ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]
- Начало игры -

Тьма была пуста и беспредельна. Она захватила всё вокруг ещё год назад, в Тандер-Бее, в ночь, когда Принц сошёл с ума. Поначалу это была тьма запечатанного гроба. После она обрела температуру - жар словно из вулканического жерла выжирал внутренности, Янош истаивал от голода. Но каждый новый закат просыпался всё равно. Однако на исходе десятого месяца своего заточения он сам отказался от воли к жизни, чувствуя подступившее к его разуму зарево безумия.  Вампир предпочёл ему беспамятство. Закат сменялся закатом, но он оставался в подобии анабиоза, хотя с людской точки зрения был попросту мёртв, мертвее некуда.

Сознание ещё отсутствовало. Яшон не подавал признаков присутствия живой воли. Но у него оставался шанс пробудиться от смерти, которой он уступил. Все его возможности были сейчас в руках графа. Герарт не бросил своих подопечных, он спас кого смог и когда сумел.

Гроб был распечатан, крышка отброшена в сторону, в землистый провал распахнутого рта вливалась струя крови из медицинского пакета. Но рубиновая жидкость текла словно в бездну, ничего не меняя в увядшем вампире. Когда пакет опустел, осмысленности во взгляде так и не появилось. Возможно, близость рассвета не давала ему пробудиться сейчас же. Или та кровь, что была залита в него, была слишком слаба для того, чтобы возродить искорку жизни в иссохшем мертвеце.

Но Провидение подарило ему больше везения, чем Марьян. К моменту заключения Янош уже стал мастером, он мог очнуться сам. Марьян была много слабее. Её очень любили в их странной ночной семье, оберегали, на сколько это было возможно, но сделать её мастером за счёт каких бы то ни было усилий было невозможно, это либо дано, либо нет. Марьян оказалась обделена силой. И её шансы пережить пытку заточением, а главное - чудовищным, выжигающим внутренности голодом попросту исчезли в тот момент, когда безумного Принца, дающего ей возможность приходить в себя с закатом, уничтожил претендент на трон Тандер-Бея. Что до Яноша, тьма, в которой он пребывал, внезапно наполнилась запахами и звуками. И первым, главным запахом, который на крюке, почти насильно выволок его умершую волю из затхлой пустоты, был восхитительный, вожделенный аромат крови.

Потрясающе сильная, полная магии и мощи, кровь жаром обдала его сухой рот. И длинные клыки, выразительно выдающиеся из серых дёсен, вонзились в плоть прежде, чем сам рассудок Яноша вернулся из небытия.

Он ещё не осознавал, не мог фиксировать в памяти тот радостный и полный ликования возглас, который издал граф, когда его запястье оказалось в капкане жадного рта. Но чем больше вампирской крови вливалось в его опустевшие вены, тем ближе был реальный мир. В одно мгновение реальность навалилась на истончившуюся пелену тьмы, окутывавшую Яноша последние месяцы заточения, и распахнутые жуткие глаза наполнились блеском жизни. Бледные сухопарые руки вцепились в предплечье, запястье которого так ненасытно терзали клыки. Вампир сел в гробу, не отрываясь от руки графа. По языку в горло стекала густая амброзия, кровь и сила вампира. В измученном теле проснулась жажда к жизни, а голод отступал, угасало его адское давление, давая вампиру возможность осознать себя, мир вокруг, понять, что происходит.

Янош почувствовал теперь не только кровь, но и то, что его пальцы касались чужой гладкой кожи и расшитого сукна рукава. Он увидел, что гроб его распахнут, а своды подвала, где он находился, были не теми же, что в Тандер-Бее. Он скосил левый глаз на того, кто делился с ним кровью, и ослабил хватку, узнав родные черты. Янош отстранился от изодранного им запястья, разжал пальцы, его руки опустились на края раскрытого гроба. На лице выражение неверия смешивалось с отчаянно-острой нежностью.

- Мой граф, ни сон ли это? Быть может, я совсем уже безумен? - его голос осип, отвыкшие от использования голосовые связки слушались скверно.

Янош прочертил взглядом по помещению, соображая, что они одни. И вновь вперился взглядом, полным надежды на то, что ад позади, в лицо доброго спасителя.

- Где мы? Ты делился своей кровью! О, Герарт, ты вернул меня, Герарт... - он осёкся, когда увидел позади своего спасителя ещё один раскрытый гроб. - Марьян тоже с нами?!

Он не знал, все ли выжили. Его заколотили в  гроб сразу после казни Атиллы, о судьбе прочих спутников Янош не ведал.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Герарт улыбался ему. Он был не бредом и не сном, его прикосновения не грезились Яношу, а были настоящими. И каким счастливым они делали его! Реальность этого утра оказалась раем по сравнению с ночью перед заточением в гробу.
Янош засыпал Герарта вопросами, но граф поднял руку, прося о молчании. И после, когда взял лицо Яноша в ладони так успокаивающе и нежно, вампир понял, что вести о Марьян и остальных спутниках его не порадуют.

Жестокий Принц не пощадил никого. И только силы графа дали ему возможность избегнуть страшной участи и покинуть двор безумца. Но все те, кто был их семьёй века, ныне были окончательно мертвы. Только Янош остался, "кукушонок", подаренный графу Лидией, их общей матерью во тьме.

"Наверное я должен бы чувствовать себя виноватым в том, что все они погибли, а я остался жить, что моих сил не хватило на то, чтобы защитить их. И пусть это покажет, как я сам бессердечен, однако даже эта мысль не омрачает моего счастья от вновь обретённой свободы. От того, что жив я, от того, что граф жив и он рядом, он спас меня, не покинул меня", - Янош был поражён тем, что чувствовал. Он в задумчивости покачал головой:

- Я чертовски эгоистичен. Потому, что счастья сейчас больше во мне, чем горечи. Оно гасит её, заливает, затмевает. Я знаю, что ещё придёт час, когда я пойму всю глубину потери, которая нас постигла с гибелью Марьян, Рэйна и Атиллы, но сейчас, Герарт, прошу тебя, не посчитай меня бессердечным. Я просто рад, что жив благодаря тебе. Спасибо!

И хотя скоро должно было просветлеть сумрачное небо, впуская в мир солнце, и Яношу снова пришлось бы уснуть до заката, но он всё равно выбрался из ненавистного гроба.

- Если это не будет касаться дальних переездов, я бы предпочёл спать в кровати, - пояснил он свою внезапную прыть.

О, как звучали слова графа!
- А это наш дом, свет мой.
Герарт вновь принёс в его сердце счастье, щемящее ощущение любви, жизни, и благодарности Яноша не было предела. Не в силах совладать с бурей обуявших его чувств, вампир припал на колено, взяв графа за руку, и прижался губами к его пальцам. Следов от укусов уже не было на запястье, регенерация Герарта не подводила.
- Спасибо! - едва мог выговорить он, горло перехватывало от счастья и нежности: - Спасибо тебе, мой прекрасный граф. Ваше Сиятельство, Вы в третий раз спасаете меня!

Он был так полон чувствами, но хоть и недавно страдал от нехватки крови, сейчас потратил часть её совершенно бессовестным образом. По левой половине лица потекла алая дорожка крови, заменявшей ему слёзы, а слепой правый глаз плакать давно уже не мог.

Отредактировано Janosh (27.09.12 23:59:43)

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Янош утонул в подзабытом ощущении его близости. Прижимаясь в объятиях к графу, он затрепетал от ощущения подавляющей все прочие эмоции благодарности. Тонкий аромат жимолости и тела графа, так приятно похожий на змеиный, обволокли его обоняние, когда вампир прижался лицом к плечу в расшитом чёрном сукне. Эти объятия были ему всего на свете дороже. Казалось, что вот-вот он вспыхнет от счастья, как новое солнце. И тень пережитых потерь пока не касалась его сияющего радостью сердца.

- Какой сегодня день? - он хотел спросить "и год", но удержался из-за испытанной неловкости по поводу того, что понимал - в период заточения он потерял счёт не только дням, но и вовсе утратил в какой-то миг ощущение времени, всецело отдавшись беспамятству.

Граф провёл его по цокольному этажу и показал те покои, что приготовил для него.
"О, милый мой Герарт! Как много ты делаешь для меня! Я вечный твой должник. Но этот долг не тяготит меня. Мне не нужно принадлежать самому себе, если я могу принадлежать тебе, быть твоей семьёй, и в какой-то мере делать твою жизнь интересней и ярче, ведь ты так любишь ощущать вкус жизни! Надеюсь, я сгожусь хотя бы на то, чтобы скрасить тебе вечера и ночи, развеять даже тень твоей скуки. Ты добрейший вампир в этом мире! Ты - лучшее, что этом мире есть!"

Поток восторженных мыслей, мгновенно промелькнувших в сознании Яноша, вылился в краткое, но совершенно явно искреннее:
- Это лучший в мире будуар, Герарт! Я ничего не стану здесь менять! - конечно, это было сказано на волне восторга, разумеется, со временем он бы так или иначе внёс перемены в обстановку комнаты, отведённой ему в особняке преимущественно для сна. Для начала, он в ближайшую же ночь готов был озаботиться тем, чтобы привезти в дом хоть бы одну змею. Но это всё было не актуально нынче.

Он обернулся, остановившись посреди комнаты, и посмотрел на Герарта:
- Дай мне наглядеться на тебя. Погоди, я почти свыкся с тем, что чудеса бывают не один раз в жизни. Постой минутку, позволь мне вспомнить, как ты прекрасен, мой добрый граф.

Он ощущал, что говорит чуть больше, чем следовало бы, что ему будет неловко за столь сильно обнажённые эмоции, столь откровенно продемонстрированные чувства. И не потому даже, что его кто-то упрекнёт в них, а из-за того, что он укорит себя сам. Но пока что он оставался бессовестно, до неприличия счастлив.

Граф уступил его неожиданной прихоти. Янош отошёл ещё на пару шагов назад, чтобы иметь возможность любоваться им в полный рост. Ладная фигура, подчёркнутая идеально сшитым камзолом, широкие плечи, подтянутый торс, длинные стройные ноги, прекрасные, длинные, музыкальные пальцы с чуть блестящими острыми ногтями, кисти утопают в чёрной пене кружевных манжет, руки сами по себе выглядящие как произведение искусства, замершие в изящном положении, восхитительное одухотворённое, освещённое радостью и тактичным вниманием к чужой прихоти изысканно-красивое лицо, глубокий блеск янтарных с кровавым оттенком демонически притягательных глаз. О, перед Яношем стояло его личное непререкаемое божество! И если в иные дни он старался не так откровенно демонстрировать своё обожание, близкое к религиозному экстазу, то сегодня сдержаться не мог. Его лицо преобразилось. Выражение беспредельного обожания светилось в каждой его черте. Янош, всё ещё выглядящий не самым лучшим образом, взлохмаченный, одетый в затхлые испачканные застарелой кровью, неопрятные тряпки, протянул руку навстречу графу, сияющему словно чёрный бриллиант.

- Корлофф Нуар, - прошептал Янош, вспомнив название чёрной драгоценности, когда-то так понравившейся графу, - Он меркнет рядом с Вами, граф.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Всё было именно настолько блестяще, чтобы у недавно очнувшегося от страшной пустоты Яноша хватило ощущения радости, чтобы рассмеяться, когда он увидел восхитительный театральный и совершенно полностью родной жест графа, когда тот изобразил деланную задумчивость. Ради созерцания этих восхитительных привычек стоило рассекать своим духом вечность, и жить в ней не со скукой, а со счастьем в сердце.

- Неужто! Твой День Рождения теперь и мой тоже, мой третий, если считать и особым днём рождение во тьму. Что ж, я рад быть твоим подарком. Но завтра, позволь, я отмечу это особо.

Поддерживая графскую манеру, Янош отвесил ему изящный поклон, незавершённый немного только из-за отсутствия в его порхающей руке шляпы с помпезным страусиным пером. Он молча признавал, что, да, он сам тоже драгоценность во плоти, раз так считает граф.

Но дальнейшее поведение Герарта было столь же неожиданным для вампира, сколь и приятным.
- Как скажешь, - просто согласился он, кивнув. И где стоял, там и сел на высокий мягкий ворс изумрудного ковра, чтобы расшнуровать свои сапоги и расстегнуть на них верхние, у самого колена, и нижние, вокруг щиколотки, пряжки.
Он не обладал особой чувственной пластикой сродни вампирам линии Красивой Смерти, не устраивал из раздевания стриптиза, если, конечно, его не заказывал один важный ему господин. Он просто раздевался, избавляясь от затхлых вещей.

- Я и сам довольно чумаз, мой граф. Мне нужно смыть с себя следы крови, и что там ещё было в том жутком гробу? Его словно притащили из печи, полной сажи.

Он снял сапоги и вновь поднялся, чтобы расстегнуть брюки, распустить шнуровку на бёдрах и переступить через упавшие вниз штаны. Теперь он был совершенно наг. Но не зажимался под чужим взглядом. Всё же это было не впервые. Хотя, конечно, они не были оборотнями. Но Янош привык испытывать удовольствие не столько от наготы, сколько от того, что слушался графа, и, выполняя его пожелания, уже был счастлив. Если Герарт велел раздеться, он разделся и не был тем самым смущён. Скажем так, не был смущён особенно сильно. Янош поймал себя на мысли, что раз задумался над тем, смущён он или нет, значит, всё же самую малость - да. Сказывалось воспитание и ощущение того, что где-то фоном у него уже зашевелились не самые благопристойные желания в адрес сиятельного Герарта просто от того, что Янош созерцал блеск его восхитительных глаз так близко, прямо перед собою.

Он не вынес и опустил голову, разглядывая свои руки. И было, на что отвлечься. На предплечье правой руки как был, так и остался большой грубый шрам, от ожёга, причинённого крестом охотников. Янош смотрел на пальцы и видел, как они неопрятно выглядят, под ногтями осталась запекшаяся кровь и древесная пыль.

- Меня нельзя показывать в приличном обществе, покуда я таков. Словно вырылся из глухой норы где-то в румынских лесах.

Он усмехнулся, подумав, что пять сотен лет назад таким и повстречался с графом. И в тот раз он был не в лучшем виде. К тому же, ещё далекий от традиционного теперь для его жизни лоска, он тогда валялся в грязи, бурой воде, под ливнем, весь в крови, бледно-зелёно-синий от кровопотери и ужаса. А тёмный ангел словно спустился с небес, чтобы наказать напавшего на него монстра. О, как он был прекрасен в своей злости и боевой сосредоточенности! Янош запомнил в той ночи его образ в отблесках далёких молний, мокрые чёрные волосы, липнущие к красивому лицу, такому строгому и гневному в тот миг, как у карающего серафима. Он не запомнил Лидию, спасшую его обращением. Покуда она пила его кровь и вливала в него свою из быстро затягивающейся раны, он большими глазами (тогда ещё оба они были зрячими и одинаково ясными) смотрел, как чернокрылый ангел боя сражается с чудовищем, злобным, ссутуленным, с кровавой пеной у искажённого рта.
Конечно, крылья и прочий флёр ангелоподобия дорисовало его человеческое воображение, но память оставила всё таким, каким запечатлела происходившее пол тысячелетия назад, и Янош бережно баюкал бесценные воспоминания об их первой встрече.

"Тьма моя, я готов рыдать от великолепия твоих чёрных ресниц, от сладости тех теней, что они бросают на точёные скулы твои, я готов умереть вновь за мерцание твоего тёплого взгляда, а ты даришь мне жизнь раз за разом, успевая поймать меня за кончики пальцев, когда я соскальзываю в бездну вновь".

Такое поэтичное бушевание в душе Яноша обозначало, что скоро он будет таким, как прежде, не растерянным и пока ещё несколько нездешним, а привычным, чуть замкнутым, но таким лиричным, тем, кто словно что ни ночь пьёт из родника вдохновения, чтобы созидать что-то новое, надеясь порадовать этим графа.

Отредактировано Janosh (28.09.12 02:52:39)

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]
Янош поражённо усмехнулся, но не высказал вслух, а только подумал: "Это я-то твоё искушение, милый граф? О, если бы. Ты такой чувственный и так склонен к актёрству по природе души своей, что даёшь обманные надежды то ли по неведению, то ли наслаждаясь мучениями жалкого грешника".

Но переключившись с лирических мыслей на насущные проблемы, Янош с удовольствием отметил, что предусмотрительный граф устроил всё чрезвычайно комфортным образом. И до ближайшей ванной комнаты не требовалось идти куда-то ещё, а достаточно было отворить одну из дверей, обтянутых изумрудной тканью, чтобы оказаться в искомом помещении.

Чёрная облицовка, чёрная чаша самой ванной, искры светильников, размещённых по стенам на манер факелов и зеркальный потолок производили впечатление подобия грота.
Янош вскинул голову, глядя на своё отражение в потолочном зеркале и протянул задумчивое:
- Мм.
Не то, чтобы это было знаком недовольства или одобрения, он на мгновение задумался, какое отражение можно разглядывать, лёжа в пенном облаке ванной и держа в объятиях того, кому отдано сердце. Конечно, если зеркало не затянет паром. Эта картина чрезвычайно раздразнила его воображение. Но он встряхнулся, в буквальном смысле тряхнув головой и со словами:
- Ну, что ж, приступим, - ...перешагнул в чашу ванной.
Посмотрев на сверкающие ярким хромом краны и на ручки по бокам разных оттенков кровавого цвета, выполненные в полупрозрачных крупных стразах, Янош задумался. Он привык к символике двадцатого века. И если все краны красные, как же настроить воду? Стоило выяснить это экспериментальным путём. И ещё он интуитивно догадывался, что там, где цвет более густой и тёмный, и должна быть горячая вода. В задумчивости поразглядывав похожие на прозрачные плоды гранатов ручки крана,  Янош всё же решился притронуться к ним. Система была настроена на душ. Большой плафон, нависающий над чашей, внезапно разразился потоками горячей воды. Не нестерпимо горячей, так что Янош только озадаченно охнул, ведь он в ожидании смотрел на кран, свешивающий в чашу ванной свою блестящую шею, а водопад хлынул с небес. Во всех своих поисках комфортного купания он выглядел сейчас чуток дико, и это его смутило.

- Неожиданно, - пробормотал уже мокрый с головы до ног вампир. Мокрые и потяжелевшие от воды длинные пряди стали тут же визуально темнее, облепив лицо, плечи, спину и грудь вампира. Но по крайней мере бурные потоки горячей воды уносили с собою и грязь, очищая его тело, будто выполненное из мерцающего коринфского мрамора, из которого прежде ваяли Адонисов и Антиноев.

Горячая вода бурным потоком ударялась о дно чёрной ванной, в воздух комнаты поднимались клубы пара, заволакивая комнату. Янош на мгновение прикрыл в блаженстве глаза, а когда вновь распахнул их, то увидел, что граф, всё ещё стоящий подле, весь в кружевах и шитье, в великолепии своих чёрно-золотых одеяний, протягивал ему руку помощи. В руке, вернее в самых кончиках длинных глянцевито блестящих ногтей, о он держал донце прозрачной бутылочки с перламутрово-белой густой жидкостью.

- Благодарю,- Янош принял подношение, и, отнеся бутылочку в сторону, чтобы не налить в неё воды ненароком, сам чуть отодвинулся от потоков падающей сверху воды. Крышка была скручена одним осторожным движением кончиков пальцев. И в воздух из горлышка откупоренного сосуда порхнул аромат лаванды. Янош улыбнулся, мельком поглядев на Герарта. Заинтересованность на лице графа дала ему повод для того, чтобы резюмировать:

- Приятный выбор, Ваше Сиятельство.

Довольно глупо было вот так общаться с титулованной особой, стоя нагишом с видом мокрой летучей мыши перед, о, тьма великая, Сиятельством! Но для Яноша никакой дисгармонии в ситуации не было. Он растёр по телу перламутровый гель-крем, пахнущий лавандой, наслаждаясь бархатистым ощущением от тонкого слоя пены, моментально появлявшейся на коже там, где проходилась ладонь.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Пожалуй, это было самое эротичное купание "новорожденного" из тех, что можно было представить, хотя воображение Яноша было заточено не так, как у вампиров чувственной линии, надо признаться. Но для него происходящее было фейерверком в честь его возвращения и брошенной к его ногам сокровищницей мира в одном флаконе. Насчёт флакона так и вовсе в буквальном смысле.

Длинные внимательно касающиеся его пальцы графа, чуткие прикосновения, изучающие и при этом всё ещё предельно деликатные, шелест тонкой пенной пелены, сосредоточенно-мечтательное выражение на восхитительном лице Герарта было для Яноша иконой чувственности. Он замер, лишь бы не вспугнуть, ещё мгновение видеть мерцающий туман в глубине карих глаз. Герарт был очень выразителен в своих настроениях: если тосковал, так настолько пронзительно, что всем вокруг хотелось разрыдаться, если преисполнялся чувственности, то до краёв, так, что хотелось плавиться словно свечной воск, глядя на преобразившиеся черты графа.

Яношу безумно нравилась их игра. Чувственность на пике восприятия, вырывающаяся и в самых тривиальных бытовых мелочах, помноженная на терпеливо выдержанную дистанцию, которая была окрашена в тона отношений "мы просто семья, мы близки, так близки, но это ведь родственное". И то, что обоих их давно мучил искус, не было секретом ни для одного из мужчин, но выдерживать накал страстей, не выплескиваемых в агрессивном акте любви, максимально долго, насколько хватит сил, было особым извращённым удовольствием для обоих, хотя и негласным. И сама эта негласность была тоже особой пикантной приправой.

Кто-нибудь попроще мог бы крикнуть им в духе американских ситкомов, глядя на все их изыски: "Эй, вам двоим стоит снять номер!" Но оба вампира понимали толк в упоительной власти мгновения. И смаковали каждый миг бытия, превращая всё своё существование бок о бок в удивительно долгую прелюдию. Их максимумом в плане физической близости друг с другом были поцелуи. И всякий раз это были совершенно особенные поцелуи, на которые они срывались, когда терпение разлеталось вдребезги. Чем поэтичней были окружающие условия, тем было слаще. Гроза, вершина полуразрушенного маяка, кровавый узор затянувшего старую кладку плюща. При таком великолепии они могли позволить себе сорваться в безумие, и, прильнув друг к другу, скользить губами по губам, едва соприкасаться ими, раня нежную плоть губ об острые клыки друг друга, кончиками языков снимать багряные капельки крови. И ветер непременно бушевал вокруг них, и, разумеется, дерзко трепал схлестнувшиеся в штормовом танго полы плащей, куда же без того? Но им хватало доли секунды, чтобы отпрянуть, чтобы перевести дух и вновь отрешённо заговорить о чём-нибудь третьем, сохраняя непринуждённость жестов и интонаций. И это вовсе не значило, что вампирам хватало тех редких и почти невинных вспышек взаимных ласк, что они позволяли себе в особые мгновения. То-то и оно, что им Не хватало. В том и была вся соль - неутолимая жажда и вечный трепет, с веками лишь усугубляющийся. На смешении порока и целомудрия строилась их взаимная тяга, их пылкие ночи происходили лишь в грёзах.

Герарт протянул Яношу шампунь, и вампир вытряхнулся из задумчивости, любезно улыбнулся ему, кивнув с полным благодарности взглядом, и чувство это ничего общего с фактом передачи шампуня не имело, скорее всего.

- Благодарю, Герарт. Ты так добр, так внимателен, что мне, право слово, от всего сердца хочется отплатить тем же.

И никакой дикости не последовало, Янош взял новый флакон и отошёл от струй воды в сторону, налил вязкой жидкости на ладонь и нанёс на волосы. Требовалось навести лоск, чтобы соответствовать великолепному графу. Ещё раз оглядев чёрные глянцевые просторы ванной, идеально блестящие краны и их каменные красные ручки, Янош спросил:

- Кто же тут следит за чистотой?

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Одеться ему грозило только после закатного пробуждения. Но это не печалило Яноша. Ему было не так уж важно, одет ли он, находясь в запертом доме во время мёртвых часов светового дня. Разумеется, он предпочитал более благополучные варианты менее благополучным, но он уже хотя бы был вымыт, сиял чистотой, как отреставрированный Аполлон, которого ему довелось видеть на выставке в Метрополитен-Музее Нью-Йорка пять лет тому назад. И поразительное сходство он успел мельком заметить в отблесках чёрных плит, пока двигался навстречу распахнутым объятиям и мягкости большого полотенца, разумеется, чёрного.

Ненавязчивое объятие, едва заметное касание губ. Нет, это принято у них считать его едва заметным. Но, конечно, Янош ощутил его всполохом многоцветного трепета на своей коже. И от наслаждения немного повёл плечами. Когда ему пора было отстраниться из объятий, покинуть кольцо заботливых рук, он помедлил только долю секунды, дав ресницам прикрыть экстатически потемневшие глаза.

- Благодарю. Это было чудесно.
Он не думал даже о том, что нечто подобное может вскорости повториться. Но события этой ночи были бриллиантами его коллекции восторгов.

- До рассвета совсем недолго, свет мой. Идем, иначе рискуем упасть в сон прямо здесь.

Он кивнул и молча проследовал за графом, понимая, что его спальня останется в пределах изумрудных тканей, а Герарт удалится к себе. Потому, покорный неминуемому, Янош проследовал от двери ванной к ложу за завесями цветов спаржи и мирта. У резного высокого столба он остановился, дав полотенцу упасть на край кровати, с которой он отвёл в сторону рукой один из пологов. Оглянувшись на графа, он без особой надежды сделал приглашающий жест, предлагая разделить с ним ложе на время сна. Исключительно жест вежливости, не подкреплённый даже мыслями на тему того, что он может не быть отвергнут, дабы не испытывать впоследствии разочарования.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Да, признаться, Янош был поражён, что Герарт согласился остаться. И хотя граф очень метко его укорил, так как вампир в самом деле не ожидал, что получит положительный ответ, Янош был бесконечно счастлив, что на сей раз ошибся с прогнозами. И вместо того, чтобы смотреть, как граф уходит, он имел возможность пронаблюдать, как он снимает обувь, как с шорохом богато расшитых плотных тканей с его плеч и рук спускается камзол, как мужчина проходит не к двери, а к кровати, устраивается там под изумрудным пологом, а после уже он приглашает Яноша присоединиться.

Приподнятые в изумлении брови выдавали его потрясение. И всё же, как сладко было ошибиться! Вампир неспешно опустил руку, дав пологу сомкнуться уже за его спиной, он просиял улыбкой, и на мгновение во взгляде полыхнуло лукавое озорство, на сколько его можно было заметить при дефекте правого глаза на этом лице, не Яношу было судить. Но, скорее всего ,даже присутствие бельма не скрывало на его лице суть менявшихся выражений, ведь бельмо не влияло на мимику, да и слепой глаз не был недвижим, хотя это было мало заметно.

Оказавшись в зелёном убежище, на мягких перинах и нежном батисте (пусть пока и на самом крае этого великолепия), вампир озадаченно приподнял руку, поводя пальцами в воздухе, мгновение помедлил, но всё же не нашёл в себе ответа на не оглашённый пока вопрос, который у него появился, и решился побеспокоить графа бытовой мелочью:

- И как же тут гаснет электрический свет? Не то, чтобы он мешал мне, но неужто он горит весь день?

Сладчайшая перспектива насладиться окружением интимного полумрака в обществе Герарта, покуда оба они на одном ложе устроились так близко друг от друга, была, конечно, дерзкой мечтой, но раз уж они и без того насколько сократили расстояние между ними, глупо было бы сдержаться и промолчать.

Со свечами прежде было проще, они просто гасли к заре. Но те, кто жил подле Герарта, сочетавшего прогресс и очарование прошлого, пользовались в быту электричеством, как только это перестало быть диковинкой для прогрессивной части планеты. Янош лишь не успел выяснить все подробности устройства местной обстановки, а не то, чтобы не намеревался пользоваться техникой впредь.

И ещё, присев на край кровати, он так и оставался в некотором отдалении от Герарта, не продвигаясь далее по ложу. К вампиру был обращён именно зрячий, левый глаз Яноша, как и рука, спокойно уложенная на перинки, не была отмечена шрамом. Он по возможности всегда предпочитал поворачиваться левым боком. Было ли дело в переживаниях о собственном несовершенстве или же в том, что ему банально было ничего не видно правым глазом, он не говорил, да и его не спрашивали прежде.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

На комнату опустился приятный мрак. И Янош с блаженством воспринял прикосновения к своему лицу, однако можно было почувствовать, как его лицо застыло, когда он услышал немецкую речь. Как же давно она звучала из изумительных губ в предыдущий раз! Все, кто шёл за графом, принимал негласно, что говорить нужно на языке той страны, где они нынче жили. Уже век как он обходился (притом стараясь не сбиться и контролируя свои привычки!) без того, что было больше всего похоже на то, что нынче называли немецким языком.

Голос Герарта и без того чаровал вампира, но личный фетиш Яноша на раскатистую резкую речь был так же силён, как сильно у нимфеток, мечтающих о любовнике из дамских романов, котировалась французская. Каждый имеет свои представления о чувственном великолепии. Представления Яноша не зиждились на фантомах из литературы, ему было незачем внимать блеску абстракций, когда рядом был сам граф из величественного замка, скрытого в заснеженных горах Австрии.
И поняв поданную манеру, как снятие запрета, вампир отвечал, перейдя на шипяще-рокочущий язык прошлого:

- Убеждайтесь сколь угодно долго, мой добрый граф. Я готов принимать такую награду от Судьбы без ложной скромности, как великие ордена. Потому, если ты будешь щедр, Герарт, я стану равен первым придворным кавалерам Габсбургов.

В его интонациях отчётливо слышалась чуть нервная весёлость, он посмеивался над соблазнительными перспективами потому, что не верил, что они так уж реальны. Так реагировал бы кто-то, кому посулили за просто так огромное состояние уже к сегодняшнему обеду только на одном том условии, что сам он будет не против его получить.

И всё же он приподнялся на локте, совершенно серьёзно заявив:

- Если ты не вернёшь руку туда, где только что она была, я начну рычать и сверкать глазами, как некормленный дикий кот. Дай же мне повоображать, что я заслужил больше, чем с неба луну!

Янош чуть-чуть придвинулся, между ними по-прежнему ещё мог бы разместиться кто-то третий, так что расстояние не было однозначно компрометирующим. Но светлые влажные волосы упали самыми кончиками на чёрные, собранные в низкий хвост, что разложился потоком тьмы по батисту подушек. Прелесть в самом предвкушении и накале нетерпения, вскипающем в груди, Янош хорошо это знал, потому не стал бы преодолевать оставшиеся дюймы.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Перспектива знакомства с неким принцем Яноша озадачила. Он понял вдруг, что совершенно погряз в невежестве. И за своими страстями забыл о важном. Но под прикосновениями прохладных пальцев графа у него не было сил нахмуриться даже в связи со своим собственным промахом.

- Расскажи мне про то, что происходит в этом городе, прежде, чем мы стали собираться. Кто этот Принц и чем он славен, а чем печально известен? Какое обхождение тут в ходу? И... тьма моя, Герарт, ты зовёшь меня на Бродвей?

Янош понимал, откуда строки, что цитировал граф нараспев. Он не удивлялся, что его покровитель увлекается современной культурой или что культивирует в своём образе черты романтических героев из сторонних произведений, где вампиры были овеяны флёром тайны и порока разом. Но он уже посещал с Герартом это шоу, в две тысячи восьмом, за год до своего заточения, пока принц Тандер-Бея был жив и вменяем, а граф с семейством на целый сезон вернулся на родину, дабы повидать сестрицу, пройтись по улицам современной разросшейся Вены и немного попробовать на вкус то, чем потчевали любителей театра в родной стране на срезе тысячелетий. Слушать музыкальную программу на более милом уху языке оказалось очень милым отдыхом. И Янош остался признателен Герарту за всю поезду в целом и в частности за то, что удалось отдохнуть от неприятного его уху американского английского. "Ах, зачем же тогда племянники графа не остались в Австрии?" - промелькнула скорбная мысль. Но вынырнув из трясины тоски, Янош уточнил свой вопрос:

- То есть неужели Америка может предоставить достойную версию того, что ты показал мне в Австрии?

Беседа перешла на темы политики и невинных развлечений попеременно. Так стало проще выносить близость Герарта, от которой в глубине тела бушевал пламенный ураган, а сознание норовило предать его.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Слушая рассказ о личности Принца Сент-Луиса, Янош задумчиво кивал, ему,  разумеется, приятно было узнать о положительных качествах Жан-Клода. Но ему было не десять лет и он понимал, какие тут есть минусы. Прежде всего Жан-Клода с его прекрасной манерой править старые вампиры посчитают слабым уже за то, что он не начинает вечер с карательных разминок. А это значит, что многие решат, что такому необычному вампиру не удержать трона, значит, будут проверять его на прочность.

- Наверное, не очень-то тут всё спокойно идёт? - уточнил Янош, желая узнать, насколько уже обнаглели кровопийцы в попытках сдвинуть Принца в сторонку.

Что же касалось темы увеселений, Янош утвердительно качнул головой, поддерживая предложение графа посетить театр, а в остальном он лишь мечтательно улыбнулся и промолчал. Былого не вернуть. И грустью не стоит перекрывать светлых, лёгких воспоминаний об искристых вечерах впятером.
И, конечно, сейчас было совсем не время рассуждать об этом всерьёз, но с языка сорвалось:

- Вам нехватает большой семьи? Я понимаю, - поспешил исправить оплошность вампир, - что не хватает наших спутников. И не представляю сколько десятилетий или веков должно минуть, чтобы боль притупилась. Но всё-таки. Раз язык мой так враждует со мной, позвольте хотя бы оправдать свою кажущуюся чёрствость. Я лишь хочу знать, чег следует ждать? Будет ли нас вновь трое, пятеро?

Он замер рядом, рассуждая спокойно, но лишним движениям боясь усугубить ту ситуацию, которую мог создать неосторожно оброненной фразой.

- Ох, Герарт! Не слушай меня! - он прижал ладонь к глазам, голос его стал глуше. - Я несу сущий бред. Сейчас мне хочется надавать себе пощёчин.

Их осталось двое, но всё же они осиротели. И именно сейчас Янош понял, каким сам он должен был явиться чудом для Герарта, почти потерявшего их всех! В порыве схватив длинными сильными пальцами запястье графа, Янош прижался губами к костяшкам его пальцев и крепко зажмурился.

"Великие Небеса! Как бы Вы меня не наказывали Солнцем, но Вы одарили меня величайшим счастьем остаться подле него! Пусть он бы выдержал, но как бы ему было больно остаться без всех нас. И возможность скрасить его жизнь своим присутствием - моё совершенное счастье".

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

Граф пощадил его. В конце своего монолога он всё обратил в шутку. И Янош поддержал заданную интонацию мимикой, наигранно тяжело вздыхая и закатив глаза, вот, мол, как нелегка доля спутника старого брюзги! Но, конечно, на деле он был счастлив, что за века жизни бок о бок не наскучил такому экспрессивному и почти экстравагантному созданию, как Герарт.

Янош был удобно устроен в целомудренных (не смотря на его собственную наготу) объятиях графа и вновь сосредоточился на беседе о власть имущих мира сего. Фразу же про то, что он может сам кого-то привести в семью, мужчина оставил без комментариев. Он никогда прежде не создавал птенцов и не планировал начинать, считая, что к своим пятистам  годам уже успел чётко определиться на этот счёт. Конечно, он не брал в рассчёт чрезвычайных ситуаций, как, например, случилось с ним самим, когда вампиризм стал его спасением. Но пока что ему не доводилось никого спасать, потому кармический долг всё ещё был при нём.

-  А насчет того, спокойно ли здесь... Я могу сказать, что пока Жан-Клод достойно удерживает власть, несмотря на свою мягкость.

- Ты сам считаешь его методы мягкостью или пользуешься чужим выражением, когда говоришь так? - Яношу требовалось понять, с каким существом предстоит иметь дело ближайшие годы. Чтобы сформировать свою собственную гармонию с окружающим миром, ему требовалось вникнуть в то, из чего устроен здешний фундамент силы. Тонкости взаимоотношений местных вампиров, иерархичность, уклад существования, американские законы, помноженные на хитрость тех, кто идёт по лазейкам в них против ветра, вся вязь интриг, составлявших жизнь местных нелюдей, должна стать его еженощной нормой, в которой он желал чувствовать себя как рыба в воде, дабы комфортно существовать в Сент-Луисе.

ТРЕТЬИ-ЧЕТВЕРТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[29 сентября; воскресенье; ночь]

- Я услышал высокую оценку, настолько высокую, что могу сказать, мне теперь не терпится познакомиться с Жан-Клодом. Но назначена ли нам аудиенция у него на завтра? Ведь Принц, как мне помнится, не та должность, которая предполагает готовность повстречаться с каждым желающим в течение ночи.

Янош предполагал, что Герарт не мог быть на сто процентов уверен в успехе предприятия по спасению близких. И потому едва ли стал бы загодя планировать знакомства. Но также Янош понимал и то, что помимо его радостного возвращения под крыло Герарта, у графа хватает в городе дел. И тот мог рассчитывать совместить приятное с полезным, так сказать.

Прозвучало предложение подрепить свои силы. И вампир прикинул, что это было бы хорошо, однако ответил отрицательным движением головы, аргументы же его были таковы:

- Благодарю, мой граф, но я думаю, что велика вероятность того, что я встану с ложа, и тут же рухну на пол. Я был голоден весь последний год. И то, что я испытываю сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что ощущалось мною ранее. Значит, я найду в себе силы дождаться закатного пробуждения, чтобы уже тогда насытиться, не страшась навести беспорядка тем, что моё отключившееся от духа тело распластается посреди пола перед распахнутым рефрижератором, - он ещё не проверял комнату на предмет наличия в ней холодильников с кровью, но в их прошлом доме в Тандер-Бее всё было устроенно именно таким образом, и у Яноша не возникло сомнений, что удобства были соблюдены и в новом гнезде; ещё и потому он так живо представил себе картину с распахнутой дверцей, из-за которой льётся искусственный жёлтый свет, освещающий его бесчувственное белое тело, что такое с ним уже как-то случалось, и даже не единожды. В первый раз оставшийся открытым холодильник разморозился, отключившись от перенапряжения системы, вся кровь в нём испортилась. С тех пор граф озаботился дверцами с доводчиком. Но Янош умудрился повторить процедуру, так как во второй раз дверцу заклинило его головой, некстати оставшейся внутри на всё время мёртвого дневного сна. То-то смеху было! Преимущественно смеялись Рейн и Атилла, успевшие застать момент его пробуждения головой в холодильнике. И только специфика вампирского сна, делающая тело твёрдым и холодным, не дала весёленькому выпуклому узору пластиковой полки отпечататься на щеке Яноша.

Обстоятельно пояснив свою позицию, Янош всё же был не настолько серьёзен, насколько звучали его рассуждения. Он улыбался и был чрезвычайно доволен тем, что Герарт заботится о нём столь нежно! Но подчеркнуть это ещё раз - значило усилить вероятность того, что старший вампир решит уменьшить опеку, посчитав её излишней. И чтобы не лишать себя очаровательной неги, возникающей от обилия заботы, Янош особенно не рассыпался в признаниях насчёт того, что сейчас испытывает. Ему вообще было свойственно напридумывать себе поводов, по которым он умалчивал что-либо из спектра собственных добрых чувств. Основным мотивом для такой скрытности было нежелание вспугнуть чужую нежность. Вдруг граф решит, что чрезмерно мил с ним и отстранится? Янош не желал проверять.

- В доме нужен кто-то из оборотней, кто станет тебе или мне яблоком крови. А лучше - нам обоим. Кто-то преданный и сильный в достаточных пропорциях. Или ты предпочитаешь продолжить питаться так, чтобы не вовлекать в процесс кого-то, кто обладает возможностью физически воздействовать на нас и наш дом?

Он только вернулся в жизнь графа, а уже вновь вносил в их совместный быт массу деталей, без которой сиятельный Герарт обошёлся бы. Не долго, конечно. Беспредельно питаться из пакетов неприятно. Особенно, когда есть выбор. И, видимо, в течение года вампир питался не только кровью из холодильников в доме, конечно, его жертвами с готовностью и, не исключено, что на перегонки, становились вполне респектабельные и достаточно впечатлительные дамы Сент-Луиса, но донорское кормление явно происходило всегда вне пределов особняка.

Отредактировано Janosh (04.10.12 01:00:59)

ЧЕТВЕРТЫЕ-ПЯТЫЕ ИГРОВЫЕ СУТКИ
[30 сентября; понедельник; ночь]

Янош очнулся словно по щелчку, впрочем, так же быстро и разом, как и отключался на рассвете.
В сознании всё ещё звучали слова, сказанные Герартом прошедшей ночью. Граф был великодушен, заботлив, терпелив и внимателен, он прощал Яношу его нетактичность и, в конце концов, он спас ему жизнь в третий раз. Это было бы сказочно, если бы в очаровательный радужный флёр произошедшего не примешивалась горечь потерь, смириться с которыми всего лишь за год было невозможно. Но прошлое оставалось прошлым, а новый закат пришёл, возвращая то, что можно было назвать душой, в застывшие тела вампиров.

Когда пробудившийся вампир открыл глаза, он увидел, что Герарт остался подле него, граф лежал на батистовых простынях, его взгляд был устремлён на Яноша. Будь в комнате человек, он называл бы взгляд Герарта застывшим, но для Яноша это было не так, кроме блеска острого разума в глубине красновато-карих глаз он видел тень жажды.

- Доброго вечера, Герарт, - сказал он вместо вертевшейся на языке фразы о том, что пом де санг и правда был бы кстати в этом доме. Свои практичные замечания можно было попридержать. И без его ценных комментариев, Янош был в этом уверен, граф прекрасно знал, как стоит жить. К тому же, не хотелось начинать день с ворчания. Куда более приоритетным было желание радовать Герарта всем собой, каждым мигом, проведённым вместе. Янош чувствовал, что не имеет права приносить ему огорчения, их итак уже хватило с лихвой.

Он помнил, что особо чётких планов на новый вечер у них не было, теоретическое знакомство с местным принцем могло быть отодвинуто на некоторый срок, так как их встреча заранее не была назначена на определённую дату. Всё зависело от занятости принца, а Янош не сомневался, что забот на таком посту не мало. Потому любой назначенный срок в пределах приличия подошёл бы ему. Также у Яноша не возникало сомнений по части того, что Герарт сам решит всё насчёт грядущего знакомства, и способ связи с Жан-Клодом у него имеется, притом самый современный, наверняка уж не голубиная почта. Подумав об этом, он, прежде не утруждавший себя перепиской с кем-либо, спросил вдруг:
- Скажи мне, Герарт, голуби боятся вампиров? Ведь как-то прежде передавались письма.

По-прежнему оставаясь обнажённым, Янош почувствовал необходимость что-то предпринять насчёт собственного гардероба. Он отодвигал мысли о подступившем голоде, так как кидаться с постели к холодильнику было не особо вежливо. У него вообще отношения с холодильниками как-то не задались. Для начала требовалось прикрыть наготу. Очарование вчерашнего вечера было совершенно особенным, и тогда его решение остаться без всего выглядело гармоничным, сейчас же, не будучи оборотнем, он не ощущал себя особенно раскованно, оставаясь без штанов. Однако и хвататься за простыни, прикрываясь, как испуганная девица, он не стал бы. Требовался третий вариант. Вся его одежда была не пригодна для дальнейшей носки, потому, обнаружив на краю кровати полотенце, оставленное Яношем там перед рассветом, он обернул им бёдра, пока выбирался из-за завесей балдахина. "Вот так уже лучше. А ведь забавно, я могу по пальцам одной руки пересчитать все те случаи, когда я был не одет в его присутствии".

- Глупо, но я чувствуя себя смущённым, - признал он открыто, решив, что это самый верный способ исключить неловкость из ситуации. И, остановившись посреди комнаты, он повернулся к Герарту с улыбкой, разоблачающей его иронию в свой же собственный адрес. - На самом деле я прост, как мычание, ведь сейчас меня интересует не то на сколько нынче прекрасно вечернее небо, а голод и собственная нагота. Но открыть шкаф и увидеть там пустоту будет так невыносимо глупо. Скажи, прошу тебя, что пустоты я там не встречу, покуда я не взялся за створки.