Маленькая гречанка, Оливия, родилась в Неаполе, в первые годы после окончания четвертой Итальянской войны, которую вели французский король Франциск I и испанский король Карл V. Истощенный войнами Неаполь остро нуждался в разного рода увеселениях, которые активно подогревали дожи, стремящиеся отвлечь народ от нищеты, голода и прочих проблем. Возможно именно это определило то, кем впоследствии стала Лия. Или это была судьба… Но не так важно, что именно повлияло на ее историю. Гораздо интереснее, как это происходило.

Итак, место действия – Италия. Славный город Неаполь, омываемый средиземным морем, центр Неаполитанского королевства… но началась эта история не здесь. Началась она в небольшой деревушке Флоринье, оставленной французами, побывавшими здесь во время войны. Пятнадцатилетняя Елена, дочь греческого купца, остановившегося во владениях местного князька, отправила свою служанку к морю, чтоб утопить новорожденного ребенка. Елена была девушкой красивой. Однако темперамент был у нее вольный и развращенный. Лицемерно скрываемый за маской набожности и покорности. Убийство ребенка мало трогало ее душу. Особенно по сравнению со страхом, что отец узнает о том, что она не просто давно утратила невинность, но избавляется уже от второго ребенка. Словно в противоположность своей госпоже, у столь же юной служанки сердце было нежным и трусливым. Молодая, богобоязненная христианка боялась, в отличии от своей госпожи, гнева Господня и наказания за детоубийство. Поэтому она просто оставила ребенка в камышовых зарослях. "Если Господу будет угодно, чтоб ребенок выжил, то он сохранит его Своей милостью", – думала служанка, со спокойной душой возвращаясь к своей госпоже.

Но вряд ли провидение спасло того ребенка. Возможно, будь это так, то маленькую, кричащую в камыше от голода и холода, девочку подобрал бы священник. И передал бы ее впоследствии в монастырь, где она провела бы жизнь в молитвах, пока не скончалась бы от чахотки или тяжелой работы. Но подобрал ее… лудильщик. Худосочный мужик с запавшими глазами, но добрым сердцем, подобрал ребенка и забрал его в Неаполь, куда держал путь. Кочевая жизнь не была создана для младенцев. По дороге ребенок заболел, и лудильщик, прибыв в город, передал его молочнице, так как не мог сам выходить младенца. А та в свою очередь передала его мелкому чиновнику, как только спал жар. Так, ребенок из рук в руки перешел главе местного сиротского приюта.

Донна Бьянки, которая и была этой самой главой приюта, была человеком странным. Возможно, сейчас о ней сказали бы, как о рассудительной и просвещённой женщине. Но в те времена ее считали просто странной. И приютом своим она управляла странно. Детей, например, часто заставляли мыться: раз в неделю – летом, и как минимум раз в месяц – зимой. Так же, среди воспитанников приюта поощрялись мелкое воровство и карманные кражи. Ловкие – вознаграждались, а неудачливые – наказывались. Из всех других приютов, не было ни одного такого из которого вышло бы больше воров и проституток. Но несмотря на это, большая часть воспитанников донны получилась людьми самостоятельными, сильными, хоть и не высокоморальными.

Девочку, отданную в приют, назвали Оливией, после того, как однажды она свалилась в корзину с оливками. Постепенно, становясь старше, Оливия становилась все более похожей на свою мать, красавицу-гречанку. И словно интуитивно чувствуя, как ее красота влияет на мужчин, она училась пользоваться этим. Работать и ломать спину на тяжелой работе ей не нравилось. Куда больше ее увлекали музыка, развлечения и увлечения мальчишек, вечно бегающих по крыше и кидающихся огрызками в портовых грузчиков и стражников. Ей то и дело удавалось увильнуть от работы, или проработать вдвое меньше, чем другим. Разумеется, такой оборот дела не нравился всем остальным девушкам – особенно тем, кто постарше – вынужденным гнуть спины за четверых, чтоб отработать миску похлебки. Ленивую замарашку, как называли ее сестры по приюту, надо было проучить. И когда местные девушки затолкали Лию в переулок, выставив перед собой обрезки стекла, ржавые лезвия и обломки камней, намереваясь изрезать ей лицо, она очень быстро осознала, что так будет всю ее оставшуюся жизнь: либо она, либо они. В тот день, Лия в первый раз убила. Ей было шесть лет. Домотканое платье было залито кровью, а у ее ног лежала мертвая девочка, с которой они часто спали спина к спине на общих тюфяках. Остальные разбежались, как только поняли, что одна из них не шевелиться. Прятать тело Лия не стала, вместо этого она побежала к морю, постаравшись отстирать платье. К ее счастью мало кто обратил на нее внимания. Ну не может же такая хорошенькая девочка убить кого-либо? Наверняка это кровь цыпленка или зайца, которого юная помощница помогала готовить вместе со своей старшей родственницей.

Под вечер девочка вернулась домой. Платье не отстиралось и от соли стало жестким и еще более грубым. Дети делали вид, что спят, прислушиваясь и ожидая, что уж теперь-то донна Бьянки покажет характер и непременно накричит на убийцу, изобьет ее. А после сдаст стражам. Но донна почему-то не стала этого делать. Она сидела у большого, общего очага, так и встретив свою воспитанницу. Заглянув в пустые – не то от шока, не то от равнодушия к свершенному – глаза девочки, она отправила ее спать. Да, донна Бьянки была странной женщиной. Но не слепой. А надо было быть слепой, чтоб не видеть, как расцветает красота Лии с каждым годом ее взросления. Не невинная красота, о которой, например, мечтают венецианки, отбеливая волосы свинцом и на солнце, а жгучая и не имеющая ничего общего с приличиями. Когда девочке исполнилось десять, донна, завернувшись в плащ, отвела ее на улицу красного фонаря. И продала в самый изысканный, и по совместительству самый дорогой, бордель Неаполя – «Пурпурную лилию». Борделем владела мадам Шарли. Француженка, дама редкой красоты, но уже в годах.

Надо сказать, что для куртизанок это время было тяжелым. Временем, когда они начали терять свою культуру обольщения. Испанские кабальеро и прочие мелкопоместные дворянчики, заполонили Неаполетанское королевство, стремясь пригреть место поуютнее. Конечно, борьба за власть и влияние при этом была жесточайшей. И по началу, вельможи охотно пускали в ход против своих противников куртизанок, используя их как шпионок, а иногда и как убийц. Но строгие нравы испанского двора жестко карали "неблагопристойных женщин, развращающих и склоняющих к греху благочестивых мужчин". Испанская инквизиция наносила удар за ударом, словно задавшись целью искоренить соблазнительниц, как профессию. Поэтому, Мадам «Пурпурной Лилии» недолго думая, собрала свое новое маленькое приобретение, а также еще нескольких девушек, бывших тоже француженками или решивших, как и их благодетельница, что разумнее всего ускользнуть от Святой Инквизиции, а не ждать от нее пощады. Таким образом «Пурпурная Лилия» перекочевала в Венецию, где оставалась до самой смерти мадам Шарли одним из популярнейших борделей, в котором обучали самых красивых и самых образованных куртизанок. Но для Оливии с этим переездом началась новая страница ее истории. Истории преисполненной развлечений и интриг. Шпионажа, убийств. Искусств и таинств. Но началось все не с развлечений и тайн, а со знаний. И разве крики, плач и опухшие, после ударов палки, пальцы девочки, которая должна была умереть во младенчестве, такая уж цена за возможность уметь писать и читать на двух языках? Умение играть на мандолине, танцевать и разговаривать красиво разве не окупает все те слезы, пролитые из-за пощечин и жестоких оскорблений? А чего стоит одна только возможность заходить в большую библиотеку, куда допускались только знатные и ученые мужи. Ни одна, даже знатная, итальянка не могла похвастаться такой роскошью, как знание латыни или умение писать собственное имя на разных языках, не рискуя при этом прослыть неприличной. А вот куртизанка – особенно, если ей позволяли средства и положение, как они позволяли мадам Шарли – могла войти в любую комнату полную мужчин. В залы библиотеки в том числе. Но для Лии в то время самым радостным стала не возможность сидеть за всеми этими скучными книгами, а вкусная еда каждый день. Ложиться спать на мягком матрасе из свежего сена, пахнущем вереском и розами. И конечно блаженство от красивых платьев, в которых девочка, знавшая только домотканое рубище, чувствовала себя настоящей принцессой, втайне потешаясь над другими девочками из своего приюта, представляя, как они до сих пор стирают в кровь руки от тяжелой работы.

В это же время, пока Лия под присмотром своей наставницы-француженки изучала науки возвышенные, пока еще только готовясь изучать науки более плотские, сама наставница пыталась добиться внимания одного из прекрасных французов, прибывших в город. Венеция – город греха, романтики, страсти и смерти. Самое место для вампиров. У которых, как обычно, были свои цели. Соблазнительный ménage a trois прибыл из Парижа, под легендой троих любовников путешествующих по миру, чтоб ощупать почву перед надвигающейся войной Венеции с османами за Кипр. И хотя сами венецианские вельможи – и даже дож – оставались слепы к опасности, вампирский двор во Франции видел очень далеко в будущем. И раздумывал над тем, позволить ли королю Генриху присоединить свой флот к венецианским судам, или лучше всего было бы остаться равнодушными. Этих трех звали – Франческа, Северин и Альман. Именно последний стал предметом страсти куртизанки-француженки. Которой, несмотря на возраст, весьма льстили его комплименты. Ради его карих с золотом глаз она готова была сделать все что угодно, все чего бы он не попросил. И все трое французов частенько пользовались услугами мадам, ее деньгами и связями в своих аферах. В то время, как маленькая Лия робко поглядывала на красивых, словно греческие боги людей. Ей казалось, что таких красивых, как они она не увидит больше никогда.  И даже не ожидала, что когда-нибудь кто-то из них ее заметит. Но Франческа заметила. Неизвестно, о чем думала старая вампирша, когда оказывала внимание юной девочке. Дарила ей кукол, считавшихся кошмарной роскошью по тем временам, красивые платья и даже украшения. Очень долгое время Оливия считала идеалом матери, забыв о мадам Шарли давшей ей эту жизнь и все ее нынешние возможности.  Вернее сказать, возможных клиентов.

Когда Лии исполнилось четырнадцать, ее внешность начала привлекать все более и более искушенных людей. Именно тогда мадам Шарли начала обучать свою подопечную таинствам контрацепции и плотской любви, посвящая ее мир контроля чужих и своих желаний. Нужно сказать, что к сексу у Лии оказался настоящий талант. Ее не смущала нагота или физические дефекты любовников. Ее не смущали странные, а порой и не естественные желания. В конце концов ее девственность досталась одному из племянников дожа на своеобразном аукционе развратности, устроенного для потехи вельмож. После этого маленького непристойного праздника Лия могла считаться настоящей куртизанкой, и у нее начали появляться свои клиенты. Не все из них были так знатны, как у других, более известных, соблазнительниц. Но талант шлюхи, умение ценить своих любовников и наслаждаться ими в конце пути привели ее на вершину. Лия назвалась Бьянкой, в честь своей первой воспитательницы, и стала одной из самых распутных и популярных куртизанок Венеции.
В восемнадцать лет Лия стала любовницей Франчески. Женщина, до этого казавшаяся матерью, а потом ставшая сестрой и затем любовницей, стала для Лии целым миром. Ей казалось, что она влюблена во Франческу. А вампирша в свою очередь ценила отсутствие ревности у ее юной обожательницы и умение делиться и делить себя. Постепенно маленька Олививия, ставшая уже роскошной женщиной, влилась в круг вампиров и их маленьких тайн, в которые ее не посвящали, но позволяли участвовать. Альман был самым человечным в троице бессмертных. Его карие глаза, каштановые волосы и сияющая улыбка делали его настолько близким ко всем остальным людям, что они тянулись к нему, будто бы он был маяком во время ночного шторма. Северин напротив, был холоден и высокомерен. Льдисто голубые глаза, как острые кусочки льда, пронзали каждого, кто не собирался падать и ползать на коленях у ног надменного красавца. А Франческа… ее любили оба. Она была мудрой женщиной. И эта мудрость отражалась на ее вечно молодом лице, каким-то внутренним светом. Именно этот внутренний свет в последствии Лия будет пытаться передавать на своем лице всю свою жизнь.

Как бы то ни было, а жизнь тогда тянулась сладкой, словно патока, полосой сплошных удовольствий. Странно, что именно в такие моменты обычно кажется, что так будет вечно. И ничего не может случиться плохого, если они все так счастливы. Пытаясь выплеснуть из себя все то счастье, которому уже не хватало места в груди, Лия начала писать истории. Это были короткие романы о любви и похоти. Достаточно пикантные, чтоб считаться неприличными, но недостаточно нелепые, чтоб быть вульгарными. Как-то раз, Северин отвез одну из этих историй во Францию, в Париж. Он рассказывал, что этот роман весьма позабавил родоначальницу их линии, в частности детали повествования, что конечно же обидело Лию. Но не так сильно, чтоб перестать писать. Тем более, что в качестве подарка из Парижа для своих любовниц Северин привез красную розу, сохраненную таким образом, что она казалась живой, хоть лепестки ее и были высохшими.

Даже надвигающаяся война за Кипр, которая обрушилась на Венецию сначала бурей взбудораженного энтузиазма и бравады, а затем горем, нищетой и голодом, которые всегда следует за войной, не смогли заглушить для Оливии иллюзию счастья. Которая как оказалось, разрушилась очень быстро. Следом за войной в Венеции появились болезни. И как сточные крысы, в городе размножились агенты Святой Инквизиции. Простые люди, обыватели и крестьяне, измученные войной, верили всему, что говорили люди Церкви. Надеялись на скорейшее спасение и восстановление благоденствия Венеции. И с благословения Папы и Святой Церкви инквизиторы пытали и казнили на площадях, мучали в застенках, обвиняли в ереси каждого, кто не был с ними согласен и насаждали свои ханжеские традиции. Венеция окрасилась гноем и кровью, а в тихих умиротворенных монастырях вместо молитв разносились крики боли. В Венеции поднялся плач. Плакали матери, чьих сыновей убили на войне, плакали отцы, чьих дочерей сожгли по обвинению в колдовстве. Но некому было плакать по шлюхам. Отверженным и оставленным на милость Инквизиции. Кому было дело? Одной шлюхой меньше, одной больше. Садисты из монастырских застенок считали, что очищают мир от грязи, разврата и греха.

Трое вампиров не избежали травли. Франческу сожгли. Альмана лишили его прекрасных глаз, с помощью огня и святой воды. Не известно какие пытки он пережил, и пережил ли их вообще, но никто больше его не видел. Их слуги-люди умерли вместе с ними, зверь зова Франчески был затравлен крестьянами, как дикий зверь. А Северин, каким-то образом ускользнувший от ищеек Инквизиции, уехал обратно во Францию. Уехал и забрал с собой Лию, обратив ее в вампира.

От блудницы в дамы через вампирский укус. Звучит, как название для дамского романа. Но как же далека истина от романтических бредней. Не любовь двигала Северином, а жестокое чувство собственности. Словно бы Оливия была уникальной вещью, вроде статуэтки или другого сувенира, которая напоминала вампиру о потерянных друзьях. Он любил ее, но только как вещь. И в то же время один лишь вид Оливии вызывал в нем гнев. Прискорбно, что потеря любовников сломала Северина, повергла его в пучину безумия. И без того надменный и суровый, он ожесточился еще больше. Побои, пытки, сексуальный садизм. Он делился Оливией без единого слова, но как только она возвращалась к нему от очередного любовника, ее ожидали новые и новые наказания.

При дворе Белль Морт Северин представил девушку своей родоначальнице, которая после первой же ночи начала испытывать к ней легкое презрение, смешанное с равнодушием. В первую очередь из-за манер. Одной внешней привлекательности было недостаточно, чтоб понравится Красивой Смерти. Во вторую – из-за шрамов, украшавших спину Лии. Белль Морт ненавидела Инквизицию, и во многом все, кто прошел через руки священников были ей противны не меньше самих священников. Может быть дело было в том, что Белль чувствовала свою вину, что столько ее прекрасных вампиров были испорчены или убиты Церковью? Но всякий, кто хоть раз встречался с Белль Морт, знает, что у древней вампирши нет совести, чтоб раскаиваться в своих поступках. Но, несмотря на свое отношение, в честь красоты девушки, Белль, которая умела ценить женскую красоту ничуть не меньше, чем мужскую, дала ей новое имя. И ввела в придворную жизнь своего двора, хоть никогда больше не позвала в свою постель.

Для самой Оливии это новая жизнь стала адом на земле. И не только потому, что ее отвергла самая прекрасная женщина в мире. Большая часть дам французского двора ненавидела Лию за ее красоту, которая после превращения в вампира линии Красивой Смерти ничем кроме красоты уже называть не могла, и не стеснялись показывать свою ненависть всевозможными способами, подстраивая ловушки и всячески унижая. Мужчины были не лучше. Белль Морт одобряла сексуальный садизм. И коллекционировала прекрасных мужчин. Каждый из которых был настолько же красив, насколько порочен. Некоторые из них были слишком трусливы или слишком слабы, чтоб вступиться за любовницу. А некоторым так нравились страдания и боль, что они готовы были сами пытать и терзать, лишь бы дольше наслаждаться зрелищем.

Мало кто из вампиров, существующих так же долго, как Лия, или даже больше, может похвастаться тем, что остался таким же, каким был до становления. Вампир сохранивший свою человечность – это скорее похоже на миф. Как и все прочие, Оливия за прожитые века утратила себя прежнюю. Столетия сексуального рабства, унижений, страданий могут изменить, что угодно в человеке. Но тут, как и в обычной жизни обычных людей: либо ломаешься под тяжестью обстоятельств, либо нет. Люди тоже могут быть очень жестокими, и все что отличает их от монстров – это изощренность методов последних. Оливия, которую теперь называли Морелла, не сломалась. Для вампиров время скоротечно. А если все мысли заняты желанием выжить, то уже не остается места для рефлексии и постоянного переживания своих страданий. Однако, все то, что мог предложить двор Красивой Смерти не шло ни в какое сравнение с тем, что уготовил для девушки ее собственный Мастер.

С течением времени Северин добился признания у Белль Морт. Стал одним из ее лейтенантов. Его жестокость и безумие превышали его красоту, но Красивая Смерть ценила его за фанатичную преданность ее благополучию и процветанию. Даже несмотря на то, что его сумасшествие прогрессировало год от года. Он все еще любил и ненавидел Оливию. И из-за его безумной страсти она пережила много такого, чего не пожелаешь и врагу. Но никогда больше со времен Венеции, Северин не прикасался к Оливии по доброй воле. Его все еще тянуло к ней, когда Белль выпускала ardeur и кормилась от своих подданных. Иногда – под влиянием того же ardeur – на Северина находили помутнения. Он называл Лию Франческой, хоть две женщины не имели между собой ничего общего, и более всего стремился обладать ей. А после того как наваждение спадало – пытал ее снова и снова, запирая в гробах со священными предметами, отправляя в подвалы Валентины, палача Белль Морт, или заставляя долгие и долгие месяцы испытывать боль и страдания, лишая ее возможности видеться с любовниками и не позволяя ей участвовать в оргиях.

Мастер Лии был достаточно могущественен, чтоб держать под контролем ее силы, подавляя их, не позволяя даже узнать насколько сильной она может быть. Это позволяло ему наказывать ее особенно извращёнными способами оставляя ее при этом совершенно беспомощной. Когда посещений подвалов Валентины уже не хватало, чтоб утолить его гнев и ненависть, тогда Северин откладывал наказание Лии до своего дальнейшего посещения замка Моровен или двора Любовника Смерти. Он испытывал возбуждение наблюдая за тем как она раз за разом почти теряет разум от противоестественных удовольствий с гниющими вампирами, боли и страха. Каждую ночь он обещал ей, что сделает ее такой же безумной, как он сам. И изо всех сил старался выполнить свои обещания. Может быть однажды он сумел бы сломать свою игрушку окончательно… если бы не одна счастливая случайность.

Вампир запретил Лии вредить себе. И при этом, Северина весьма забавляли тщетные, но постоянные попытки девушки сбежать от него. Он был ее Мастером. И убедил ее, что для того, чтоб вставать каждую ночь, ей требовалось находиться поблизости от него. Но каждый раз он делал все, чтоб она снова постаралась убежать от него, а потом отправлялся на охоту. Однажды, во время такой охоты Северин сам стал жертвой. На безумного Мастера вампиров, прибывавшего тогда у берегов Шотландии, поступил заказ наемникам за головами. Разумеется, прежде чем начинать охоту за свитой Мастера, сначала убили самого Северина. И именно тогда Лия почувствовала себя другой.

В тот раз она спасалась в лесу от гнева Северина, без надежды на то, что он не найдет ее, но пытаясь хотя бы на краткие мгновения представить себя свободной. Постаравшись спрятаться среди корней больших ветвистых вязов перед самым рассветом, она закапывалась в листву, голыми руками разрывая землю и обламывая ногти, чтоб избежать солнца. Она продолжала и продолжала копать, от слез отчаяния не в состоянии что-либо увидеть, зная, что и за ней придут, как за ее проклятым мастером. Оливия не знала, как именно уцелела. Пролежав весь день в куче листьев и дерна, под корнями вяза, Лия очнулась лишь следующим вечером и вернулась туда, где находился ее гроб и гроб ее Мастера. Бывшего мастера. Он не пришел за ней. От Северина осталось только его красивое тело, с дыркой вместо сердца, которого у него никогда и не было. Остальные вампиры, которые сопровождали его в качестве свиты, тоже были обезглавлены. Все их отрубленные головы были сложены во дворе, в небольшую, уже тлеющую кучу. Когда Лия увидела эту горстку углей и пепла, все еще отдающей зловонием мертвой плоти, с ней случилась истерика. Она рыдала, едва ли не горше, чем четыре столетия назад, когда сжигали Франческу. Но это были слезы счастья. Настолько незамутнённого, почти безумного счастья, что это даже могло бы напугать.