[indent]«Этот город любит плакать» - так говорили его старожилы. Так писалось в многочисленных книгах, фиксировалось в потрепанных временем манускриптах. Казалось, что дождь - холодный, изнуряющий - царил здесь всегда. Лондон не мог существовать без него. Раскинувшийся по обе стороны реки под названием Темза, он тихо умирал под струями льющейся с небес воды; и в то же время, подобно фениксу, медленно выбирался из собственного пепла. Город прогресса, город цивилизации; как давно одинокое чудовище раскусило его грязную, порочную суть, избрав земли эти своими охотничьими угодьями? Не так давно, но и не так скоро: иногда Мердеру казалось, что время течет здесь совершенно иначе. Да и сам он не особо любил следить за временем; это удел людей, удел смертных, чей век короток, и им приходится вечно спешить, чтобы успеть туда, куда успевать им нет ни малейшего смысла. Суетность была чуждой немцу - последнему воплощению своего века.
[indent]Испанка отпустила эти земли, выдернув острые когти из их зияющих, гниющих ран. Она отступала туда, откуда пришла - в неизведанные бездны непонятого и неизведанного, лежащего за пределами понимания совсем еще молодого, человеческого вида. А над всем этим возвышался Георг. Носферату, нарекший себя судией - по праву рождения. По праву победителя. Охотник. Высшее существо, преследующее лишь свои, никому не известные цели.
[indent]А еще он любил убивать женщин.
[indent]Нет, в этом не было контекста, коей присущ ханжам-алиенистам, твердо уверенных в том, что всякое преступление суть проистекает из влечения сексуального. Убийство - в первую очередь власть. Жажда власти над чужой судьбой, право распоряжаться ближним своим, как вздумается и пожелается; по сути своей, ренегату было все равно, какого пола оказывалась жертва, корчащаяся под его руками. Он и вовсе, бывало, обращал на это мало внимания до тех пор, пока не отрезал гениталии; но женщины… Все же носферату находил в них некую особенность. Изюминку: холодную, скучную, скупую, излишне предсказуемую, но все же изюминку. Вампиру нравилось, как они его умоляют. Умолять так не был способен ни один мужчина, даже самый законченный трус; и уж тем более не было в их поскуливании побитых собак, вымаливающих прощение у хозяина, ничего красивого и ничего страстного. Мердер не любил себе в этом признаваться, но он имел определенную тягость к красоте. Красоте извращенной и чудовищной, чужеродной прочим; но все же красоте. Она таилась в медленно стекающих каплях крови, что одна за другой, медленно падали в растущую лужицу, отливающую зловеще-свинцовым оттенком в полумраке; в изящном раскрытии алых краев податливой плоти под холодным скальпелем; в инстинктивных судорогах терзаемого тела; в искусанных от муки губах, в прерывистом дыхании, в слезах, что жадно струились по бархатным, румяным щекам. На тех, кого убивал Георг, всегда было много «краски»; так уж получалось. В часы, когда солнце скрывалось за горизонтом, в воняющем гнилью и рыбой тумане, полном тревожных вздохов сточных канав, порхали лишь те женщины, коих называли «ночными бабочками». Впрочем, это как повезет - для большинства, не обременненного излишним поэтизмом, они были лишь шлюхами. Прозаическая правда жизни; немец никогда не задумывался о том, как люди - мелочные, жадные, тупые, трусливые - интерпретируют на свой лад его долгую и успешную охоту. Газеты и плакаты пестрели громкими заголовками и нетвердыми, робкими изображениями погрязших в фантазии художников, что давно и прочно превратили солдатскую шинель в пальто или плащ, а на голову им, разумеется, очень хотелось водрузить уродливый котелок - согласно веяниям их глупой моды. И конечно же: никто не смог даже предположить истинных черт лица того образа, который они придумали себе сами. «Джек Потрошитель»; Мердер находил это имя смешным. Пошлым до отвращения, но все же смешным. Людям было проще придумать себе убийцу, который терроризирует Лондон вот уже несколько лет, и дать ему человеческие черты. Так было проще. Так было спокойнее. Человеческую биографию, человеческий возраст, даже человеческие мотивы: обилие убитых женщин легкого поведения, столь часто попадающихся голодному до крови вампиру на глаза, превратили в отличительную черту маньяка, и даже приписали ему - вот смешно-то! - христианские мотивы и побуждения. «Тот, кто желает избавить наш город от блуда» - и охлос спорил. Спорил до хрипоты, пытаясь понять для себя, правильно этот Джек поступает, или же нет. Они думали об этом - лицемерно и грязно, стискивая в одной руке чью-то пышную, колышущуюся грудь, а в другой - бутылку с дешевым пойлом. Они так страстно ненавидели в своем тупом, религиозном исступлении тех, к кому не гнушались ходить почти что каждый вечер, изменяя своим женам, что это превращалось в комедию положения, столь характерную для всего их недалекого вида. А что до остальных… Убитые и изуродованные мужчины не укладывались в стройную картину, так красиво придуманную ушлыми констеблями; поэтому на них всем было плевать. Их забывали, списывали и топили в Темзе, когда это было необходимо. Их жизни были на совести других демонов, придуманных человечеством; но никто и никогда даже не попытался задуматься о том, что за гнусной ширмой из глупости стоит нечто иное. Нечто куда более злобное и куда более древнее.
[indent]Впрочем, были и другие. Георг называл их презрительными прозвищами, на немецкий манер, не скупясь на сквернословия. Объединение охотников Англии, тайный клуб джентльменов под названием «Аскалон»; эти люди давно поняли, кто виновен в ближайших бедах Лондона. Ренегату это льстило. С того момента, как он вошел во вкус, убив всего год назад элитный отряд ищеек, его уверенность в себе лишь укрепилась. Вместе с ней крепла, росла и наглость, вперемешку со злобой; уж чего-чего, а последнего в носферату всегда было с избытком. Вампир играл с теми, кто его ищет, в затяжную, опасную игру; опасную для обеих сторон, но немец никогда не признавал должной опасности для самого себя. Он оставлял для охотников следы и намеки, приманки, путал их планы и получал нескончаемое удовольствие, когда хоть кого-либо из них получалось убить. О, Мердер никогда не торопился с убийством. Он пытал пленника долго, усердно и с особым, поганым вкусом, попутно получая взамен необходимые ему сведения. Их набиралось достаточно; и если брать во внимание тот факт, что и сам мужчина крайне внимательно относился к разведке на своих территориях, все вело к тому, что каждый раз Георг оказывался впереди. На один лишь шаг; но этого ему было достаточно. Достаточно для того, чтобы пролить кровь - и снова исчезнуть, растворившись в густой, почти что осязаемой темноте.
[indent]В этом мире нет бесконечных величин. Все имеет свое начало; поимеет и свой конец. Мердер об этом знал, однако же твердо был уверен в том, что миг, когда ему надлежит покинуть Лондон, еще не настал. И те, кто так рьяно идут по его следу, еще не способны хоть как-либо нарушить его стройные, извращенные планы.
[indent]— Да подавись ты, скотина!..
[indent]Она выбежала на покосившийся порог, в круглый ореол бледного света электрической лампы, висящей над черным входом: растрепанная, заплаканная, с размазанной по щекам черной тушью, сделанной из смеси сажи и гусиного жира. Ее платье было порвано и помято, на него разлили дрянное вино; Георг хорошо чуял его запах. Тот, в кого женщина, не скупясь на скверную брань, швыряла все, что попадалось ей под руку, почти ничего не говорил в ответ - только неразборчиво мычал. Он брел, шатаясь, в пьяном полубреду, пока не рухнул лицом вниз в жирную, чвакнувшую грязь, с такой охотой принявшей его некогда чистый и красивый пиджак в свои объятия. Женщина рыдала. Закрыв лицо руками, она бросилась прочь, в проулок - подальше от всего того, что так ее переполнило. И если бы она остановилась хотя бы на секунду!.. Если бы только обернулась. Она бы увидела темную тень, бесшумно скользнувшую за ней следом; но женщине не было до всего этого ни малейшего дела.

Отредактировано Georg von Merder (03.09.23 18:46:58)