Он должен был стать священником. Вариантов особых не было - армия его не прельщала, светская жизнь тоже. Возможно, он бы стал выдающимся ученым и даже преподавал бы в университете, но отец сильно погорел на вложениях в войну между Старым и Новым Светом, поэтому средств на обучение младшего сына (6-го ребёнка в семье) не осталось. А в семинарию принимали бесплатно. Не без протекций, но бесплатно. Так, в одиннадцать лет он отправился не куда-нибудь, а прямиком в Италию, в священный для любого католика Рим. В то время требовалось совсем немногое: закончить школу при семинарии (от 2 до 5 лет, в зависимости от уже имеющегося образования) и продолжить обучение дальше по специальности (ещё 3 года), потом распределение и несколько лет (если про тебя не забудут) дьяконства, что, по сути, в некоторых приходах равно положению в сан священника.
Порядки в школе и семинарии были строги лишь для стороннего наблюдателя, на самом же деле создавалось стойкое ощущение, что будущим столпам католичества, в предверии целибата, дозволялось всё: разврат, пьяный кутёж, азартные игры — любой грех доступен, только руку протяни. Чаще всего протягивали руки наставники. Так они учили подопечных смирению. Кто смирялся хорошо— получал привилегии. Особенно старательные ученики даже направлялись служками в Ватикан. Из них потом получались перспективные кардиналы. Однако, Брайдан был не такой. Это он понял рано. Смирению он не научился ни под сальным взглядом лупившего его наставника, ни под ректором-епископом. Нет, он принял правила игры, но даже сам удивлялся тому равнодушию, с которым это сделал. Хотя сказать, что происходящее не вызывало в нем абсолютно никакого отклика, тоже было бы неверно. Брайдан в большинстве случаев вызывал, так сказать, огонь на себя, защищая того, кто слабее, и не справится с подобными уроками. Окружающие его мальчики и юноши разделились на три лагеря: одни сочли парня эгоистичным карьеристом, другие идиотом, третьи принимали помощь с благодарностью.
В восемнадцать лет юного дьякона распределили в один из самых дальних приходов — он так и не обучился искусству смирения, хоть и стал политически подкован. Северный фьорд встретил с настороженностью. Местный священник ещё не был стар, но казался таковым из-за неподходящего ему климата. Небольшая деревушка жалась к сырой и старой церкви, не развалившейся лишь благодаря стараниям жителей. Люди с обветренной кожей и загрубелыми сызмальства руками старательно латали то крышу, то сыплющийся камень стен.
В первые же месяцы пребывания Брайдана в этой деревне случился пожар. Тогда дьякон впервые увидел тот самый священный ужас в глазах человека. Люди врывались в горящее здание и спасали всё, что только могли вынести, не жалея себя. Лишь гораздо позже Брайдан на себе узнал причину фанатизма, толкавшего людей не на сохранение собственного добра, а на спасение церковного имущества. После того пожара многие остались без крыши над головой. Снедь, заготовленная на зиму, была пожрана огнем. Обездоленных распределили по свободным углам, и этим занимался новый дьякон. Священник слег с лихорадкой, а оставаться бездейственным, когда на тебя смотрят все, невозможно.
Самых малых детей и их матерей Брайдан определил в дом священника, в котором и сам жил. Он был слишком просторен для двоих, но набитый детьми и женщинам как-то сразу стал тесен. Дьякон не жаловался. Он давно скучал по семье, по сестрам и братьям, письма от которых в его новую обитель дошли бы ещё не скоро. К тому же, юноша целый день пропадал с мужчинами на стройке. Помогал, чем мог в восстановлении церкви, а потом и погоревших домов. Увы, к зиме со всем не справились. Брайдан винил себя, свой совсем не лидерский склад ума и характера, но лишь заикнувшись об этом перед северными мужиками, тут же получил в ответ дружеский удар по плечу, от которого чуть не осел на землю, под аккомпанемент дружного, беззлобного смеха. Оказывается, он пришелся местным по душе и уже успел стать своим.
Зима была тяжёлая. Голодали не только люди. Трескучие морозы выгнали из лесов животных. Люди даже собак забирали на ночь домой, да и сами старались укрыться за дверьми, запертыми на засов ещё при первых признаках наступления сумерек. А те зимой, как известно, наступали рано. Брайдан много времени проводил с детьми. Начал их учить понемногу, иногда сочинял сказки, иногда слушал местные предания. Он с тоской начал думать, что если придет вызов от епископа, то придется покинуть этих людей, ставших если не второй семьей, то очень близкими и по-своему родными.
Они сумели сохранить детей, но отпели почти всех стариков. Весна прошла в постоянных хлопотах и трудах. Природа будто бы извинялась за зиму и давала щедрый улов рыбакам. Немногочисленный уцелевший скот будто бы слишком буквально воспринял первейшую из заповедей и начал активно плодиться и размножаться. Весна и лето пролетели, словно один день. Дьякон каждый вечер просто падал и проваливался в сон. Сытный ужин под неизменные шутки про то, что сколько его не корми, мяса на боках не нарастет, и труд наравне со всеми жителями деревни делали свое дело. Но Брайдан был счастлив. Счастлив, что достроили дома, что перед ужином дети стекались под крышу священника, чтобы получить немного знаний. Счастлив, что хоть он и неумеха, но мужчины нет-нет да и берут его с собой в море на промысел. Счастлив, что полезен в поле. Старый священник ворчал, мол, его дьякон занят совсем не делами церкви. Брайдан же отвечал, что церковь там, где люди, без них это всего лишь здание с иконостасом и колокольней.
Все рухнуло в один день.
Стоял на удивление теплый сентябрь. Поля были убраны. Мужчины вернулись с очередным хорошим уловом. Скоро предстояло платить налоги, но это не висело над местными дамокловым мечом, ибо было, с чего рассчитаться. Уже несколько дней женщины почти не выходили с кухонь – готовился праздник. Дети сновали меж наспех сколоченных столов, расставленных перед церковью, и путались под ногами; взрослые беззлобно покрикивали на них. Вокруг царила атмосфера радостного предвкушения праздника. Утром была служба. К вечеру накрыли столы.
Тогда-то и нагрянули внезапные гости. Они пришли из старого замка, земли хозяина которого граничили по окраине дальнего леса с этой деревней. Уверили, что по делам направляются в город, а это было на руку местным – хорошее сопровождение. Так они думали, поэтому пригласили заезжих к столу. А еще через несколько часов праздник превратился в бойню.
Брайдан постарался укрыть нескольких детей и женщин в церкви, но даже святость места, каменные стены и тяжелые дубовые двери не спасли. Пришлые согнали выживших обратно на площадь. Среди них дьякон оказался единственным мужчиной. Горели дома, вокруг были мертвые тела. Несколько совсем молодых и перепуганных девушек жались друг к другу, а в их юбках пытались спрятаться дети.
— А этого зачем привел?
Тычок под ноги, и Брайдан упал на колени перед пленными жителями, отчего те шарахнулись назад под злорадный и мерзкий хохот захватчиков.
y«В руки твои, Господи…» — но удар по голове оборвал самую первую из упокойных молитв. Главарь пришлых сорвал с беспамятного крест и велел погрузить его на телегу, не забыв связать.
В замке перепуганных пленных вытолкнули в центр зала, что в иные времена служил бы местным крестьянам укрытием от врага, а теперь был ловушкой, пропахшей сыростью. Брайдан посчитал, что у местного господина гости, и решил попытать счастья, воспользовавшись праздником как предлогом отпустить детей или позаботиться об их судьбе. Самого же его может выкупить Рим, что, несомненно, возместит часть расходов, понесенных господином. Над ним смеялись, потому что он просил милости. Над ним издевались, потому что он пожертвовал собой и пытался защитить. Даже в том, что один из гостей проявил уважение к смелости и желаниям дьякона, была какая-то понятная лишь обитателям замка шутка или насмешка.
— Хорошо. Вот тебе мое слово, дьякон Брайдан Джонс - пока ты жив, никто из нас не причинит вреда этим детям и девушкам. После твоей смерти я их отпущу, и пусть Судьба сама решит, жить им, или умереть.
Голос разнесся над головами, оттолкнулся от стен, впился в кожу холодом могилы, прокатился липким потом настоящего Ужаса за судьбу тех, кого пленили вместе с мужчиной. Но Брай нашел в себе силы ответить тому, кто оказался не скрытым в глубине зала господином, а госпожой этих земель.
— Я согласен.
Три ночи его терзали болью и страхом, предлагая сдаться. Смерть Джонс принимал как благословение свыше. Но если ему казалось, что жертва оправдана, что монстр из самых темных ночных кошмаров, оживший, реальный, осязаемый, насытиться этим, а другая, та, что властвовала здесь, выполнит свое обещание, то очнувшись после смерти, возродившись таким же монстром рядом с теми, кого хотел защитить, запертый с ними, дьякон пришел в ужас. Все его новое естество рвалось к детям, к горячей крови, что текла по тонким венам… Он выбрал самую старшую жертву. Не умея и не зная ничего от том, как ему быть тем, кем он стал, Брайдан буквально разорвал шею девушки. Комната наполнилась детскими криками ужаса, а новообращенному чудился в этом довольный смех хозяйки замка.
Его оттащили от почти мертвой девочки, выволокли прочь и кинули к ногам своей госпожи.
— Вы обещали! – Джонса переполняли ужас и отвращение к самому себе.
— И сдержала слово. Никто из нас… — Она выделила последнее слово. — …Не трогал и не тронет этих детей. Но они останутся здесь, пока ты жив.
— Но я умер!..
— И все же жив.
Присутствующие легким смехом одобрили эту шутку.
Позже Брайдан узнал, что этой женщине все старались угодить, правда милости ее страшились немногим меньше гнева, когда сам испытал на себе и то и другое. И последнее уже на следующую ночь, после того как, неимоверным усилием воли поборов голод, он убил всех детей в подвале. Впервые в жизни и после нее он совершил грех смертоубийства осознанно. Дьякон душил детей и молился об их душах, а хрупкие шеи так легко сминались под пальцами…
Первым наказанием стал голод. Госпожа отдала приказ морить непокорного птенца голодом, пока тот не затмит разум, а мастеру, обратившему Брая, подбирать самых беззащитных жертв. Наказание растянулось почти на год. Джонс никогда не умел смиряться, но сломался на беременной женщине. Или, наконец-то, вспомнил про политику?.. Но после этой жертвы все изменилось. Он просто спросил, как бы госпожа хотела, чтобы умер следующий человек. Брай принял правила игры, но не знал, что их не существует.
Следующие десятилетия он пытался лавировать в хитросплетениях замыслов Моровен, стараясь не попадаться ей на глаза, выполняя, что требуется и мечтая лишь о том, чтобы случилось чудо, чтобы одна из стен просто разверзлась и поглотила его. Да, он молился об этом. В тайне, лишь открыв глаза, он мысленно вел свою исповедь, каялся и просил о милости, но Небеса оставались глухи.
Со временем Джонс постиг этикет, освоил языки, на которых говорили вампиры двора Моры, даже стал сближаться с некоторыми из них. Но потом заметил закономерность, что каждая привязанность с завидной регулярностью отправлялась погулять под солнцем, но никто так и не вернулся под сень стен замка. И Брайдан отказался от привязанностей. Он становился все более холодным, отстраненным и нелюдимым, держащимся теней и темных углов, чувства и эмоции умирали в нем, больше не отягощая бывшего дьякона ложной моралью, надеждой или верой. Единственное, что в нем осталось – страх перед солнцем. И Немхаин это знала.
Ему было около 110-115 лет, когда Мора отправила вампира на прогулку. Брайдан не мог ослушаться, к тому моменту он полностью принадлежал ей как подарок, который она сама себе подарила, отправив создателя под солнце. Она и от Джонса планировала избавиться. Страх зиждется на эмоциях, коих у вампира фактически не осталось. Но Судьба распорядилась по-своему.
Он шел по полю. Уродившаяся пшеница била колосками по бедрам, но Брай этого не замечал. Все, что он чувствовал – страх, настоящий Ужас перед зависшим в прозрачно-голубом небе светилом. Все, о чем думал – будет ли это быстро или агония пожирающего пламени растянется надолго? Нет, Джонс не питал иллюзий, скорее даже сам рассчитывал на немилость госпожи. Этакая форма самоубийства без греха, ведь их и так у вампира было слишком много. Кожу опалило жгучей болью; инстинктивно Брай упал на землю и почувствовал освежающую прохладу. Его окутало легкой дымкой, словно сумерком, и она защитила от солнца. Вампир дождался заката и лишь после явился в замок.
Мора была в гневе. Ее план разрушен каким-то юнцом. Она требовала ответа и не верила в то, что слышала. Она каждый день отсылала Брайдана в поле целую неделю, но тот мало того, что возвращался, так и все меньше и меньше боялся выходить, быстро смекнув, что, не дождавшись милости Божьей, получил подарок от того, кому достанется его грешная душа – достаточно лишь найти немного тени. Поняв, что спасает жертву от смерти, Мора сначала разозлилась и уже велела подготовить место, где не будет и намека на тени, когда разум и расчет возобладали в ней. Тогда пришла ее очередь принимать Брайдана таким, как он есть – вполне выгодной собственностью для политической игры. Тогда это было можно.
Джонс не знал, за сколько его выкупил Принц Чикаго, или даже от кого тот о нем узнал, но в тридцатых годах ХХ века вампир прибыл на северо-американский континент. Именно в Чикаго по-настоящему сложилась «карьера» Брайдана. Там он расцвел. Принц сделал из него городскую легенду, страшилку для гангстеров, продажных полицейских и чиновников города. Палачом и немного тайным связным между дружественными поцелуями вампиров Джонс пробыл почти столетье, когда Принц Чикаго попросил об услуге, за которую он даст вампиру свободу. Правда… Условия совсем не гарантировали ее получение Браем.
