, который за редким исключением ошибался в своих оценках. Он не имел на это никакого права. Абсолютно никакого. Доминик Бёмер не его. Да, он так сказал Принцу Города, сказал лишь бы...
Лишь бы что?
Следующая мысль пришла к Ашеру болезненным ударом и неготовностью к тому, что верлев повернется, устремит к нему свой взгляд и дотронется. До шрамов, скрытых как казалось инкубу, за золотой завесой длинных жестковатых и тяжелых локонов. До шрамов, которые инкуб ненавидел. До шрамов, которые он презирал и которых стыдился. До шрамов, которые растоптали всю его веру, всю его любовь и наделили комплексами. И вот этот взгляд... такой говорящий, такой теплый, такой... дикий и неуместный, непривычный и потому пугающий инкуба, что триста лет видел иное. Его разбитое прошлое, его личные флэшбэки в дни минувшие, его воспоминания притупляли одно и выпячивали иное. И Ашер знал, знал, что многое надумывал сам, но никогда с этим не боролся. Ему не нужно было признание других и сострадание других - ему нужна была его прежняя уверенность и любовь к себе. Увы... этого он не понимал.
По нему пробежала мелкая дрожь. С губ едва не сорвался стон на грани боли и удовлетворения. Словно с легким прикосновением к отвратительной половине Ашера у него с плеч свалился груз, еще не весь, но какая-то крохотная часть. И он готов был пообещать что угодно.
"Ты мог попросить принести тебе голову Антонина, но ты просишь об этом", - резко и горько. Смиренно. Ашера начинало это злить, но он никоим образом не хотел бурной вспышки своего взрывного характера. Откуда взялась эта несвойственная вампиру покладистость? куда делось эгоистичное желание манипулировать другими для удовлетворения своих темных желаний? Куда испарилась та игра, построенная на угрозах, обманах и одолжениях?
- Я приношу свои искренние извинения. До этого вечера я... - он запнулся. Пытался отыскать решение дилеммы терзавшей сейчас его. Рассказать или нет? Быть откровенным до конца или оставить все как есть? Пообещать, что этого больше не случиться? Сказать, что он скоро покинет Париж, отправиться в Америку с визитами к четырем Принцам? Сказать ему, что он больше никогда не покажется Доминику на глаза, а значит, никогда не проделает с ним ничего, чего бы тот не хотел или даже хотел? - ...не сталкивался с такими как вы. Мне жаль, что я поддался искушению и унизил перед всеми этими людьми. Мне жаль... Ich habe keine Rechte an Sie².
Его лицо, та нетронутая часть его лица была непроницаемой маской, за которой никто не смог бы разобрать истинных чувств, что грызли его изнутри. Ашер был подавлен. Такси остановилось, водитель кидал нетерпеливые взгляды на странную парочку пассажиров, ожидая, когда кто-нибудь расплатится, но молчал, похоже привыкший ко всему, что довелось ему услышать, увидеть и узнать от тех, кого подвозил и до них. Вампир нисколько не опасался за будущее. Таксист непременно забудет, что видел вампира и его босого спутника, облаченного в один длинный черный кожаный плащ. Забудет все, о чем они говорили и ни один охотник, которыми кишит Париж, не узнает, что где-то на бульваре Сен-Мишель живет оборотень, а в получасе езды располагается дневное убежище Мастера вампиров всего города. И все же... Ашер сам того не подозревая позволил горечи пробраться из самой глубины его "я" и отразиться в холодных неестественно голубых глазах.
- Можете не сомневаться, Доминик, я больше вас не потревожу. Никоим образом, - монотонно отозвался он, тем самым выдавая свою загадочную версию обещания. Он сказал и в то же время умолчал обо всем на свете. На ум пришла старая поговорка, которая, кажется не раз слетала и с губ его кормилицы, в прочем Ашер не мог говорить наверняка - Celui qui sait beaucoup dort peu³. - Но прошу, будьте осторожны. Антонин не склонен прощать  и забывать. Считайте это советом... друга.
Усмешка. Если бы собеседник его знал, то понял бы, что она была пропитана желчью и сарказмом. Не к нему нет,  к самому себе. Друг? Он? Полноте, это же смешно до того, что хотелось содрогнуться в опустошающем все и вся приступе рыданий.
- Оставьте себе. Или выкиньте, я дал вам слово, что вряд ли вас когда-либо побеспокою.
Он кивнул на прощание, не сказал на благодарность тривиальное "не за что" или "всегда пожалуйста", просто улыбнулся. Дождался когда хлопнет дверца машины, когда мужчина уверенно пойдет прочь от такси и посмотрел вслед.
Ашер его просто отпускал. А отпуская Доминика в ночь, к семье или к любовнице, да к кому угодно, он что-то упускал.
Магия просачивалась как вода сквозь пальцы. Он мог бы ее поймать, но он дал слово.
Случайная встреча, достойная того, чтобы стать красивой историей в кожаном тисненом переплете с золочеными обрезами, оканчивалась печальным расставанием при лунном свете. Ашер укатывал в ночь и даже не думал, что в сердцах молится, чтобы вновь окунуться в эту мощь. Иного там быть не могло. Инкуб видел во всем остальном слабость, собственное бессилие...
Но в мольбе было кое-что еще.
Желание, что он вновь запутает пальцы в белоснежном струящемся шелке волос Доминика Бёмера.

¹ Да ты завидуешь! (фр.)
² Я не имею на вас никаких прав (нем.)
³ Меньше знаешь - лучше спишь (фр.)

*Зрительный зал Гранд Опера. Левая ложа*

Сотканная словно из снега и молока Иветта была обманчиво красива. Глядя на нее нельзя было определить истинного отношения к этой выбеленной от кончиков волос до кончиков пальцев женщине. Струящееся с виду невероятно невинное белое платье с открытой спиной, украшенное кружевами Алансон, струящаяся юбка в пол с небольшим шлейфом, пышная прическа украшена блеском серебра и хрустальным огнем бриллиантов, как короной, высокие каблуки - все это превращало Иветту в утонченную невесту, заставляя ее парить и вводить окружающих в заблуждение. О, она не была невинна и уж точно не была безобидной, как хотела показаться на первый взгляд. Пристрастия этой женщины могли повергнуть даже последнего развратника в стыд и аверсию, в прочем банальное отвращение появлялось раньше всего остального.
Временами инкубу хотелось оказаться подальше от Иветты, ее вкусов и взглядов. Пожалуй, она была единственной женщиной, которая за последние столетия находила Ашера attrayant¹. И уж можете нисколько не сомневаться, что мужчине это нисколько не льстило. Даже по меркам его мира вампирша была извращенна до омерзения. Каждый раз, когда он находил что-то притягательное в движениях Иветты: взмахе рукой, повороте головы, мимолетной улыбке, плавном изгибе бедер - он вспоминал как она гниет на нем, заливает гноем и черной жижей, как вся эта молочная бледность сереет и растворяется, как от нее остается жуткий скелет, как она смеется уповая от страха своей "жертвы" и того экстаза, который получает... Ашер встряхнул головой, понадеявшись, что хоровод его мыслей не отразился на лице, не сказался на его поведении. Но женщина увидела и по напряженным плечам все поняла. Она одарила его приятной улыбкой:
- Это так очаровательно, что ты согласился составить нам с Уорриком компанию, - ее голос был слегка веселым, но в нем скрывался еще какой-то тон. Как если плывешь в темной воде и знаешь, что в ней водятся акулы. В нем слышался едва заметный упрек и предложение. Ни на что, что Иветта могла ему предложить Ашер бы не согласился. Исключением была опера.
Опера. Его слабое место. Он видел столько постановок, что должен был давно забить их. Они должны были смешаться, перепутаться и превратиться в сплошное черное пятно, где нельзя было ни разобрать лиц великих исполнителей, ни суметь пересказать сюжет и впечатления. Но он помнил. Ашер помнил «Альцесту, или Торжество Алкида», «Атиса», «Психею», «Роланда», «Армида» «Триумф любви», «Кастора и Поллукса», «Орфея и Эвридику», «Сафо», «Кровавую монахиню», «Царицу Савскую», «Фауста», «Ромео и Джульетту»... О, этот список можно продолжать бесконечно! Он мог с упоением говорить о тех людях, что пели в стенах Оперы Гранье. Но вряд ли небольшое увлечение, заботило Иветту, что протягивала ему пару серебряных запонок с россыпью бриллиантов под стать ее украшениям в волосах. Он их принял, не без брезгливого пренебрежения, но покрутив в пальцах, отложил в сторону. Инкуб не станет подыгрывать Иветте в ее желании объединить их троих. Уж лучше он рискнут выделиться.
- Ты разбиваешь мое сердце, милый-милый Ашер. Заставляешь истекать его кровью...
- Уоррик с радостью склеит твое сердце, Иветта.
Она фыркнула и ушла прочь, не став смотреть, как инкуб облачается в фрачный пиджак, оправляет жилет и шелковый шейный платок. Вампир запустил пальцы в золото волос, встряхнул их тяжесть у корней и, правая сторона лица скрылась с вида. С прекрасной половины сверкал своей пронзительной светлой синевой глаз, в котором можно было без особых усилий прочесть - ночь будет долгой и сладостные звуки меццо-сопрано не скрасят его.

Богатство оперного театра ослепляло. Из современности, столь чуждой старому вампиру, его вернули во времена его молодости, вернули в родное время, и ему казалось кощунственным, что он оказался посреди золота, колонн, бархата, тяжелых штор, величественных фресок, что некогда стоили кропотливой многочасовой работы художников. У тех, кто никогда не вступал в холл театра, кто никогда не поднимался по парадной лестнице, должна была кружиться голова. Сколько лет он не был в этом великолепии? Сколько лет не вдыхал запах времен, который едва улавливался под терпкими, сладкими, горькими духами, под реставрацией и чистящими средствами? У инкуба защемило сердце, он забыл с кем пошел в эти стены, с кем ему придется разделить ложу на почти три часа, он не слышал щебетания Иветты, даже не слышал, что она звала его по имени, напоминая, что если они хотят поторопиться и успеть в зал, то пора было заканчивать с ностальгическими прикосновениями к парапету, скульптурам и взглядам, что вампир кидал вокруг себя, пытаясь жадно впитать в себя золотой божественный блеск. Ашер даже не сразу понял, что в его руках была зажата программка спектакля. Стоит ли говорить, что пока она не опустился на обитое сочным вишневым бархатом кресло, он даже не взглянул на нее.
Notre Dame de Paris.
И где-то ниже объясняющее многое надпись - La musicale.
- Ты только взгляни на него, - довольно пропела спутница, всем телом припадая к высокому вампиру, ростом выше шести футов, с  широкими плечами и желтыми кудряшками волос. - Загнанная в клетку пташка.
- Ты говорила, что расскажешь ему, куда мы идем.
- Да, говорила. Но может, только немного умолчала о деталях... - она пронзительно хохотнула и резким движением, сцепила пальцы на запястье Ашера, который собирался демонстративно покинуть ложу. Иветта лихо надругалась над вкусами инкуба и получала несказанное удовольствие видя как он борется с самим собой и как жаждет уйти прочь с этой вакханалии современного искусства, над прочтением великолепного первого исторического романа, написанного на французском языке. Такую пощечину он вытерпеть не мог. Не хотел. - Сядь и останься с нами, Ашер. От подарков не отказываются. Разве ты можешь сказать, что я была в этот раз не великодушна и... не дружелюбна?
Он застыл. Так и глядел на нее сверху вниз, пытаясь сжечь собственным взглядом, но он не мог. Увы, пусть и был Мастером вампиров, а Иветте никогда ею не стать, он не мог ее уничтожить взглядом. Хотя хотел, в глубине души он жаждал отмщения и перед ней, за все те терзания, что она когда-то ему причинила. Но зал погрузился в темноту. Занавес поднялся и сочный мужской баритон объявил, что век средневековья уходил, и на смену ему шло новое столетие. Внутри что-то сжимается и в душе появлялось ощущение волшебства. В отличие от книжного, поэт получился менее романтичным, но более насмешливым и ироничным. Такой Гренгуар - это чудо.
- Asseyez-vous, Asher, arrêter enfantin. Regardez la scène ... pensez-vous qu'il est aussi délicieux comme il semble²?
- Peut-être³... - тускло отозвался он, присаживаясь обратно в свое кресло. Все так бы и оставалось, если бы не...
- Мы - чужестранцы, нелегалы.
Его поразило молнией. Ашер не уследил за собственным телом, за нервными импульсами и подался вперед, не понимая чего он хочет больше - подобраться ближе, чтобы рассмотреть поющего мужчину, надеясь, что все, что сейчас слышится инкубу какая-та жестокая галлюцинация, либо же бросится вниз. Но он не бросился и на сцене, под искусным гримом, под попытками закрасить белоснежный цвет волос, стоял тот, кого он спас, тот с кем его связала сила, тот... Под мертвой хваткой вампира что-то жалобно треснуло, и только тогда он вспомнил - Ашер находился в обществе вежливых врагов, которые искали любого способа сделать ему больно, даже не смотря на то, что он выступал от лица своей прекрасной госпожи.
Если сильный голос Гренгуара начинал историю, заставляя инкуба сменить гнев на показушное прощение, то с появлением царя воров не оставалось возможности не влюбиться в то, что происходило на сцене. Ашер невольно пробежался по составу актеров и да, да, да, прочел уже знакомое имя. Столь велик был соблазн воззвать к мужчине на сцене, открыть соединившую их нить, но вампир тактично воздержался, расслабленно откидываясь на спинку кресла, и склонив голову на бок, едва заметно улыбнулся, поглаживая губы пальцами, рассматривая без прежней стеснительности актера со столь хулиганскими манерами, производящего впечатление соседского парня, которому хочется доверять и в то же время короля подмостков. Посредственного книжного Клопена «оживили» песнями, разожгли его характер революционными, заводными текстами. Доминик будоражил своей энергетикой и харизмой, тем, как он преподносил номер, как он завладевал вниманием зала, показывал упорство и веру своего персонажа... Ашер ненавидел Гюго всей душой. Не за монотонные описания, нет, за то, что он проводил в последнее время слишком много параллелей. Он никогда не видел мюзиклов, в этом было что-то пошло-современное, но и пленительное.
Он слишком хорошо знал, что будет дальше, чтобы кидаться в объятия этой безмятежной радости. Счастье бывает, жалит больнее нежели неудачи... И он слишком явственно видел в лице темноволосой цыганки свою погибшую Джулианну. Но во Дворе Чудес не было места его угнетающей печали. Там правил Клопен. Клопен, который заставлял сжиматься сердца у всего зрительного зала, когда тот только появился верхом на балке без страховки. Клопен чей голос мечтали услышать многие, особенно когда он бы шептал им в ночи сладкие слова. Клопен, что отчетливо осознавал, что приковывает к себе взгляды, пробирается в чужие души и он этим знанием истинно наслаждался. Хотя он даже не догадывался, что демон привыкший соблазнять благочестивых девиц и не менее девственных юношей, едва ли не отдавших свое тело и душу во имя Господа Бога, был соблазнен и сам. От мысли, что ему никогда не прикоснуться к шелку волос, никогда не прикоснуться губами губ пусть даже в целомудренном поцелуе, что никогда не узнать какой он на вкус было мучительно, ведь Ашер обещал. И более того, кому понравится близость урода? Не это ли им сейчас рассказывает история несчастного звонаря Квазимодо?
- Судьба - Владычица наших судеб, - он хмыкнул, когда понял, что повторил за Гренгуаром столь простое замечание вслух, когда в зале вспыхнул свет.
Первый акт завершен. У Ашера был шанс сбежать, чтобы ни в коем случае не видеть, как Эсмеральду обвинять в колдовстве, станут пытать и exécuté⁴. И все же, он остался в ложе на антракт, не мешая Уоррику и его жестокой обворожительной госпоже пройтись.

¹ Привлекательным (фр.)
² Сядь, Ашер, перестань ребячиться. Взгляни на сцену... как думаешь, он такой же вкусный каким кажется? (фр.)
³ Быть может (фр.)
⁴ Казнят (фр.)

Отредактировано Asher (11.05.15 21:14:28)

*Зрительный зал Гранд Опера. Левая ложа. Служебный вход. Ночной клуб «Vent gratuit»*

Ему нужно было уйти. Трусливо сбежать, оказаться как можно дальше от театра, от актеров, от спутников и собственных мыслей. Но если от первого можно было затеряться на бесчисленных улочках Парижа, раствориться в полуночной молодежи, что только начинали свое веселье, то от последнего он скрыться не мог. Никогда не умел перестать думать. Всегда думается сразу о многом: обо всем, что есть перед глазами, о том, что видели они вчера и год тому назад; все это спутано, неуловимо, все движется, изменяется.
И сейчас образ вновь вспыхнул ярко, неожиданно, что Ашера откинула назад в кресле. Женщина на сцене - ее плавные движения, густые каштановые волосы, приятный голос, ее игра, ее боль и любовь, ее преданность - размыли границы, стерли черты ее лица. Перед глазами плыло, пока там, за решеткой он не увидел ее. Не было сцены, не было музыки, не было зрителей. Ашер не был так далеко... вернее был, но она была его человеком-слугой. Они бли единым целым и он видел ее глазами, слышал ее ушами, чувствовал... Каменную стену обнаженной спиной, когда она, нет они, пытались увернуться, оказаться подальше, вырваться, кладка царапала нежную кожу, но боль от нее и кандалов, что держали ее, нет их, руки над головой была ничто по сравнению с алчным безумный взглядом их мучителей. В руках служителя Бога было изуверское орудие пытки. Зажатый щипцами раскаленный до красна пектораль, устрашающе медленно приближался к ровной упругой груди, решительно желая растоптать все то, что было так прекрасно...
Джулианна.
Он произнес имя вслух? Произнес или нет?
Попытался определить по лицам вампиров, что разделили с ним левую ложу, но те либо привыкшие к вечному трауру их спутника, либо захваченные действом внизу, не подали никакого вида. О, что за целенаправленная игра! Они знали. Иветта знала! Это было подстроено. Ему впору было рассвирепеть  и вырвать ей глотку, смотреть, как алая кровь окрашивает ее белое платье, словно мазки начинающего художника. И гадать, как много ей понадобиться времени, чтобы залечить рану. Как много приложит Морт Д`Амур сил, чтобы спасти свою протеже? Ашер задушил мечту. Нет не в зародыше, но не омрачать, же спектакль убийством?
Он улыбнулся этой мысли, сочтя ее более чем забавной, и покрутил запонку. Он подарил самому себе секунду, чтобы вырваться из действительности, от той магии, что окружала его из-за энергетики актеров, текстов либретто и голосов.
Одинокая горькая слеза пыталась скатиться вниз, но нашла на своем пути преграду из волос и неровной кожи. Не было нужды ее смахивать. Не было... потому что он оплакивал не только свою любовь. Он оплакивал все. Его душа билась в конвульсиях эстетической передозировки, сердце плакало каплями крови. Как можно равнодушно отнестись к жестокости и бедности? Сюжет... сюжет... да какой к черту сюжет! Есть только три человека, каждый со своим горем. И есть общество, которое их не любит. Есть Париж, который переживает не самое лучшее время, а именно смену эпох. К образу Квазимодо Ашер извечно испытывал долю отвращения и какого-то странного сочетания страха и жалости. Лицо горбуна, выражающее смесь злобы, изумления и грусти - не это ли лицо инкуба? - не давало пропуска к тому, что творилось у него на душе. Искренняя любовь к Эсмеральде, не требующая ничего взамен... Его снедала презренная разновидность жалости – Ашеру хотелось освободить Квазимодо, как старую больную собаку, которую убивают, чтобы та не мучилась.
Джулианна... Эсмеральда наивная глупая дурочка, которая в выборе мужчин на первое место ставит внешность и физическую силу, не замечая его отношения к другим людям. Она мечтала о рыцаре на белом коне, который спасет ее от рук негодяев, она хочет найти свою мать, чьей лаской была обделена, боится боли. Она чиста и целомудренна. И, к сожалению, слепа... Он бы не смог ее уберечь.
Кто "он"? О, если бы Ашер говорил о прошлом, назвал бы себя, но в этот раз... Клопен.
Порой никакие слова, никакие советы и приложенные усилия не смогут переиграть предначертанное. Эта трепетная привязанность. Эта забота в голосе. Инкуб укутывался в нее, боролся и умирал вместе с Домиником. Удивительная сила, магия, никак не связанная с метафизикой и бывшая более сакраментальной, притягивала его отныне. Ему было мало, как наркоману было мало дозы, как вампироманам было мало укусов и того эффекта от зачаровывания. Ему было мало густого с хрипотцой голоса. Ему было мало того замечательного вокала, замечательного исполнения, мимики, жестов, увлеченности, вдохновения, полета, дыхания жизни, реалистичности...
Ему было горько, что он не в силах сдержать свое обещание.

- Наш Ашер решил предаться душевным терзаниям, - с едким сарказмом проговорила Иветта, когда накинув на плечи изумительное белое норковое манто, вышла в прохладную парижскую ночь, хозяйски схватив под руку свою цепную собачку. - Не будем ему в этом мешать. Он жалко выглядит. И, кажется, это становится заразным.
Что ж это шло ему на руку. Он только приятно улыбнулся, учтиво наклонив голову. Так без словно он поблагодарил Иветту за ее яд и то, что навязчивое присутствие обоих подошло к концу. Одиночество порой бесценный дар. В прочем как чрезмерное обладание даром не шло никому на пользу. Особенно демону. 
Первым побуждением после того, как кончились поклоны, и опустился занавес стало нестерпимая едва ли не потребность броситься в бега. Другим - ворваться вихрем в закулисье и... Что бы он сделал? Вперился горящим алчным взглядом в верльва, который и думать должен был о нем забыть? Он решил сгладить оба варианта. И обойти театр, занять место в тени у служебного входа и просто ждать. Просто посмотреть.
Вначале он решил, что совершил ошибку. Не он один хотел урвать секунды рядом с предметом его интереса. Более того, Ареш счел свой порыв ребячеством, помутнением рассудка, но его тянуло. Он чувствовал жжение в руках, нетерпение во всем теле. Его приковала к стене и тротуару жажда. Не крови, нет, далеко нее. То была жажда по прикосновениям и близости. Он мог бы поклясться чем угодно, на чем угодно, что не вложил бы в это ни капли сексуального интереса. Прикосновение и ничего более к светлой коже, к волосам... Инкубу было необходимо тепло, нет, даже жар тела. И тот чарующий запах, что пробивался тогда сквозь грязь и пот - запах меха, горной цепи Вогезы, сплошь покрытой лесами, тут и там встречающимися виноградниками и развалинами замков, с прилегающими к ней долинами, где скрывались истоки Мёрты, Валони и Мозелотта и прелестные озера Жерармер, Бланшемер. Там был еще один запах, главенствующий над остальными - горьковатый аромат корицы. Сможет ли этот изумительный le parfum уберечь всех и вся от невзгод?
Поднявшийся гвалт, фальшивые голоса и искренность вернули Ашера от рассуждений с небес на землю. Это было почти больно. Он оттолкнулся от стены не покидая спасительной тени, кинул взгляд поверх многочисленных голов, туда, где открывалась и закрывалась дверь, рыская и с толикой обеспокоенности дожидаясь...
Неужели пропустил?
Безысходность, упущенный шанс навалились резко, выкачивая воздух из окружающей среды, заставляя забить инкуба, что ему не нужен воздух, что дыхание лишь милая приятная привычка, скрашивающая существование вампира. Как так? Ему была необходима эта встреча!
Он с остервенением кидает в сторону окурок сигареты и выдыхает сладко пахнущий дым, когда сердце предательски ойкает. Теперь словно удар поддых в него врезалась та власть, что ему была дарована самим Провидением. И... Ашер даже сам не понял, что улыбается. Победоносно.
На Доминике был надет плащ. И это был тот самый кожаный плащ, что некогда принадлежал инкубу. Его не волновали люди: ни фанаты, ни просто поклонники, ни коллеги, ни прохожие. Ашер заскользил прочь. Нагоняя. Что сделать? Что? О, почему он чувствовал себя как зеленый юнец? Почему не знал, как объявить о себе? Сровняться и поздороваться? Схватить за руку? Утянуть в проулок, отделяя Доминика от весело щебетавшей труппы? Заставить остановиться и обернуться, затронув то, что связывало их обоих? А как мужчина отреагирует на любой из вариантов? Будет ли он рад этой встрече?
"Oh, dieux, Usher, Je me risquerais même à cette époque¹!"
- Je l'ai vu vos yeux, Dominique ... je crains que maintenant je suis ivre et il est de votre faute².
Банально. Но разве существовали в мире слова, которые могли передать то, что пережил за два часа вампир? И если есть, то он хотел бы их знать.
- Пожалуй, мне стоит попросить автограф, - он заправляет за ухо прядь волос, открывая пол свет фонарей исключительно прекрасную свою половину, на которой играет улыбка, куда более многозначительная, нежели его слова, а следом руки утопают в карманах брюк.

¹ О, боги, Ашер, рискни хоть в этот раз! (фр.)
² Я пил вас глазами, Доминик... Боюсь теперь я пьян и в этом ваша вина. (фр.)

Отредактировано Asher (11.05.15 23:45:52)

*Ночной клуб «Vent gratuit»*

- Ашер!
Эта восторженность в голосе, по силе равнялась пощечине. У инкуба оборвалось бы сердце, если бы это было возможно. Он сжался, но удивительно яркая улыбка так и не сошла с лица. Что это было? Доминик действительно был рад этой встрече или опьянен овациями, что сыпались на него из зрительного зала и флюидами вожделения, что зависли в воздухе возле служебного выхода из театра? Да, они оба чувствовали это, и от одного лишь воспоминания Ашера повергало в неистовство от столь неуместной сейчас ревности. Быть может это вежливость, что с годами вырабатывается у знаменитых людей? Вампир уже видел это, сталкивался и пропускал сквозь себя. И сейчас, в этот самый миг, пытался закрыться от приглушенного звона надежды на счастливый исход. О, глупые мечтания и предрассудки! Все это "долго и счастливо" имело место быть лишь на страницах книг и молодого искусства, которое Ашер не признавал.
Но почему, почему ему сейчас хотелось кинуться на колени, обнять ноги мужчины и умолять повторять его имя вновь и вновь, пока не приблизится рассвет? Почему он оглядывался назад и чувствовал особо настойчивых юных девушек с их неприкрытой жаждой, подавлял в себе потребность схватить Бёмера и спрятать. Инкуб был ревнивцем, был собственником - он был много, кем и все числящиеся за ним грехи прекрасно знал. Но почему сейчас? С ним? Ему даже не подавали повода...
- Мой первый раз, - он улыбался одними уголками губ, прекрасно зная, что в голосе не звучала извечная скорбь, сменяясь игривой расслабленностью, позволяющей захлестнуть его с головой и заставляя светиться глаза. Или один, тот, что был виден. - Мои... - язык не повернулся назвать Иветту и Уоррика "друзьями", - ...спутники, обманом привели меня, зная, что я поклонник оперы. - Рискуя нарваться на дальнейшие терзания своего собеседника, вампир поспешил добавить: - Я поражен. Поражен прочтением романа, нужно было вложить много сил, чтобы создать из уныльного жемчужину. Я поражен либретто. Поражен актерами и голосами. Vous me coupez¹...
Они говорили в унисон? Быть может Ашер забылся? Утратил бдительность? Иначе как он допустил, что расстояние между ними так стремительно сократилось. Инкуб глубоко вздохнул и вместе со свежим декабрьским воздухом его легкие наполнились запахом кожаного плаща, остатков грима, средства для его смыва и тот самый теплый, пряный, сухой, жгучий, резкий и сильный запах. Корица. Вампир замер. Пришлось немного приподнять голову, чтобы смотреть на столь близком расстоянии прямо в глаза верльву. Он боялся выдохнуть. Не потому что мог высвободить из себя воспоминание об аромате Доминика,  а потому что теперь он станет куда сильнее, куда притягательнее, куда...
"Сущий мальчишка..."
Удача? О какой удаче могла идти речь? Все это должно было остудить уносящую вдаль разыгравшуюся фантазию. Шаг назад. Да, шаг назад вот что им было нужно. Ашер должен скрыться в тень. Уйти. Позорно сбежать. Выполнить свое обещание. Перестать волновать мужчину, перестать видеть в его глазах блеск - живой, дурманящий, лестный и слишком откровенный. С Ашером играли, и он подозревал, что привыкший к роли соблазнителя, был повержен. Но как такое возможно? Его внешность - отвратительна. Он был калекой, уродом, изгоем... Мир стремящийся к красоте не мог вынести такого оскорбления.
– Обычно, я так не поступаю, но условия…
Условия? Вопрос почти сорвался с его губ, но проследив за взглядом Доминика, вампир открылся и своему любопытству. Сочно зеленые листья и ярко красные плоды. Кто вешает омелу на улице? Да еще и зимой? Он несколько затерялся во времени, нескоро осознавая о приближающемся Рождестве и всех милых в своей глупости традиций. Что ему за дело до таких мелочей, когда впереди открыта вечность, но держишься ты лишь за свою боль? Вот только если бы не эта привязанность и потребность к саморазрущению, Ашер бы сразу разобрался, что сделает его великолепный собеседник.
Легкое касание.
"Mon Dieu!"
Так громко и отчетливо. Он воскликнул вслух?
Легкое невесомое прикосновение. И вот уже дикий в своем озлобленном одиночестве демон приручен. Он застыл на месте. Почувствовал себя кроликом рядом с оголодавшей за зиму лисицей. Кинуться прочь, но хищник его догонит. Останется на месте... Ашер пропал!  Пропал и выхода не было. Голова кружилась. Что, дьявол, происходило? Он пал так низко много столетий назад, не был глупым сентиментальным юнцом и вряд ли был влюблен в Доминика (в сердце полным ненависти, не должно было быть места для чего-то блистательного). Тогда что за чертовщина сейчас творилась?
Подсознание вопило, что нужно бежать. Без оглядки. Но от чего бежать? Где-то там у Ашера был готов ответ на этот вопрос, но сам инкуб не был готов признать, что его ввергают в панический ужас перемены. Опять-опять-опять. Он сойдет от них с ума.
Доминик сбивался. Перескакивал с языка на язык. Вампир воспринял это как раскаяние за допущенную ошибку. Да. Ошибка. Все существование Ашера одна сплошная ошибка. Он сделал шаг прочь, чтобы не смущать мужчину, чтобы не стоять в опасной близости, пытаясь отгородиться от послевкусия, оставшегося на губах и дикой пляской бегущей по венам Доминика крови. Он не боялся. Он был готов к решительным действиям. А Ашер мастерски от этого отгородился, затмив одни ощущения другими.
- Вы ничего мне не должны. Разве что быть осторожным и настороженным, - мужчина вымучил улыбку. Пропуская сквозь призму своего мироощущения, верлев должен был броситься прочь, вернуться к своим коллегам и навсегда забыть об златоволосом демоне. Но, то не уходил и словно получал удовольствия от его общества. Ашер обвинил во всем происходящем зародившуюся связь. Он - Мастер, а Доминик - подвластный ему зверь. Не больше и не меньше.
Кое-что не сходилось. Он видел много подвластных зверей, и большая их часть всячески сопротивлялась зову. Доминанты играли мускулами и выказывали силу волю, порой ломаясь перед своим хозяином, но... Почему Доминик словно мотылек летел на огонь?
- Mon chaton... Доминик, - как сложно было подобрать слова. Надо было поздравить с прекрасно отыгранным спектаклем, сказать напоследок, что он был великолепен и оторваться от земли. Вот именно. Не уйти - улететь. - В клубе разве будет тише? Как отнесутся ваши коллеги к незваному гостю?
В который раз за вечер Ашер допустил ошибку?
А главное что забыл старый вампир в клубе, где он точно не сможет применить свои навыки бальных танцев? Но все же он поскользил радом с Домиником, словно не касаясь земли, не создавая шума и сцепил руки за спиной, отчасти не доверяя себе, отчасти потому что близость оборотня заставляла его нервничать. Незаметные короткие взгляды. Пока он шел позади, пытаясь нагнать Бёмера и других артистов, что абсолютно перестали волновать Ашера сразу же после поклонов, ему выпала невероятная удача рассмотреть как свет фонарей путается в затемненных краской волосах (ему хотелось верить, что это временно, этот серый мышиный цвет ему не нравился), какая плавная у Доминика походка и как тот кутается в плащ... Его плащ.
- Вам он идет больше, - попытался сказать бесстрастно, но голос предательски упал до шепота, которому было уместнее звучать за закрытыми дверьми и ласкать те места Доминика, до которых не смогла бы дотронуться даже рука любовника.
Вход в клуб. Рухнувшая на вампира музыка. Скопление людей. Скопление соблазнов. Скопление раздражителей. Ему было неуютно. Ашеру придется быть куда осмотрительнее и постараться влиться в толпу простых людей, стараясь не оказаться слишком... не таким. Хотя возможно ли это будучи обряженным во фрак?
- Продолжить разговор здесь... о, Доминик, вы безжалостны.

¹ Вы сразили меня (фр.)

*Ночной клуб «Vent gratuit»*

В его улыбке не было заметно клыков. Годы, даже столетия практики, чтобы не пугать простых людей, стараясь не показывать им, что они потенциальная еда. Улыбкой он одарил субтильного юношу в гардеробной. Она была короткой, неестественно яркой и такой же пустой как электрическая лампочка. Пока он вновь не встретился взглядами с Домиником. Инкуб перехватывает распахнутое пальто, позволяя ему медленно соскользить с плеч, на короткий миг, волосы открывают его лицо полностью, но Ашер подсознательно знал и чувствовал когда необходимо закрыться, и его быстрое движение не могло скрыться только от глаз единственного человека, что стоял в соблазнительной близости от вампира. Небрежным тягучим, притягивающим внимание движением и пальто оказалось перекинуто через локоть, прежде чем было протянуто спутнику.
- А что если вас обижу я?
Ашер шагнул ближе, едва не становясь вплотную к верльву. Он поздно проследил, что играет с интонацией и первую часть вопроса окутал собственной скорбью и страхом, что вопрос окажется пророческим, но на «обижу» он взял все под жесткий контроль, и оно должно было вызвать вибрации и содрогание в мужчине. Там было предложение. Приглашение к наслаждению. Такого Ашер не позволял себе очень долгое время и уже сам, в какой-то мере напрягся от любого из вариантов развития сегодняшней ночи. Одно он знал наверняка, что бегущая по векам горячая кровь, из-за усиленного его тонко использованной силы сердцебиения пробуждала в инкубе несколько вожделение и страсть, сколько жажду крови. Он не успел, как следует насытиться после пробуждения, но даже если бы и успел, ему хотелось отвести голову Доминика в сторону, открыть изгиб шеи, пробежаться по ней поцелуями и языком, завлекая и дурманя, лишая возможности сопротивляться. Ему хотелось всадить в Доминика клыки. Хотелось его пить, наполнить ртом его вкусом. И если бы Ашер оказался в нем, обволакивая и утягивая в омут своей силы, той, что так редко имел возможностт пользоваться в полной мере… что ж это было бы очень хорошо.
Слишком хорошо.
Ашер поспешил ретироваться. Хотя бы на два коротких шага, ослабляя видение и действие собственного голода, когда он отчетливо видел, когда Доминик напрягся, как задвигались под кожей мышцы шеи и там же он чуял, физически, дико беснующийся пульс. Но его рука была заключена в руку Доминика, он не заметил, когда сплел их пальцы. Обжигающий огонь окружил ледяной холод. И не ясно, что их этого было сильнее, но теперь водя по костяшкам пальцев жгучим льдом, Ашеру казалось, что он крадет чужое тепло и упивался им.
Он бы неуместен здесь. Ашер походил на сплошной оголенный электрический провод, и единственным заземлением служила рука Доминика, что ни в коей мере его не успокаивало. Вампир провел долгие годы в объятиях своей госпожи, своей, как он некогда считал Белль Морт, богини, чтобы даже не глядя распознать похоть как она есть. Неприкрытая, расползающаяся, зовущая… Он чувствовал ее на нёбе, и она была тягучей, горько-сладкой. Вечер только наступил, но алкоголь уже смывал первые слои правил и сдерживающих факторов. Мужчина находил это вызывающим, но пьянящем, влекущем, заманивающим. Женщины скользили по себе руками, невзначай задирая и без того короткие платья, не замечали скинутых с плеч бретелек и замечая плотоядные горящие глаза противоположного пола только сильнее акцентировали и указывали на прелести. Вся эта мизансцена была настолько же искренней, насколько и обманчивой. Но трущиеся разгоряченные тела вокруг него, жажда, расцветающая в клубе, словно в парнике, волновали его меньше, нежели успокаивающее целомудренное движение подушечек его пальцев, что касались невероятно нежной кожи.
Что ж он угодил в ловушку и позволял вести себя, загоняя его дальше, глубже и распаляя и без того раздутое любопытство. Если бы не встречавшиеся на их пути люди, то Ашер бы сказал, что они взбежали по лестнице вверх, оглушенные громкой музыкой, терзавшей слух, но столь подходящей под клубящееся внизу море из людей, чуть спусти поводок, дай больше свободы и они все рухнут, отдавшись оргии.
Ему снова показалось, что он лишний. Слишком одетый. Сдержанный. И распахнутые перед ним портьеры только укрепили подозрение. Он вздернул бровь, даже не пытаясь скрыть своего удивления, обращенного к спутнику. Слишком неоднозначно. Слишком соблазнительно. Слишком… не так. Ашера словно окотило ледяной водой, непременно нужно было отыскать противоречие и нереальность происходящего. Ему могло показаться из-за лучей прожекторов, слепящих и резавших по глазам, что Доминик ему предлагал… Нет. Не мог он ничего ему предлагать.
Пришлось встряхнуть головой, чтобы избавиться от наваждения и вернуть самообладание. Его не могли хотеть такого… Да и вообще с чего он взял, что…?
- Это честь для меня, mon cher, - ласково проговорил Ашер, он шагнул в раскрытый проход, задерживаясь в нем, чтобы добавить: - И если бы вы мололи чепуху по собственной воле, а не из-за пьянящей вас силы, я был бы крайне… крайне рад.
Он скользнул внутрь, оглядывая закуток, создающий привлекательное уединение, оставив Доминика теряться в догадках, что значили слова, сорвавшиеся с губ Ашера. Им обоим было необходимо остыть. Для разговора, ведь именно за этим они сюда пришли? Вампир расстегнул пуговицу фрачного пиджака, поднял взгляд светлых голубых глаз, следя за ответной реакцией на то, как он высвобождает одну руку за другой из оков плотной темной ткани. Кончик губ едва заметно вздернулся вверх – инкубу нравилось, что он видел, нравилось, что снимая запонки его, пожирают взглядом и что Доминик замер, как вероятно и сам Ашер ранее на улице. Но он просто спрятал запонки в карман и закатал рукава рубашки… Стоило избавиться от шейного платка, но если кожа на руках была как и прежне идеальна, то шея…
Он опустился на диван.
- Пока вы были вне моей досягаемости, Доминик… как было просто отмахнуться от желания к вам прикоснуться. Сейчас это кажется невыносимым. Невыносимым и завлекательным. И мне хочется… сломать вас, взять. Все ваши порывы – это связь между вампиром и его зверем. Вы хотите, чтобы о вас заботились. А я хочу это заботу дать. Или навязать, - он говорил спокойно, хотя с каждым словом причинял себе боль. Он словно отказывался от чего-то. -  Hör auf mich so, Dominic ... von den lügen Ich bin bereit, mich zu bitten, um die herzen der anteile durchbohren¹.

¹ Перестаньте так смотреть на меня, Доминик... от этой лжи я готов умолять, чтобы мне пронзили сердце колом (нем.)

- Я не хотел бы выяснять.
В самом деле? Только глупец поверил бы в произнесенные слова. По меньшей мере, мужчину терзало любопытство, мальчишеский интерес перед чем-то новым, завлекательным, фантастическим, быть может, даже опасным. Нераскрытые загадки. Не распознанные дали. Появление Доминика сулило столь многое, что Ашеру приходилось сопротивляться с собственной жадностью. Эгоистичная мысль засела в голову - что сломай и подчини он верльва, вампир обретет еще больше силы, той силы, что будет держать его дальше от вездесущего Совета. Очередной самообман. Ему не удастся скрыться за спину оборотня, чтобы избежать встреч с членами Совета или их прислужниками. Даже расстояние не является сто процентной гарантией безопасности.
Безрассудная идея! Куда ему идти? Куда бежать? Не уж-то Ашер не научился на ошибках прошлого? Тогда он был не один, их было трое, была поддержка и жажда к жизни на свободе. Но далеко ли они сбежали? Долго ли смогли оставаться в том теплом идеальном мирке? Так к чему сейчас было пускаться в рассуждения, которые вели в тупик, наглухо обложенный красным старым кирпичом?  Выбора не было.
В этот раз путь был один. И он лежал прямиком в самое сердце другой страны, другой культуры, другого конца света. Вампира ждала такая далекая сейчас Америка. Его ждала месть. Пока инкубом движет вендетта, не должно было быть места для всего остального. Отвлечься значило проиграть. Пойти на поводу у естества - дать себе поблажку и выставить себя на потеху. Нет! Довольно! Он устал быть посмешищем. Устал быть тенью. Устал быть марионеткой и изгоем. Кровь за кровь. Унижение за унижение. Ему дали такое право и грех им не воспользоваться.
Опять этот взгляд. Ашера обдало жаром, но вместо того, чтобы вспыхнуть как подожженный фитиль его опрокинуло в покрытые извечным льдом воды Северо-Ледовитого океана. Тело больше не слушалось приказов, словно инкуба изваяли из монолитного куска железа или драгоценного металла. Захваченный в хитроумною ловушку из глаз, рук, тепла, запахов и пульса, вампир замер. Он не пытался вырваться и не пытался окунуться в то, что ощущал. Это обман. Метафизика. Это все не взаправду. Никто не желал по доброй воле прикасаться к Ашеру. Никто и никогда. И Доминик тоже. Виновата была сила, притяжение, но не основанное на химии чувств. За сотни лет огрубевшая, изрытая бороздами ожогов от святой воды кожа, казалась, должна была утратить чувствительность, но нет. Любое прикосновение усиливалось, пробегая по нейронам, заставляя содрогаться всем телом, тяжело дышать и закатывать глаза. Любая ласка становилась похожа на пытку, сладостную райскую пряную, но все же пытку. Сердце умирало. Оно стонало. Оно не могло вынести нежности. Не теперь, не сейчас, когда там есть место только для злобы, способной смести города с лица земли, сравнять горы с землей. Сердцу вампира нужно было разрушение, а не созидание, которое ему обещали, не эта мягкость... Не эта ложь!
Прошу, прошу... остановить! Его сознание орало как никогда. Страх подкатывал к горлу не давая словам вырваться и сорваться с губ, не давая комку развязаться и пустить слезы. Остановить! Крик заглушал музыку. Призыв заглушал привычные эмоции и Ашер стал за них цепляться, ломая ногти, нанося глубокие раны, лишь прикасаться к тому, к чему природнился, что было знакомо. Как далеко он спрятал похоть, вожделение, привязанности и любовь? Помнил ли он что это? Помнил ли истинные чувства к Джулианне или только идеализировал ее? Ему почти удалось заговорить...
Помощь появилась оттуда, откуда ее совсем не ждали.
– Ник, дружище.
О, боги! Хвала небесам! Появившийся в укромном закоулке актер был спасением, мессией. Рука Доминика оказалась вдалеке от лица вампира, пусть и не так далеко, чтобы молниеносно вернуть ему душевное спокойствие. И все же Ашер расслабился - осанка была идеальна, но напряжение схлынуло, на лице отразилось облегчение, в прочем появившийся мужчина не мог этого заметить. Ашер быстро повернулся, полностью скрывшись за водопадом золотых кудрей.
- Я буду здесь. Даю слово, - нужно было уйти. Не обещать ничего, просто взять и уйти. Скрыться. Окутать себя тенями и вернуться в подвалы дневной обители Принца Парижа. Но у Ашера не было сил, чтобы уйти. Не было столько воли. Знание того, что рядом подвластный зверь делало его глупцом и он охотно этому поддавался.
Остался. Да,  инкуб остался.
Шоу внизу его позабавило. Не было декораций, не было грима и костюмов, не было погружения в атмосферу происходившего ранее в Гранд Опера. Но голоса трогали, пробирались к струнам души и дергали за них. Совсем не те способности, коими был наделен потомок Прекрасной Смерти, но помогающие людям сопереживать герою, проживать с ним его жизнь за короткие минуты.
"Взгляни на меня", - приказ или просьба? Что именно инкуб не подкрепил силой? Его внимание приковал к себе Доминик, отдаляя весь мир, сужаясь только до них двоих. Ашер знал, что подними верлев на него глаза, он бы тут же отвернулся. Не от стеснения, нет. Не потому что его поймали за хищным оголодавшим разглядыванием, полным неподдельного интереса, нет. А потому что Бёмер набросил на себя роль священника, как другие набрасывают вязаный плед, пытаясь скрыться от холода. И если бы он просто пел...! Если бы вампир не пытался разгадать тайный смысл, отыскать второе дно в арии. Его бы сейчас не поглощала черная дыра.
Устало инкуб потер глаза.
Прочь! Прочь сожаления! Прочь мысли! Прочь память! Все-все-все прочь!
Естество кричало, суть линии крови хватала за грудки - да кто он такой, чтобы отрицать очевидное? Доминик напрашивается и напрашивается открыто! Едва ли не добровольно подставляя шею, вручая себя в его руки, а Ашер отказывается и жеманничает. Судьба преподнесла подарок, а вампир пытался от этого подарка отказаться. Бурный перепад настроения и смены поведения - что ж в этом был весь Ашер. Он выхватил Доминика в толпе, оставив вещи на балконе без присмотра, не особо заботясь об их сохранности.
- Простите меня, падре, ибо я - грех, - в электрическом свете софитов глаза неестественно сверкают. Ашер смотрит чуть вверх. Как он отвык быть ниже. Руки скользят по предплечьям и вверх, к плечам. Ничего невинного. Немного легкой игры на грани. Разве он не заслужил? Они оба?

Человеческое воображение было бы куда более приятным даром природы, если бы человек сам мог определять, когда включать его, а когда отключать. От этого оно стало бы только полезней. Но, увы, все было куда сложнее. Температура вокруг поднималась, воздух накалялся, по клубу проносился сухой, знойный ветер пустынь, что налетал шквалом и образовывал в пустынях песчаные вихри. Сила, энергия была абсолютно живой, ее источал Доминик, заключенный в нем зверь, рвавшийся наружу. Он обжигал заледеневший ладони Ашера, заставляя кожу гореть, но, то мертвое или, то неживое, что жило в вампире, что пробуждало его каждый вечер, тянулось, летело, словно мотылек к огню. Алчно, ненасытно пытаясь поглотить, вобрать в себя как можно больше. Прижаться плотнее, теснее, ближе, грудь к груди и пожирать. А может и разжигать пламя, гадая, когда же оно сожрет инкуба, покарает за его жадность, заставит кожу омертветь и больше никогда не чувствовать прикосновений.
Тем краем сознания, распустившийся как бутон дымчато-терракотовой розы не так давно, он догадывается, что лев близок к тому, чтобы вырваться, что мало что удерживает его в клетке из крови и плоти человека. Мгновения и кости под руками Ашера, что настойчиво и уверенно скользили по торсу, бокам и спине Доминика, начнут меняться, перестраиваться. Инкуб видел превращение и, не смотря на грязь, слизь это зрелище будоражило. Возбуждало. Перебирало нервы, как пальцы хрупкой девушки струны арфы. Ашер ловит силу. Знает, как ей управлять. Он может сделать все что угодно. Доминик сам ему позволил вести в сегодняшнем вальсе, а теперь инкуб держал его на тонкой грани между обращением и возвращением к человечности и не мог решить - что хочется ему больше, вновь воззвать к зверю, воззвать к луне или же...
- Non, mon doux chaton, aujourd'hui se pieuter¹, - он обращается к зверю, шепчет на ухо, совершенно не заботясь о том, что вокруг них гремит музыка. Лев услышит. Подчинится и вновь скроется в глубине Доминика, свернувшись клубком и ожидая, когда же ослабнет поводок или прутья клетки. Инкуб щекочет кожу мужчины дыханием, скользя приоткрытым ртом в сантиметре от скулы, вниз по щеке по тонкому контуру подбородка, задерживается над закрытой волосами шеей.
Голод. 
Он налетел стремительно, жестко, даже яростно, сдавливая горло спазмом, наполняя рот слюной. Ашеру необходимо откинуть испорченные театральной краской волосы, вцепиться в них пальцами, откидывая голову Доминика в сторону, и медленно протяжно провести языком по коже над самой веной, пробуя пульс на вкус, прикусывая губами, прежде чем замахнуться и впиться в эту идеальную светлую шею. Запах корицы был уже невыносим, перебивая своей пряностью, сухостью и жгучестью все вокруг. Не существовало более ничего.
Нервно, судорожно Ашер вбирает в легкие воздух и аромат просачивается в него, попадает в медленно текущую кровь, что едва-едва заставляет биться сердце вампира. Нет. Доминика он укусит только с его согласия. Манящую кровь примет, только если ее предложат. И вампир был уверен, так ее вкус будет лучше терпкого и благостно разливающееся по нёбу, по венам  красного вина. Красное - это тепло и полумрак. Красное - это предчувствие. Красное - это только начало. Красное - это подогревает страсть. Красное - это жизнь.
Ашер отстраняется, лишь бы взглянуть в глаза своего соблазна. Когда-то он был демоном соблазняющим жертву сладкими речами, кидая ее в пороки, заставляя пасть к ногам и отдать все и даже больше ему и его богине. Не в этот раз. Сила, пропитавшая его линию крови - похоть и любовь - была мечом о двух концах. В этот раз соблазненным был сам инкуб. И он поддавался, охотно, тянулся к мужчине, едва не касаясь его губ своими. Вампир замирает в считанных миллиметрах, пытаясь понять куда лучше смотреть - в глаза со столь близкого расстояния или в никуда?
- Мой мастер...
В двух словах было сокрыто столь многое. Согласие стирало вендетту. Желание заставляло содрогнуться. Вера. Нежность. Ему этого так не хватало. Так не хватало чувствовать признательность к живому существу, что не видело бы в нем монстра, что находило бы его... привлекательным. Ашер стремился быть нужным. Быть чьим-то.
- Не здесь, mon chaton, только не здесь, - они были вновь в переулке, под веткой омелы, но в этот раз их роли сменились. Ашер коротко накрывает губы Доминика легчайшем из поцелуев, углубляя его, пока не добивается того, чего хотел - клыки легко задевают нижнюю губу. Первые капельки крови неспешно проступают, набухают и прежде чем они успевают скатиться, вампир слизывает их.
Металлический вкус крови кажется ему сладким. У инкуба мутнеет в глазах. Это была всего лишь капля, но что будет, когда он действительно сможет распробовать Доминика? Saints²...! Дайте ему силы остановиться.
Не здесь... А где? Люди облепили их так тесно. Их тела трутся об вампира и оборотня, но никому нет до этих двоих дела. Кругом толкаются, но раздражения нет, Ашер поглощен Домиником, им одним, его дыханием, его теплом, вкусом его крови. Все остальное могло катиться к Преисподнюю. Но им нужно единение. Инкуб жаждал сегодня превратить все в нечто сакральное, в нечто, что в будущем можно будет вспоминать с благоговением. Им стоит вернуться наверх, скрыться от людских взглядов за плотными тяжелыми жаккардовыми портьерами. Они оба шагают тяжело, протискиваясь сквозь прижимающихся друг к другу людей, скользящими друг по другу, не попадающими в музыку... это было уже не важно. Ашер прекрасно знал, что правит всеми в этом зале. Тоже правило им и Домиником. Он тянет мужчину за собой, не пытаясь сплетать их пальца, боясь, что если попытается это сделать - тонкая нить самообладания порвется.
Наверх... Лестница казалась бесконечной, мгновения - вечностью, насыщенный сочный красный жаккард неподъемным. Но он отрезает их от всего мира, приглушает грохочущую музыку.
Одни.
Два хищника в столь маленьком помещении. Ашер не понимает, что скользит навстречу Доминику, а когда осознает, то напоминает себе - сладкоголосый греческий бог должен захотеть этого. Должен согласиться... умолять инкуба подарить ему наслаждение.
- Доминик... - сколько неуверенности, сколько тревоги, опасения, что мужчина его не поймет, не согласиться преподнести ему бесценный дар, что он уйдет. - Позволь попробовать тебя. Позволь подарить наслаждение. S'il vous plaît...
Не просит - молит, почти падая в ноги. Как несвойственно Ашеру. Странно и чуждо. Но Доминик не убегает, но посылает его к черту, не обсыпает проклятиями. Его "согласен" звучит как спасение. Лучшее что когда-либо слышал вампир. Лучшее и спасительное.
Они снова сидят на диване. Ашер нависает над Бёмером, губы приоткрыты, пристальный настойчивый взгляд в глаза. Иного не подобрать в описании того, что происходило - но инкуб пылал желанием. Не только крови, но иного он не предлагал и не был уверен в том, что мог дать больше.
- Не сопротивляйся, mon chaton, дай мне поглотить тебя, и я обещаю, я не причиню тебя вреда. Никогда, - поцелуй. Губы скользят по подбородку, по шее до яремной впадины и по ключице. Как много Ашер себе позволил. Пожалуй, даже лишнего и он заносит голову, открыв рот. Резкий выпад и клыки вонзаются в плоть, легко, словно разрезая таяло масло. Вампирская сила ласковым ветром заполняет разум Доминика, приглушая боль и отправляя в наслаждение.
Ашер не возьмет много. И постарается отдать с лихвой.

¹ Нет, мой ласковый котенок, на сегодня засыпай (фр.)
² Святые угодники (фр.)

Жизнь.
Это ценнейший подарок, который рано или поздно нужно было возвращать. Ашеру удалось получить отсрочку, безусловно, высокой ценой. Порой казалось, что та была слишком высока, что оно того не стоило, не стоило всех унижений, страданий, терзаний, ужасов, повлекших за собой страхи. Но он принял такую жизнь, а вот себя принять не мог. Инкуб слишком хорошо познал красоту, слишком любил красоту и ненавидел то, как он упал со своего пьедестала. Разбился словно Икар, взлетевший слишком высоко, увлекшись своим полетом. И вот он держит в своих руках совершенство, готовый любоваться им постоянно. Как он мог думать о том, чтобы уйти? Как он мог дать пропасть этим чарующим минутам? Как он мог отказываться от дара? И как он мог это терпеть?
Натянутая изрытая кожа горела на его щеке. Пылала, словно языки пламени хлестали по ней, желая подпалить, изжечь дотла, стереть хоть какие-либо воспоминания о том, что было до... рук Святой Инквизиции. Но это было не пламя. Это были поцелуи. Неожиданные, нежные, терпкие, мирные поцелуи, что пропитали утомленную уставшую душу вампира горечью и немым вопросом - почему? Но он не задал его. Испугался правды и возможного ответа, испугался, того, что все действительно ложь, что он заставил Доминика, неосознанно привлек к себе, привязал и... Как же не хотелось быть правым!
Самообман взял вверх, как ступор и метающиеся страсти и он дрожал, дрожал всем телом. Сейчас путаясь перебороть воспоминание, инкуб сильнее вцепился в волосы верльва у корней, плотнее прижался телом, которое уже после первого судорожного сглатывания начало реагировать на окружающий мир, на близость. Сладковатая, густая жидкость наполнила рот, стекла по горлу, пробираясь по венам, отзываясь под кожей теплом. Его разогревали. Заставляли жить. Заставляли биться сердце, и оно билось в унисон с сердцем мужчины.
Кровь - вот всё, что отделяет свет от тьмы. Ослепительный свет пылал в голове, воздух был накален и наполнился запахом Доминика. Он просачивался всюду, нависал, наваливался на плечи, вжимая их в друг друга, становился осязаемым и обретал формы. А сладость все наполняла рот.  Как зачарование вампира держало оборотня на той грани, где удовольствие граничит с болью, деликатно, не позволяя большего, просто делая процесс приятным. Сегодня хватало отвращения. Ашеру всегда хватало своего отвращения к самому себе.
Их загнало в иной мир, где звуки были далекими и приглушенными, где правил калейдоскоп цветов, сотканных из ощущений - истинных и навеянных, где не было границ. Раздался стон, и сложно было понять, кому он принадлежал. Доминик в его руках напрягся, но совершенно в ожидании, что ему причинят боль. И это... льстило. Играно на самолюбии, играло на мужском эго, если хотите, ему так долго никто не отдавался по собственной воле, что инкуб забыл, что это значит. Что это сулит. Как сложно сопротивляться.
Стон.
Теперь это точно он, стон отчаяния, стон желания и слабая попытка вырваться из собственно насланного дурмана. Как близко к черте. Как близко к тому, чтобы вызвать тайфун. Он отшатывается. Глаза закрыты, но там под трепещущими веками его необычайно яркие и в тоже время светлые до белизны глаза закатываются. Ах, нет, он поторопился. Они светятся диким огнем, черным ведь зрачок разъехался от пьянящий вампирской силы, от крови такой мощной, такой медовой и пряной. Но не один он пьян.
Доминик охмелел с полу-улыбкой на кубах, взгляд голубых глаз был устремлен сквозь Ашера и был туманным-туманным и если можно было так выразиться сосредоточенно безумными. Действовать так на кого-то... Волна голода, физического голода, потребности в прикосновениях, в двух стуйках крови, что медленно стекали вниз по светлой кожи сменилось удивленной благодарностью. Его приняли... Каким-то далеким запуганным уголком сознания было послано осознание, что его не оттолкнут, не вышвырнут вон, словно не нужную вещь, что...
Думать больше не было возможно.
Ему преподнесли подарок, разве мог он ответить меньшим? Еще глоток. Один глоток и он подведет удовольствие к границы и высвободит мужчину из мягких оков своего разума. Припадает ртом к уже оставленной метке и кровь бежит с удвоенным усердием, желая насытить, но и ввергая пойманного в ловушку собственных иллюзий Ашера в исступление.
Ему так хочется...
Там где он прикасается к Доминику кожа к коже жжется. Его губы плавились, растворяясь на шее. Дыхание учащалось, объятия становились крепче.
Так хотелось...
Так близко...
Искушение.
Ни один человек не мог долго сопротивляться искушению. Ни один человек не мог столь долго к нему не подбираться так близко. Но когда такое случалось, так сложно было следовать первому и главному правилу - поддаваться ему медленно, чтобы продлить дальнейшее удовольствие. Искушение прекрасно, как обсидиан на только что выпавшем снегу... Оно сверкает, как бриллиант при свечах. Таит в себе огонь, как рубин или изумруд. Оно манит обещанием опасности и тёмного забвения, в нем тот же вызов, что в войне или в горах, и Ашер лучше многих знал, что искушение так же жестоко как они. Но он рухнул в эти сильные объятия, как сбросил цепь, сбросил оковы с мощнейшего своего умения, слишком личного и, пожалуй, мало полезного. Приторная патока неги накрыла волной цунами Их обоих - Доминика и инкуба, швыряя обоих в вихрь... всего.
Они отдались, так как могли бы во время поцелуев, объятий, горячих прикосновений. Они влюблялись, желали, растворялись, наслаждались в бесцельных первобытных неосознанных жадно ищущих руках и задыхались друг от друга. Ласка, одержимость по коже, по телу, по слепой страсти.  Тоня в экстазе, впиваясь друг в друга и заполняя пространство звуками стонов подбирающегося логического завершения. Не думая, не помня, увлекаясь до самого дна...
La petite mort.
О, Ашер умирал. Умирал мгновенно, заваливась на Доминика, придавив его своим весом. Не чувствовать ничего, кроме ликующего блаженного удовлетворения. Не слыша ничего, кроме биения сердца мужчины, который не чувствовал гадливости к прикосновениям калеки, который так же сильно хотел быть чьим-то. Инкуб прикрыл глаза... Если бы он только мог погрузиться в невесомый чуткий сон. Но он создавал иллюзию, купаясь в лучах мгновений (минут, часов, дней?) счастья и освобождения от оков. Раскаяние его не терзало, лишь слабую малость из чувства приличия, в момент, когда Ашер стекал вниз по телу Доминика, ощущая его сейчас без наваждений: грудь, живот, пока не касается щекой влажной ткани брюк. Он сам явно был не в лучшем состоянии.
Мужчина не видит выражения лица инкуба, сейчас ему было бы сложно скрыть свой триумф, скрыть то, что все его виды голода удовлетворены сполна, что он просто... рад и хочет быть заключен в объятия. Сейчас Ашеру как никогда нужна была чуткость. Тело живет своей жизнью и Ашер не понимает, что трется о бедро той половиной лица, что была гладкой и идеальной, что золотые волосы откинуты назад и взору открывается кошмар, не вызывающий в том ужаса. Руки рыскали под тканью рубашки, впиваясь и мня.
Он забылся, забылся и доверился.
- J’ai perdu tout le temps que j’ai passé sans... toi¹.

¹ Я потерял все то время, которое я провел без... тебя (фр.)

В укутанном звенящей тишиной мире вопрос прорывается сдавленной хрипотцой. Лицо зарывается в сведенные вместе ноги и губы растягиваются в ленивую бессмысленную улыбку, в которой, при должном знании и воображении, легко было угадать удовлетворение. То самое высшее и истинное, когда удалось доставить наслаждение другому человеку. Все наполняется запахами. Ашер не оборотень, но его обоняние обострено и то, что витало в воздухе, ему нравилось. Нравилось потому, что он отчасти был причиной случившегося. Нравилось, потому что его природа была соткана из  привлекательности, сладострастия, влечения, желаний, любви, похоти и секса.
Истинно, что поражают нас запахи не сильные, не приятные, не новые - нам ложатся на душу запахи прошлого, ушедшего, забытого. Это как опиум. Однажды понюхал - никогда не забудешь. Кровь наполняла помещение почти незаметным, сладким, пьяным ароматом, кружащим голову. Запах познания добра и зла, запах грехопадения. Запах страсти и невинности, запах созревших плодов души. Запах корицы, пота и оргазма. Жадно вдыхает воздух, принюхивается, прислушивается, ищет... И новая доза предвкушение волной вниз по спине, и движения становятся обманчиво мягкими, и хищно сужаются зрачки, и все быстрее и яростнее бьется сердце. Инкуб пил этот запах, утопал в нем, напитывался им до самой последней внутренней поры.
Он чуть поднимает голову, навстречу вопросам, но оказывается, сокрыт раскинувшейся золотой пеленой. Волосы расплескались по бедрам Доминика, закрывая пах и то, что случайно сотворил с ними обоями Ашер. Он помогает себе откинуть волосы назад, находясь в столь уязвленной позе, смотря вдоль торса прямиков в сытые объятые довольством и необходимостью убедиться, что все это реально. И не может сам произнести не слова, только прикрывая глаза. Все было на грани. Ашер был измотан и поглощен тем полным душевным равновесием, что наполнило его, как давно уже не бывало. Он и забыл, как это было... приятно.
Руки... Нет, он сперва чувствует, как текут мышцы под тканью, под кожей и только потом, как прикасаются к нему. После были объятия. Доминик словно проник в сокровенные смелые  соблазнительные мысли, вырывая оттуда потаенные мечты, и притянул к себе.  Ашер увлекался за обхватившими его руками, за телом, вначале отрываясь от пола, а после и завлеченный на колени. Он получал утешение, которого никогда не ожидал более познать. Он получал поддержку, которая казалась ему вымыслом. Получал надежность и безопасность, что мог как взять, так и отдать. Где-то в этот момент его осенило.
Так должно выглядеть счастье.
Так ощущается божественное заветное состояние, носящее громкое название истинная любовь.
- Non, я виноват в том, что случилось, - задавленным шепотом отзывается Ашер, не желая более молчать, не желая оставлять вопросы на их отметке "риторический". - Я сделал это... - случайно ли? Он знал что будет, знал, когда припадал к гибкой скульптурной шее во второй раз. Зная о последствиях. Доводя все до самого конца. До логического завершения. До взрыва. Да, он знал и нисколько не чувствовал себя смущенным и виноватым.
И в этот миг он вновь такой, каким был когда-то - высоким, достаточно широким в плечах, статным, фантастически красивым, той нетронутой красотой, которая причиняла боль и пленяла, он снова был молод и доверчив, но никак не невинен. Невинным Ашер не был никогда. Он забыл, что тусклый интимный свет ламп в клубе, ласкавший совершенство его левой стороны, вдруг резко запинался об оплавленный воск правой с ее ожоговыми, кислотными рубцами. Забыл, исчезая в успокаивающих объятиях. Забыл, отдавая себя мягкому свету, заполняющего его изнутри. Разве могло что-то быть важнее тянущихся мгновений? Разделенные эмоциональные подъемы, разделенная жизнь, разделенное тепло и эта связующая их магия...
Ашера хлестнуло. Внутренне он содрогнулся от невидимой взору пощечины, обжегшей его щеку, оставляя ровный отчетливый кровоподтек. Магия. Он так был поглощен вспыхнувшими и покрытыми толстым слоем пыли ощущения, что забыл о том, что убеждения лишь повторяющиеся объяснения ума возникающих в нём иллюзий. Он проживал век, от века скрываясь в прочно возводимые иллюзии. Его благородное происхождение. Его жалкое существование, его похождения. Любовь Белль Морт была ложью, исключительным желанием владеть совершенством. Любовь Жан-Клода была пустым блефом. Даже его неземная Джулианна была вымыслом, плодом его бального измученного воображения. Но они - эти иллюзии - и только они давали ему надежду. Помогали жить. В них инкуб черпал мужество. Возможно, что все это инкубу должна была бы давать вера. Но у Ашера не было веры, ни религиозной веры, ни какой иной, а если и была, то ее было недостаточно. Был только этот проклятый скотный двор, в котором мужчине приходилось жить. И это все. Да, еще даны какие-то поганые нервы, чтобы чувствовать и переживать. Стоит ли его осуждать, что все, чем он обладал, становилось лучше, пока имели место быть маленькие иллюзии?
И он вновь их создавал. Прячась от мира. Отталкивая то, к чему действительно стремилась его душа. Разрушение! Отныне он ломал все, к чему прикасался. Он не мог позволить себе роскоши обманываться, не мог позволить захватить свой разум в дурман наваждения и лжи. Все происходящее лишь временный эффект от проклятых способностей! Это не дар, а сущее проклятие. Заставлять желать его... такого омерзительного, презренного и истерзанного.
Как же он жалок! Тошнотворно отвратителен! Как льнет к тому, чего ему никогда больше не видать. Ему не быть чьим-то. Ему не быть возлюбленным. Ему никогда не полюбить. Его сердце мертво, оно кровоточит и покрыто рубцами страшнее, чем покрытое ими злосчастное тело. Его сердце было мертво уже давно и не было лекарства, чтобы его исцелить.
Была только месть. И ненависть. Вечная тьма и одиночество. Терзающий жестокий ветер, что хлестал льдом. Ашер был потерян и сокрыт от всех за пеленой яростных дождей, непроглядным мраком и надежными стенами его темницы. Как неприкаянный дух, изнывающий по освобождению, но никогда более не увидящий свет. Все пути отрезаны.
Его рвало на клочки. Изничтожала боль, выскочившая внезапно их глубин, где все должно было уже вымереть за давностью лет. И эта мука лишала способности трезво мыслить.
Он не хотел... Он не подумал... Не приходило в голову...
Какая теперь разница...?
Нет голоса…
Нет слёз...
Нет рук, чтобы закрыть лицо...
Нет ног, чтобы упасть на колени…
Всё, что от инкуба осталось, это комок жгучей боли и стыда. И так продолжаться будет вечно потому, что понятия времени уже нет. Физическая боль имеет пределы. Если она слишком сильна, мозг отключает рецепторы нервной системы, передающие сигнал боли, и человек теряет сознание, даже вампир мог его потерять. Но душевная боль пределов не имеет.
Ашера отталкивает от Доминика. Неуловимо быстро. Он уже стоит у другом конце, так далеко как позволяли приделы ложи. Стоит спиной, чтобы не показывать лицо, пока ему не удастся совладать с самим собой. Пока он не поймет, что его голос вновь принадлежит ему.
- Я не желанный. И не твой, - холодно. Слава богу, голос подчинялся Ашеру полностью. Ему удается направить силы, окатив мужчину льдом. - Не строй воздушных замков. Не идеализируй меня, - он поворачивается и смеряет еще непонимающего в чем дело Доминика, надменным жестким взглядом, а его лицо - застывшая без эмоциональная маска. - Ты наивен, раз думаешь, что во мне нет лицемерия. Я хотел этого. Я подстроил все это. Я вынудил тебя желать чудовище.
Солгал или сказал правду?
В любом случае, почему его сердце вновь истекает кровью?

*Подземелья "резиденции" Принца Парижа*

Глупец! Вновь и вновь душа или что-то столь же бестелесное выкрикивала обвинения. Позволил слететь маскам, позволил увидеть истинное лицо, позволил быть слабым и ранимым. И на глазах у кого?! У загнанного по какой-то нелепой необъяснимой издевке судьбы в человеческое тело зверя. Болван! Не уж то жизнь его ничему не научила? Не уж то было так мало разочарований? Дурак!
Ашер метался. Бросался из стороны в сторону, беспокойно двигался в поисках спасения. Но спасения от чего так яростно он искал? От накатывающего чувства обреченности или от припадка немого бешенства? Ведь инкуб стоял бездвижный и бездыханный, укутанный в драпри из игры света и тени, как в дорогие шелка. Прекрасная статуя, перелив загадки в темноте, дожидавшейся, когда можно будет рассказать свою немую историю утраты рая. Столетия назад он не смог бы скрыть своих мыслей, но время учило, как и боль наказаний, что никому нет дело до того, что у Ашера внутри, он должен был оставаться прекрасной вещью, которая должна была радовать взор и мять простыни, дарить истому и добиваться поставленных задач единственно сладостным способом. В нем не должно было быть сомнений, раздумий, угрызений совести, разочарований, возражений, только безмолвное согласие и готовность. И та, ничего не выражающая ослепительная своей нейтральностью мимика лица давалась инкубу, дорогой ценой, когда из тьмы налетали хлопья снега, липли обрывками привидений и таяли зыбкими льдинками, когда его истинное "я" было свергнуто ордами зла под звуки воя и свиста ураганного ветра.
Молчание. Тяжелое и ощутимое. Ашер не проронил и слова в свою защиту, оправдание или ответную нападку. Хватит разговоров. Хватит уже! Он не верил ни единому своему слову, так зачем было вникать в то, что ему говорил актер? Цена за спасение, ха! Но зерна сомнения поселились в Ашере, ведь это так вплеталась в конву его мира. Плата за все. В его мире дружба была вымыслом, утопической сказкой, как и любое безвозмездное деяние. Что ж, тогда они квиты. Тогда пусть верлев катится ко всем чертям, а вампир уже дал ему бесценный совет, и повторять его намерений не было. Но лишь оставшись наедине замурованный в плотный жаккард, он вновь назвал себя глупцом, на этот раз вслух, но не посмел попытаться догнать того, чей запах наполнил все пространство вокруг Ашера, кто наполнил зияющую пустоту внутри него.
Та зажившая рана, имела свой собственный взгляд на происходящее. Она подкидывала образы, видения, столь реальные, что они причиняли муку, пробираясь по телу разрезая мышцы и саму суть мироздания. Она посылала Ашеру слова, которые не были сказаны и никогда бы сказаны не были. Инкуб наполнялся непроглядными, двусмысленными не внушающими доверия речами. Ему пели реквием и вряд ли у кого-то были ответы, задай Ашер вопрос, чей голос он слышал - свой или сладкозвучного Доминика. Было ли это лишь несбыточной фантазией, коей никогда не суждено исполнится? Кто взывал к нему, называя мужчину "Mon cher monsieur"? Кто просил его не бояться, не шевелиться, не говорить ни слова и обещал, что никто их не увидит, если он замрет? Небесно-голубые глубокие бездонные глаза рассматривали его, утягивая в свет соблазнительных звезд, в приятный, нежно-мучительный плен, от которого не существовало ни физических, ни моральных сил к освобождению. У них впереди была целая ночь. Целая ночь, чтобы любоваться друг другом: телами, кожей, губами. Стоило лишь закрыть глаза, никто их не видит. Рядом. Он чувствует? Ночной мрак прикасается к нему губами, он ощущает тепло, но сложно разгадать, где именно темнота прикасается к инкубу - быть может, это поцелуй в прикрытые веки... Как хочется открыть глаза и увидеть то, что в эти ночи казалось единственно основополагающей целью существования. Сдержанный вскрик, тело дрожит... Этому нет конца. Ведь так?
Он вечно будет откидывать назад голову. Вечно будет ронять слезы. Этот миг предопределен. Этот миг настал. Этот миг будет длиться отныне и вовеки. Они сделали все, что  было суждено.
Ведения растворялись, как проходит действия приворотных зелий. Оставалась пустота, что казалась больше прежней. Вопросов не было, только осуждение за то, что Ашер осознанно отказался от подарка и теперь ощущал сковывающую его конечности, расщепляющую кости и растворяющую органы ломку по терпкой горечи силы. Да... не только силы.

- Мне кажется наш Ашер мрачнее обычного, - проворковал чужой мужской голос, но где-то за всей этой чуждостью отчетливо слышались истинно принадлежащие Страннику нотки. Воспоминание хлестнуло по златовласому демону, едва не снося с ног, но он вовремя скрыл собственную панику за бесстрастной маской. - Так сильно твое нетерпение?
Ашер хотел в сердцах бросить громкое "да", но осторожно повел плечом. Ему надоедал Париж. Ему надоедала его компания, ему надоедал Антонин, что словно искал случая выказать свое недовольство. Будь Ашер среднестатистическим мастером вампиров, оказавшейся на территории Принца и нарушь он условия положения гостя, его немедленно бы казнили. И он отчетливо видел в цепких глазах Антонина картины возможной расплаты. Увы, но гость был не обычным - он был сейчас консулом воли Прекрасной Смерти и никто не хотел бы узнать, какова была бы цена за смерть ее представителя. Никто не хотел гневать эту женщину.
- Город утратил свою прежнюю привлекательность, - уклончиво отозвался Ашер, стараясь не смотреть, как Бальтазар липнет к новому телу своего мастера. Пытается не думать, что "лошадка" все ощущает, что этот молодой и слабый вампир все запомнит. Оставалось надеяться, что он добровольно отдался власти Странника и его игр. Главное на его месте был не Ашер. Эгоистично.
- После той громкой выходки с оборотнем? - Странник расхохотался, от чего у вампира по спине поползли мурашки. Слишком хорошо он помнил, как сам так смеялся. - Говорят, наш дорогой Антонин так зол, что заставляет своих людей разыскивать льва по всему городу.
"Quoi?!"
Плечи Ашера напряглись, но никто видимо не заметил. Именно этого он опасался. Вот только теперь мужчина не мог определиться с тем, как именно должен реагировать. Закрыть глаза в своей оскорбленной озлобленности? Остаться беспристрастным и уверенным в том, что он уже сделал все, на что был способен? Или все же...? Все же что? Стать невидимым ангелом-хранителем, напомнить Антонину, что Доминик принадлежит ему и никому более, что он его хозяин и не потерпит оскорбления? Эхом в голове пронеслась брошенная много ночей назад фраза - "Ich habe keine Rechte an Sie". Не имел права...
- Это не составит никакого труда. Si elles ne sont, bien sûr, les touristes pas sans cervelle1.
Не брезгуя манерами, Ашер кидает "прошу прощения" и, закутавшись в скуку, искусно нагнанную на себя словно вдовью вуаль, оставил собравшуюся публику. Ушел в мир, где рушились надежды, где почва над ногами волновалась неспокойной водной стихией во время шторма, где мысли становились тяжким бременем, где... Ашер проводил пальцами по чуть теплым стенам катакомб. Шершавые покрытые декоративной шпаклевкой стены, уносили инкуба глубже в неизвестность разверзшейся перед ним бездны.
- Monsieur...? - неуверенно дрогнувший голос, не сразу настигает восприятие задумчивого вампира. Он останавливается нехотя. Медленно оборачивается, глядя не на окликнувшего его, а сквозь него, словно тот был призраком, одним из тех мертвых, что схоронили под огромным городом, что он был опорой стен из костей и черепов. - Monseiur... Asher.
То как назвали его по имени, заставляет Ашера вспомнить голос. Знакомый. Приятный баритон. Он уже слышал его. Давно, очень давно, даже для таких как эти оба. Голос обретает контуры, форму, тело и только в самую последнюю очередь лицо. Что ж память никогда не была особым достоянием, которым Ашер мог бы гордиться, но он действительно ничего не запоминал. Особенно тех, что когда-то были в его кровати по своей воле, по чужой указке и, особенно против собственной воли. Особенно, когда инкуб выступал в роли исполнителя приговора.
- Фабрис, - учтиво, но с каплей мрачного издевательства. Он хорошо умел наблюдать, хорошо умел анализировать и прекрасно разбираться в собеседниках. А еще лучше он знал, как реагирую жертвы, когда перед ними возникает их кошмар, при этом показывая, что знает тебя, помнит тебя. Ашер едва наклоняет голову, сверкая сквозь золотой водопад глазами, и видит расползающийся по вечно юному лицу вампира, переступившему черту с пометкой "никогда не станет мастером", страх и флэшбек в прошлое. - Qu'est-il arrivé depuis notre dernière réunion².
Тишина длиться не долго, но каждый мог передумать слишком многое.
- Не так много, как тебе может показаться, monsieur, - дерзкое замечание вызвало в инкубе несколько нервную усмешку. И все же Фабрис решил, что Ашер над ним измывается, пытаясь задавить силой и тем, что прекрасно умел делать, поэтому торопится как можно быстрее объясниться. - Я был в тот вечер в Тронном зале, когда ты объявил всем, что оборотень убивший Ришара - твой. Одно оскорбление mon Prince стерпел бы от угнетателя Белль, но два... Он решил, что ты недостаточно хозяин, чтобы следить за тем, что делает твой питомец, - Ашер собирался возразить, но лишь снисходительная улыбка держалась на его губах. "Недостаточно хозяин"... Он сам отказался быть кому-либо хозяином, тем более Доминику. - Когда вы ушли, он вызвал Отеса... распорядился, чтобы тот непременно отыскал зверя и загнал его в клетку. Мне жаль... мне ужасно жаль, что я не решился сказать тебе раньше. А сейчас, скорее всего, непоправимо поздно и моих извинений будет недостаточно...
- О чем ты говоришь? - первая волна беспокойства ласково накрыла безмятежный песчаный берег. Ашер балансировал на лезвии клинка. - Кто этот Отес?
- Мастер... lignes de sang Maître des bêtes³ бежит по его венам, - в исступлении выдыхает он. - Сегодня он сделает льва своей добычей и растерзает его.
Non... по удивлению в глазах Фабриса, Ашер понял, что сказал это вслух. Что ослабил хватку своего жесткого самоконтроля. Горечь очередной утраты. Горечь проигрыша. Горечь... Он не мог позволить усомниться в своих правах. Доминик был либо его, либо ничем. Никто не имел посягнуть на то, что инкуб сделал, хотел сделать или боялся сделать своим.
- Что ты знаешь? - руки не произвольно тянулись взять Фабриса за грудки и встряхнуть. Впечатать в стену. Окатить пламенным гневом. Но Ашер удердался, пусть лезвие клинка разрезала его плоть.
- Знаю лишь то... что Отес сейчас на Кладбище Пер Ла Шез. И что уже слишком поздно, но... Pardonnez-moi, pardonnez-moi, ne me trahit pas pour lui ... Еlle...⁴
Мольба уже не была достигнута адресата.
Ашера растворило в пространстве, словно его никогда не было в коридорах катакомб, дневного убежища Принца города. 

¹ Если они, конечно, не безмозглые туристы (фр.)
² Сколько воды утекло с нашей последней встречи (фр.)
³ Кровь линии Мастера Зверей (фр.)
⁴ Прости меня, прости, не выдавай меня ему... Ей... (фр.)