Со стороны должно быть вампиры выглядели странно. Стоя друг напротив друга, не отрывая взгляда от соперника, ожидая любого даже самого неожиданного выпада. Их разделяли метры, но безопасным их расстояние нельзя было назвать. Две силы схлестнулись, в своем выяснении первости. Они перетягивали канат, а может, и устраивали армрестлинг, как сказал бы один их современных экстрасенсориков. Для тех, что не ощущал кожей и капли энергетической пульсации, могло показаться, что мужчины сходили с ума, застыв истуканами, и пытаясь, испепелить друг друга взглядами, пока рядом...
... Рядом происходило истинное сражение. Завораживающая дух схватка двух идеальным существ. От рыка вибрировала земля, содрогался воздух, мощь, заключенная в звериных сущностях рвалась, и это ощущалось внутренностями, отвлекая от тихой схватки за первенство. Глубокий и сильный рев, отдающейся в груди, его можно было принять из жуткой гигантской твари, что уже была на четырех лапах, но жертва, что не желала таковой быть... с человеческих губ не могло такое срываться, чисто физически. Где-то сигналило, что надо вмешаться, отцепить от Доминика огромную тушу, дать место для маневра и секунду передышки, но вот тут у разрушенный надгробий у Ашера и самого были дела.
Убийство льва не дало бы ровным счетом ничего. Нужно было избавиться от мастера, способного порвать связь белоснежного верльва с инкубом. И отвлекаться на пустяки, с которым и сам оборотень мог справиться, не прикладывая особых усилий, было совершеннейшей глупостью. Бёмер большой мальчик, большой хищник и то сражение было за превосходство. Смел ли вампир вставать на пути и мешать? Нет. В сущности, они ведь не так сильно и отличались, только инкуб не отражал удары руками, не рвал зубами и когтями податливую кровь, не обращался во льва... Но одного взгляда хватило, чтобы на короткий миг, драгоценный и важный, чтобы Ашер ослабил концентрацию. Изуродованное лицо. Рваные глубокие раны, ошметки кожи и тканей мышц, проходившие в опасной близости от глаза. Это было не правильно. Нет. Такое нельзя было прощать. Нельзя было портить совершенное лицо, которое посещало Ашера в минуты, когда его никто не видел, и он не пытался скрыться от желаний... Нет.
Волна сожаления, глубокого как океан, где ни одно живое существо никогда не видело солнечного света. Не уберег. Как много потребуется дней, чтобы залатать раны? Как много потребуется дней, чтобы помочь примириться со шрамами? Отес опомнился раньше, восторженный от увиденной сцены, от знания, что кровь непослушного кота, имевшего смелость сопротивляться его силе, хлынула на брусчатку, забиваясь в щели и пропитывая заледенелую землю. Потомок Падмы словил капризную Тюхе за вышитый орнаментом край полотняного хитона, заставляя Ашера пошатнуться, напирая силой. И это отрезвило. Заставило вернуться в бренный мир, где существовала проблем. Проблема, в которой в его право усомнились  и теперь требовали ответного хода. Противнику было невдомек, что древняя богиня, была непостоянна и благоволила тем, кто нравился ей лишь в определенный момент времени, у нее были любимчики, избранники и личные прокаженные, а были те, кто знал как заманить в свои сети. Ашер черпнул то, что наполняло его сердце и душу сильнее желания уберечь Доминика, защитить его и не позволить, кому бы то ни было назвать "своим" и иметь возможность прикасаться - да, вампир зачерпнул свою ненависть, сила которой приравнивалась энергии тысячи солнц. И направил на Отеса, оглушая, дезориентируя, хватаясь за собственное изумление, он столько раз пользовался силой оптимально, контролируя и держа под тотальным контролем, что не мог и представить силу нанесенного броска. Существовавшая в нем болезнь, известная как ненависть - не вирус, не микроб, не микроорганизм, но высоко заразная и смертельна по своим последствиям - творила то, что сотворила. Ее не следовало искать, не следовало искать в отражении, не стоило впускать, гася свет. Инкуб, созданный чтобы ввергать в грех, был вовлечен в состояние берсерка. Никто не смеет трогать то, что по праву принадлежит ему. Никто не вправе отбирать то, чем он хотел обладать. Никто не вправе разлучать его с тем, с кем он желал быть. Его не пугали более эти мысли, напротив, прибавляли уверенности в том, что он все делал верно. Доминик откликается на его зов, а он - призывает. Он мастер этого единственного льва, который волновал Ашера едва ли не сильнее отмщения. И только богам и им самим известно, кем станут они друг для друга, если захотят. Перестанут артачиться... Если вампир прекратит убегать.
- Я умолчу о том, как был гостеприимен твой Принц, - с мстительной жестокостью голос инкуба обрушился на плечи Отеса вместе с искрящейся свистящей холодной энергией. Выплеск истощал, но это мало волновало Ашера теперь, когда чаши весов перевесились на его сторону. Он двигался быстро. Ни один смертный не мог бы уловить его движения, как взметнулась рука, как пальцы вцепились в глотку темнокожего вампира. И он начал рвать. Рвать плоть на куски. Вырывая трахею. Чувствуя подкат возбуждения, физического и духовного. Зрелище трепыхающегося Отеса завораживало. Ашер впитывал ту муку и страдание, боль и мольбу, глядя на кости шеи и как потоки крови вырываются из дыры. Ему хотелось подставить лицо под потоки крови и упиваться ей, жадно заглатывая. Лакать. Но очень скоро он начнет залечивать рану, восстановит ткани... Нет! Ашер не позволит. Но и умирать быстро и безболезненно Отес не станет. Он назвал палача Белль Морт жалким, теперь же сам оказался крошечным и безобидным.
Мужчина вцепился в лицо вампира, не давая тому прекратить беззвучного крика агонии и раня собственные пальцы, выдрал тому клыки. Одна боль перебивала другую. Они спорили. А тем временем инкубу казалось этого мало. Смертельно мало. И он начал драть, досадуя, что не имеет столь же острых когтей как два льва, продолжающие свой смертельный танец. Одежда пропиталась кровью, липла к телу, но это не останавливало Ашера, никоим образом.
Единственный штрих...
- Нельзя недооценивать своих соперников, mon ami, - и он сжал пальцы, сдавливая сердце, кроша его с застывшей на лице маской пустоты. Ашер забирал жизнь и ничего не чувствовал. Ничего кроме облегчения.

Кровь была повсюду. Алела на тонком слое выпавшего снега. Кровь текла,  заливая землю, просачиваясь внутрь, принося дань уважения сотням мертвых, похороненных в ней. Кровь оросила уцелевшие надгробные плиты. Но больше всего ее было на Ашере: стекала по шее, пропитала золотые кудри, что под тяжестью распрямились и превратились в красное марево, небесно-голубого цвета рубашка, оттеняющая до этого его болезненную белизну глаз, безнадежно испорчена, плотная ткань брюк прилипала к ногам. Кровавая баня. Давно уже он не был в столь явно не благопристойном виде, но не чувствовал неудобства. Ангел смерти, а может и сама Смерть собственной персоной с горящими неестественным светом, утратившими все человеческое глазами. Ашер не утруждая себя нормами приличий, дернул ткань, с хлюпающим мокрым звуком рубашка поддалась напору его рук. Электрический свет запнулся за глубокие отвратительные выбоины на коже, но инкуб не заботился более об этом, в аффекте забывшись. Было лучше, не намного, но нетронутой чистой тканью выжал волосы.
Смотреть было неимоверно тяжело, но слабонервных на сегодняшний вечер не пригласили. Был только зверь, который не мог сопротивляться приближающейся полной луне и требовал мяса, был инкуб, чья жажда по крови никогда не сможет быть пресыщена. Но тихо пыл уходил. Встревоженная вода затихала, превращаясь в гладкую зеркальную поверхность.
- Ist es nicht wert¹, - слова прозвучали на удивление мягко, хоть были подкреплены его волей, давящей на белого льва, усмиряя и его. Им не нужен был труп. От Отеса наутро не останется ничего, тогда как оборотень вернется в человеческий образ и вызовет излишний интерес французской полиции и все местные охотники поднимут бурную деятельность. - Доминик. Оставь его, mon chaton.
Окрыленный победой и подаренной ею мрачным оргазмом, инкуб скользит ко льву, вгрызающемуся в глотку другому созданию. Опаска за собственную жизнь, за то что ему не хватит сил на контроль, терялась в довольстве и нескрываемом восхищении от того что Ашер видел. Последние силы уходят на то, чтобы вытянуть на поверхность человека, пусть где-то на поверхности плескалась неуверенность в положительном результате. Но нет, превращение удалось и захваченный теплой силой Доминика, мужчина осознал, как скучал по этому, как ему не хватало именно этого. Силы, магии, власти… Ему не хватало взглядов и вида рассыпанных по плечам белых волос.
Он протягивает руку, не уверенный что верльву захочется его касаться сейчас, когда он был скорее мертв, когда едва ли не принял кровавый дождь, когда пытливый взор жадно пробегается по обнаженному телу. Ашер пытается запомнить его таким, если никогда не выдастся возможность вновь застать мужчину таким… Словно в подтверждении своих умыслов инкуб обхватил кончик пальца губами, пропустил глубже в рот и облизал, высосал кровь. Насыщения не было, она не восстанавливала силы и затраты, но поднимала настроение. Он оказался сильнее. Быстрее. И теперь все кончено.
Он облизнул губы, вспоминая обо всем… в частности об изуродованном лице и пытается скрыться, развернуться и растворить себя хотя бы на половину в тени.
Невесомо прикосновение к щеке, что чудеснейшим образом приняла свой первозданный облик. Красная полоса контрастирует с бледной кожей и Ашер едва прекращает движение, чтобы не слизать ее медленно со стоном наслаждения. Хватит. Он достаточно был монстром, необходимо остановиться.
- Я приношу свои искренние извинения, mon chaton, за опоздание. Мне слишком поздно сказали, что должно произойти, - о, нет, он не оправдывался, но ставил в известность и пытался разорвать тишину, пока мужчина одевался, а Ашер вежливо отводил взгляд. – И мне жаль, что я вновь выдернул тебя из l'image blanche²… - инкуба повело. Он пытался удержаться на ногах, не цепляясь ни за что, но борьба с Отесом забрала слишком много сил. Перед глазами поплыло и вампир, откинулся на высокое мраморное надгробие, пока еще не стекая по нему вниз, но был близок этому. Ашер прикрыл глаза. – Но ехать в такси со львом, когда я вряд ли подчиню себе мышь, было бы затруднительно.
И следующее замечание сорвалось веселым смехом. Хрустальным и чистым, пусть и усталым.
- Мне почти семь сотен лет, Доминик… Такие старые вампиры… мы несколько настороженно относимся к техническому прогрессу, - он все-таки скатился на землю, поджав под себя ноги и если бы не обнаженный торс, пятна крови он мог бы выглядеть совершенно невинно и безобидно. - Я не умею водить машину.

¹ Не стоит (нем.)
² белоснежный облик (фр.)

Отредактировано Asher (04.06.15 12:31:54)

Зачем? Зачем ему все это? Зачем было приходить, зачем было помогать, зачем было спасать, строя из себя рыцаря, коим Ашер никогда не был? Он должен был. Необъяснимое непередаваемое чувство.  Не осознавая, не соглашаясь или просто не задумываясь, но все воспринимают почти весь мир и его наполнение как наркотик, все вокруг нас словно пропитано им.  Раньше предки любили чувством; ныне - нервами. Для них целью было обладание, постоянное обладание; теперь обладание - ничто, возможность обладания - всё. Доминик казался ему серебристо-сливочным наркотиком… Одного раза хватило, чтобы asseyez-vous¹.
Он повел плечом, говоря этим небрежным жестом, давшимся с большим трудом, все и совершенно ничего. Рано для признаний. Ашер и так сделал достаточно, в прошлом его не стали бы спрашивать об очевидном, высказали бы тихую благодарность, не заставляя излишне много говорить. Иногда молчание - единственное, что ты можешь предложить. Иногда молчание, связывающее людей, заполняло собой все щели, все пустоты в душах. Иногда в безмолвии скрывалось куда больше ответов, стоило только закрыть глаза. Когда-нибудь инкуб ответит на все вопросы, быть может позже этой же ночью, если ему выпадет честь остаться рядом. Нужно было унять зависшее в воздухе трепещущее раздражение, где ледяным ручейком протекала злость, но было не ясно на что именно. На то, что он появился? На то, что тогда ушел? На то, что сейчас оставался показывая свою слабость? Ашер был полностью в руках Доминика, тот мог сделать все что хотел и никто, ни одна живая душа и ни одна мертвая захороненная или неупокоенная на кладбище Пер Ла Шез не смогла бы встать на защиту вампира, ничто не помешало бы верльву в его правосудии. И инкуб смирился с любой участью, вверяя себя ей, поглощая взглядом образ, наполненный праведным гневом. Виновен. Не достоин Небес. Затерян на вечность в темноте и выхода не было.
- Что могут слова, Доминик, когда поступки говорят сами за себя? - уклончиво. Он вжимается в надгробие и, ощущая спиной незыблемую твердость думает что спасен, но вампир жадно впивался пытливым взглядом в то как к нему приближается мужчина. Близость луны, аромат крови, адреналин после сражения - Ашер не мог с точностью определить, что двигало сейчас Домиником, но он был окружен опасностью, вызовом, дерзостью и необузданной притягательностью. Инкуба снесло бы с ног, не будь он уже распластан по земле. Хотелось верить, что в его глазах не читалась открытая жажда вновь любоваться обнаженным телом, зарываясь в изгиб шеи, забирая жизнь вместе с горячей кровью. Проглотить Доминика, съесть. Заполучить всего, полностью, на любых условиях.
Потребность, влечение, зов... Да чтобы это не было, нужно было сопротивляться, но даже слабая попытка отвести взгляд отдавалась мучительным тугим спазмом, вынуждая вновь посмотреть. Понять, что инкуба поднимаю с земли, ставя на ноги, укутывая в пальто. Такое уже было. Первая встреча. Знакомство. Они поменялись ролями, и воспоминание вызвало грустную ностальгическую улыбку. Прошло всего пару недель, а бессмертному демону, казалось, что они прожили жизнь. Много, очень много событий, за которые нужно было просить прощенья.
- Благодарю, - ощущение крепкой хватки влило в вампира уверенность. С ним случались вещи куда ужаснее, куда более иссушающие не только тело, но и дух вещи и он все еще мог устоять на ногах. Надломлен, но не сломлен ни прошлым, ни будущим, ни обстоятельствами. - Да, могу, - в подтверждении своих слов он кивнул, несколько раз, резко. Пожалуй, даже слишком резко, но перестал цепляться за Доминика и отступил на шаг прочь, запахивая пальто, наконец чувствуя, что он в безопасности, скрытый тканью, не выставленный всему и вся напоказ. Оставалось скрыть лицо, но ничего не выходило. Безысходная паника, подступала из темных недр. Спрятаться - это то, что вернет Ашеру почву под ногами и решительность. Пелена волос, мнимая маска идеальности и совершенности и все встанет на свои места. Увы... пришлось остановить руку, которой инкуб пытался прикрыться, иначе это смахивало на малодушие. - Быть может, когда-нибудь я расскажу, как иногда обстоят дела с "презентабельными автомобилями  и вышколенными шоферами" в моем случае.
Загадочность? Нет, конечно, нет, это ведь было бы так не в стиле Ашера! Он мог бы повторить попытку с безобидным невинным лицом, но даже не стал пытаться показаться совершенно растерянным человеком. Он нарочито плел шарады, любопытствуя, есть ли в Бёмере та же искра - разгадать, расшифровать, добраться до сути и узнать все ответы. Ему определенно нравилось того путать, дергать за ниточки, беззлобно, без задней мысли... Или она все-таки была? Ашер улыбается одной из тех обеззараживающих улыбок, от которых раньше падали в обморок или обещали себя без остатка. Тогда, когда идеальные манящие губы принадлежали такому же идеальному чистому лицу, а не нынешней обезображенной физиономии.
Улыбка сменилась, выдавая ленивое удовольствие, когда инкуб, подоткнув пальто, так чтобы как можно меньше наследить в салоне, сел в машину. Портя ткань, поджимая колени и не думая пристегиваться ремнем безопасности. Смысл? Ашер даже не задумался о возможности вылететь в ветровое стекло и пострадать.  Он поднял воротник, пряча за него волосы. Кровь засохла, превратив кончики в острые пики. Аромат корицы смешанный с дорогим парфюмом или чем-то походим, щекотал обоняние и окунал в безмятежное умиротворение, расслабляя нервы и тело инкуба. Он растекался сидя на сиденье, не слыша ничего кроме биения сердца истинно живого, пения его крови бегущей в яростной пляске по его венам. Инкуб отвернулся к окну, прислонившись к тому лбом, но гладкая поверхность не запотевала от дыхания. Его не было. Ничего не было. Ашеру не нужно было даже пытаться положить ладонь к груди. Его сердце не билось, и все же он был далеко не мертв. Закрыть глаза. Отказаться от заманчивых картин. От интересующего его вопроса... сейчас бы прозвучавшим абсолютно не уместно.
Та ночь в клубе. То, что случилось. Укус. Ашер достаточно хорошо знал свою силу и ее возможности. Почему Доминик не обвиняет его ни в чем? О том, какие могут быть последствия, инкуб не предупреждал. Или сила жила по своим законам и по пришествию веков она видоизменилась, эволюционировала?
- Порой мне грустно, что я не могу больше чувствовать вкус еды.
Он сказал это задумчиво, распахнув бардачок и вытянув оттуда упакованную круглую конфету. Фантик неподходяще настроению радостно шуршал между пальцев. Если бы была жива Джулианна... Он разорвал упаковку, хватая сладость, но не поднес к своим губам, как могло бы показаться, а протянул Доминику, сосредоточенно гнавшего по сонным парижским улицам.
- Иногда мне кажется, что я помню... Но чаще всего это лишь самообман. Попытка ухватиться за утерянную человечность.
Какой-то частью души он думал, что Доминик пошлет его вместе с потянутой конфетой. Но в этом посыле Ашер действительно был честен и не прятал второго дна. Хоть кто-то мог наслаждаться и поделиться этим? Нейтральная тема для беседы, нужно было отвлечься от того, что случилось на кладбище. Хотя у Ашера было огромное количество вопросов. Начиная с того, что мужчина там забыл этим вечером и, заканчивая тем, куда он вез инкуба.
- На что это похоже?

¹ подсесть (фр.)

Отредактировано Asher (07.06.15 17:17:16)

*Бульвар Сен-Мишель, дом шесть, квартира Доминика*

Приглушенный смешок затерялся в рвущей динамики музыке. Ашер не слушал, не замечал очаровывающего мира столь не близкой ему культуре, слишком молодой, слишком не понятной, где певцы вопят во все горло о добре и зле, провозглашают себя то ангелами, то дьяволами, где удивительного сочеталось дикое варварство и интеллект.
Он откидывается назад, с шальной улыбкой рассматривая собственные пальцы, что казались ему теперь чужыми, не принадлежащими ему, из которых Доминик принял конфету. Почему? Так сильно хотел сладость? Закрывая глаза на то, кто ее протягивал? Приводил сам себя к падению из состояния высшего невинного блаженства в состояние страданий и греховности, отзываясь на речи змея, уговаривая вкусить запретных плодов, чтобы прозревая и понимая суть добра и зла. Инкуб удивительнейшим образом понял, что ему определенно нравилась такая роль, что он скучал по ней и уже забыл, что когда то и у него, как у любого демона, был собственный подчерк. Губами он обхватил пальцы, слизывая с них вкус за вкусом - непривычное чуждое лакомство, это сахарно-кокосовое объедение, не утоляющее насущную потребность, а услаждающее нёбо благорасположением жизни, далекие нотки вампирской крови, что скорее была уже плодом воображения Ашера и отголосками содеянного, ради того, кто вел машину увозя обоих прочь... и да, на его коже оставалось эхо Доминика. Слабые отметины от зубов. Его вкус.
- Поцелуй ангела, - повторил Ашер приглушенно, поворачивая голову к Бёмеру, он потерся щекой об обтянутое пальто плечом, посылая взгляд из-под опущенных темно-золотых ресниц. Совершенно непринужденно, забыв об усталости, что сковывала его до этого, инкуб проводит выпущенными изо рта пальцами контур губ. - Да... это я могу себе представить. Однажды ангел мне позволил себя поцеловать... Но сейчас он разгневан, на что его коснулся порочный демон.
Он узнал улицу. В первый раз Доминик назвал свой адрес. Бульвар Сен-Мишель, дом шесть. Удивительно как работала память. Как трудно порой  бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь... Но такие как Ашер вынуждены были хранить все прошлое в своей памяти, заключенные в проклятие. В этот миг все представлялось даром и благословением. Вампир собрался, возвращая себе невозмутимость и хоть какое-то внешнее спокойствие, в котором не стоило переходить черту. Вопрос повис между ними, не находя точной формулировки. Доминик так доверял ему, что привез к себе домой? Зачем, почему? Рассвет был не близок, и он вполне мог оставить вампира там, на кладбище разбираться самому с проблемами. Ашер отчетливо помнил разговор мужчины... флэшбэком вампир рухнул в прошлую поездку на такси и отчетливо услышал, что сотканный из лунного света верлев кого-то называл "kätzchen". Более неуместного и неподходящего знакомого, чем он не существовало для ввода в этот другой тихий спокойный мир, где правили забытые слова и чувства.
- Я далек от семьи, Доминик, - он вышел из машины, кутаясь в плащ, скрываясь от мира и невидящих несуществующих прохожих. Сделал несколько шагов за мужчиной, откликаясь на незримую силу, тянувшую его с неумолимой настойчивостью. Впервые он задумался, что мог своим появлением что-либо разрушить. Нет, не так. Он знал, что сеет разрушение, но в этот раз он не хотел сжигать города и мосты за собой. - Мне абсолютно чужда любая роль в таком союзе. И прежде чем ты решишь, познакомить меня со своей жизнью, подумай надо ли это...
А руки Доминика уже рыскали по карманам. Инкуб приложил все усилия, лишь бы не отреагировать на поиски. Он не дышал, не двигался, не моргал и старался оторвать разум, не видеть того что происходило. Слишком близко. Призывно близко. Соблазнительно близко. Ашер более не доверял ни своему самообладанию, ни своим желаниями... он не доверял стоявшему рядом мужчине, потому что совершенно не понимал, что им движет, что творится в его голове. Чего добивался Доминик, заходя в подъезд, поднимаясь вверх по лестничным пролетам, дожидаясь инкуба, что скользил пальцами по периллам, как по разгоряченной коже любовника, лаская и дразня, не отрывая заинтригованного взгляда в котором скрывалось столь многое: интерес и озорство, жажда и благодарность.
И о как жестоко!
Ашер застыл у дверей. Он слишком хорошо знал что будет, если вампир попробует переступить порог жилого дома. Врезаться в стену, наткнуться на непроходимое препятствие. И вот он, по эту сторону распахнутой двери как потерявшийся в лесу мальчишка не знал, что делать: уйти, терзаемый обидой и гложимый презрением к себе, что от него вновь отказались, отвернулись, а он повелся на уловку, или же напомнить о себе? Уходить не хотелось, как и оставаться в этом подвешенном состоянии стоящего на грани. Его разрывает на части, он мечется, не подавая вида стоя на площадке, заглядывая в освещенную квартиру. Потерянный, заблудившийся, одинокий... Давящий на жалость или он просто перестал играть на публику и скрывать то, что истинно было у него на душе?
- Ашер? - усталый и недовольный произошедшей заминкой вопрос раздался раньше, чем мужчина повернулся разобраться, в чем же заключается проблем. Окликнутый улыбнулся, с грустью прося прощения за неудобство и столь явную неловкость предстоящего объяснения.
- Я... - почти беззвучно отозвался вампир, весь подавшийся в раскаяние, пытаясь показаться безопасным и безвредным. Никакого гипноза и убеждения - лишь Ашер, который без слов заклинал Доминика поверить ему и подарить одну единственную ночь в тишине, без козней, без блефа, без крапленых карт, - ...не могу войти в твой дом, без твоего разрешения. Без приглашения. Меры предосторожности перед возможной ошибкой. Не непоправимой, bien sûr¹.
Молчание затянулось. Ашер терял надежду с каждой секундой неверия, быть может, удивления от того, что столь неправдоподобные архаические мифы работают в действительности. Очередная уловка - так, наверное, все казалось со стороны, а может Доминик задумался над тем, что Ашер сказал там внизу у машины, что он совсем не к месту в этом доме? Что ж... не было причин осуждать оборотня и инкуб на прощание легко кивает, даря усталую улыбку и готов уйти. Исполнить наконец-то свое обещание - оставить Бёмера в покое.
- Я сожалею о том, что наговорил в ту ночь. Прости...те, Доминик.
Прощание. Ашер вновь предался самообманом, ища в светлых глазах, в плотно сжатых губах, что нет возврата к чудесам. Ошибся. Вновь виноват. Похоже это была его судьба - сожалеть о содеянном и не получать прощенья. Он сознавал, что положение его безнадежно, что он - жертва хронической меланхолии, что будь он постоянно предоставлен себе и не бессмертен, давно бы уже пристрастился к тем снадобьям, что подрывали телесное здоровье, уничтожая быстрее, чем душевные страдания.
Уйти. Лейтмотив всего его знакомства с Домиником Бёмером. Уйти и не возвращаться. Поставить точку. Забыть. Но почему, дьявол его побери, уйти было не возможно? Почему его держало в тисках, притягивало магнитом? Почему он унижался, предлагая себя, хотя мог не утруждаться и взять силой то, что по праву теперь принадлежало ему? Он привязал его, отвоевал его, но при этом создавал иллюзию свободы выбора, хотя той даже не существовало у самого инкуба.
Приглашение разрезало тишину, пробивая грудь вампира насквозь, разрушая невидимую стену. Не потерянное за сотни лет умение заинтересовано вглядываться в мир и находить восхитительное в самых простых, на первый взгляд, вещах заставило инкуба охнуть и с трепетом погладить воздух дверного проема, ожидая натолкнуться на твердость. Но ничего...
И Ашер шагает внутрь, проходит боком, не задевая ни стену, ни Доминика, оказываясь посреди новых вещей, новых запахов и новых ощущений. Ему несказанно любопытно узнать все, посмотреть все... Дотронуться к тому, к чему ежедневно прикасается оборотень, утрачивая то волшебство что привносили в жизнь всякого милые безделицы. Его пленяет все: желтоватое освещение, мебель, обои, вещи, одежда, разброшенные... игрушки? Минутное изумление сменилось неверием.
Ребенок.
- У тебя есть... ребенок, - хотел, чтобы прозвучало как вопрос, но вышло утверждение. Все что он видел, говорил об этом. Еще красноречивее было то, что дальше по коридору за полузакрытой дверью Ашер чувствовал размеренное биение крохотного сердца и слышал мерное посапывание. Почему то именно этот факт ошеломил его. Ашер был готов ко всему... к куче родственников, к невесте или жениху, но ребенок?... Ребенок. И он решает убить вампира. Ребенок. И Доминик отдается в руки вампира. Ребенок. И он  едва не проигрывает на кладбище. Что именно Ашер не понимал в этом сумасшедшем мире?
Вопросов все больше, но он близок к шоку (бывает ли у вампиров шок?), чувствует себя грязным и понимает, что Доминику отдых нужен не меньше, а даже больше чем ему.
- Боюсь злоупотребить твоим гостеприимством, но я бы хотел смыть с себя кровь. Я могу принять душ?
А потом уже вопросы.
И ответы обязательны.

¹ конечно (фр.)

- Благодарю.
Он коротко кивнул, дождавшись разращения воспользоваться ванной. Последовав примеру хозяина квартиры, снял обувь, и так уже порядком натоптав, но так и не решился скользнуть в заветную комнату, скинуть с себя безнадежно испорченные брюки и требующее чистки пальто. Пожалуй, был ошеломлен больше, чем показалось на первый взгляд. Весь сегодняшний вечер, громкая формулировка приглашения, доверие, ребенок - у Ашера не укладывалось в голове, как так он не могу предположить такого варианта. Совершенно разные миры, разные создания. Противоположности, как упорядоченная последовательность и хаос, столкнутые друг с другом и теперь не знающие как дальше быть. Так ли чувствуют себя выброшенные на берег рыбы? Так ли, что когда слышат тихий мальчишеский голосок, рука застывает на ручке двери, так ее не повернув и не включив свет? Инкуб прислушался, подождал какое-то время и поддался томящим его любопытством. Он приблизился к двери, заглядывая в полумрак комнаты. Ему не нужен был свет, он и без него мог прекрасно все разглядеть в темноте, но отчего-то сегодня приходилось присматриваться и быть осторожным, лишь бы его не поймали с поличным на месте преступления.
И увиденное его... нет, не поразило.
Мучительный укор совести. Разум кричал. Что он собирается теперь делать? Разорять идиллию? Отнимать мечты, привычный уклад? Чем он тогда будет лучше других, тех, кого ненавидел, тех, кто злоупотреблял возможностями? Вот что нужно было людям, в чьих жилах ключом была жизнь, кому были дозволены все радости этого мира: ощущать тепло солнца, радоваться тому, что начальник ушел с работы пораньше и сделать тоже самое, радоваться наступлению пятницы и тому, что впереди два выходных, несколько раз слушать мелодию, которая сильно понравилась, распаковывать подарки, особенно когда их много, ходить осенью по опавшим листьям деревьев и наслаждаться их шуршанием, наконец-то вернуться домой, в теплую квартиру зимой, смотреть с любимым человеком хороший фильм или растить детей. Забывались все и люди и вампиры, что жизнь это не только богатство, высокое положение в обществе, не только вечная неутолимая жажда и борьба за выживание, а жизнь - это мозаика, это каждый прожитый день, это умение видеть радость даже в мелочах, это желание чувствовать себя и других.
Ашер не был властелином, не был демиургом, чтобы брать и громить трогательность отношения отца к своему ребенку. Горько. Такова на вкус ревность. Всеразъедающий, невыносимый, доводящий до исступления и нервных срывов вкус полыни. Нужна была куда более сильная преправа, чтобы перебить горечь и вернуть к нормальным ощущениям "вкусовые рецепторы" затронутой души. Он ревновал момент, силясь вспомнить, была ли у него хоть одна похожая на эту сцена... Но память бешено рассмеялась в лицо инкуба. В кои-то веке он желал помнить, но не мог. Вся его жизнь "до", походила на огромное размывшееся пятно, где сложно было уловить миниатюрные сценки. Родителей Ашер не помнил вовсе, хотя был убежден, что они никогда не любили его и не обращали на него внимания больше, чем он того заслуживал. Ревность толкала к краю обрыва... Нет, он не стал бы кидаться словами, что отдал бы все, лишь бы оказаться на месте крошечного существа, глупо и лживо. Но окунуться в нежность, от которой он так опрометчиво отказался...
Инкуб бесшумно ступил назад, торопливо ретируясь обратно в коридор. Достаточно, он больше не вынесет. Все слишком странно. Запутанно. Реальность в пух и прах разнесла ожидания. Но какие они были? Завладеть оборотнем. А дальше? Пить кровь, подпуская ближе? Вновь захватить его разум? Добиться желаемого? А потом? Все шло в тупик. У Доминика была жизнь здесь во Франции, была работа, которую мужчина определенно любил, был маленький сын и, как Ашер понял, была мать. А у него? Он вот-вот перелетит океан, ступит на землю Нового света, и со злым удовольствием будет ждать встречи со своим прошлым, посмотрит ему в глаза и сломает все, о чем Жан-Клод когда-либо мечтал. Не то предложение для спроса.
В бессильной ярости, вампир срывает себя пальто. Кучей оно падает на пол. Но это не правильно и Ашер аккуратно складывает его на стиральной машинке. Совершенно новые брюки, заброшены в угол, их можно смело сжечь, устраивая ритуальные пляски. Обнаженный, в искусственном эклектическом желтоватом свете, Ашер выглядит как бракованная восковая скульптура из музея мадам Тюссо. Отражение не показывает ничего нового, никаких изменений. Впрочем, изгвазданный кровью, ослабленный и с нездоровым блеском в глазах, инкуб куда более походил на человека. Поток горячей воды рванул из крана и Ашер ступил в ванную, перешагивая через борт, задвигая штору, и тогда уже включил душ. Кипяток беспощадно хлестнул по лицу, заставляя зажмуриться, но не прилагать пока никаких усилий, чтобы промыть волосы и смыть с себя тошнотворный запах убитого вампира. А когда инкуб не видел, что вырывалось из труб, воображение рисовало картины рек крови, окрашенных в алый, даже бурый цвет, а не в розовый, как сейчас.
Он устал. Просто устал. Словно бы все время здесь он шел и шел против течения, тяжелые волны сбивали с ног, а неровное дно заставляло запинаться, норовя бросить на колени. И только стало казаться, что напор стих, только он остановился, пытаясь отдышаться, как пришла новая волна, выше и сильнее предыдущих, и накрыла с головой.
Он устал. Захотелось просто, чтобы все прекратилось. Упасть под напором воды, сотканной из адского пламени, сдаться, уйти на дно. Смириться. Не слышать ничего больше, кроме шума воды. Но даже сквозь него пробивается звук открывшейся двери и тихий шорох. В пропитанной паром, сильным запахом шампуня и гелем для душа, ванне пробежал не желающий теряться аромат жгучей корицы, вызывая у Ашера улыбку, а не ее тень. Своего рода клятва. Намек. Уверение, что даже в новых условиях можно что-нибудь предпринять. Или это вода смыла с него дурные пессимистичные мысли?
Не щадя самое себя, насухо вытерся полотенцем, оставляя не тронутыми только потемневшие от влаги волосы, тяжелыми волнами прилипшие к плечам и лопаткам, пока не без удовольствия застегивал молнию заботливо выделенных брюк. Не лучший момент, чтобы смотреть в зубы дареному коню, но те были ему длинны самую малость. С тщательностью, от которой сам пришел в благоговейный ужас прополоскал рот, пытаясь приглушить запах крови перечной мятой. И только после накинул рубашку, закатав рукава и не утруждая себя заправлять ее или застегивать на все пуговицы.
Определенно так было куда лучше. Оставалось надеяться, что он не отмокал полночи, а Доминик не уснул. Быть может было еще не подходящее для разговоров время, но промокая волосы полотенцем, инкуб ступил в залитую светом кухню и застал мужчину за более чем интересным занятием.
Он мурлыкал.
- Bon appétit, mon chaton, - немного снисхождения, лишь бы прикрыть сразившую на инкуба повал умилительность происходящего. Совершенно не важно, что делал Доминик до появления Ашера - сегодня они оба видели друг друга не с лучшей стороны и все же умудрялись оставаться цивилизованными. В прочем вампир не имел ничего против поддайся оба первобытным инстинктам. Хищника, живущего внутри него, привлекало все - охота, кровь, мясо... секс.  Словно бы не зная, куда себя деть, напуская на себя неподдельное смущение, инкуб опускается на блажащий стул, полубоком, перекидывая волосы через плечо и показушно медленно, выжимая их полотенцем. - Водопровод... куда приятнее, чем ждать пока подогреется вода, и тебе наполнят ванну, - небольшая заминка, выдержанная специально. Усталость давала о себе знать, сметая на своем пути долгие разговоры ни о чем. - Доминик? - мягче, чем требовалось, но достаточно, чтобы привлечь внимание, окликом прося повернуться. - Он не остановится.

Ашер подобрался сидя на стуле, выпрямляя спину, в последний раз проведя полотенцам по еще мокрым волосам и откинул его на стол. Врага быстро пропитала ткань рубашки, но никакого дискомфорта не возникло. Инкуб был заворожен. Попался. Он либо столь сильно устал, что не мог отвести взгляда, либо ловушка оказалась куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. Движения Доминика -  что-то сложное и волнующее. Он не просто отталкивается от земли ногами - каждая часть тела движется, и словно в разных направлениях… но так слаженно и грациозно. Невольно мысли возвращались к тому, что где-то на поверхности своего звездного часа ждал огромный хищник, большая дикая кошка, белоснежный лев, с которым явно еще ни разу не случалось, чтобы он неловко ступил и наделал шуму. Доминик ступал совершенно бесшумно, как будто передвигался по облакам. Поступь подобна удару гонга в воде, звону гуслей в глубокой пещере.
Протянуть руку, раскрывая ладонь, притянуть к себе, исследовать будоражащее тело, пытаясь понять, откуда у мужчины столько мышц, которых не должно было быть. Но инкуб держит руки перед собой на бедрах, с едва уловимой на губах улыбкой на той грани между ленью и знанием, что происходит в этот самый момент. Словно прогретый жаром горячей воды, плотным тяжелым душным паром, взгляд неестественно светлых глаз поглощал верльва, впитывал его в себя, привязывался и следил, разгадывая, что будет дальше. Даже если это была связь, даже если происходящее было одним лишь желанием мастера над подвластным зверем... пусть так. Где-то на задворках сознания крутилось напоминание - им нужно было поговорить, понять, что делать дальше, как избавиться от внимания Антонина, но эта казавшаяся слишком серьезной, непосильной мысль натыкалась на препятствия и в итоге вынуждена была отступить. Им была предоставлена вся ночь...
Мучительная истома накатила и сковывает ум; во всем организме, несмотря на невыразимое утомление, кружила голову близость; одна только мысль мечется, сосет и давит - и эта мысль: ближе! ближе! ближе! Он уже не борется, какой смысл в сражении, когда понимаешь что бой уже проигран и ничто на этом свете не поможет одержать тебе победу. А может то, что должно случиться было не проигрышем? Они выигрывали оба, и их эта мысль не гнетет, и они не погибнут под бременем уныния и одиночества.  Усталость не препятствовала тому, чтобы испытывать хоть какие-то эротические позывы, но создавала препятствия. И Ашер ловил дыхание, горячее и прерывистое, тяжелое и неуловимое. Захватывал в плен из разъехавшихся в стороны ног, подпуская тягучую опасную грацию Доминика ближе, невесомых прикосновений пальцев по контуру подбородка, что стремились к шеи и нашедшие свой окончательный приют в белых волосах на затылке, оттягивая голову назад и вниз, открывая инкубу, больший простор для маневра, и он скользит следом за рукой к краю стула, еще не вжимая в себя Доминика, но близко к этому. Ласкает взглядом его лицо, оттягивая момент, доводя обоих до высшей точки нетерпения. Самое лучшее в поцелуе - сам момент перед поцелуем: когда ты еще не знаешь, поцелуешь или нет, и если поцелуешь, то как ответит ли тебе партнер или нет. Этот момент! И неторопливо разглядывает полуоткрытые губы, Ашер знает и помнит что они мягкие, податливые и непослушные... Под призмой нынешнего вечера и этого вызова Доминик соткан из бесстыдной порочной жадности и инкубу было необходимо узнать, есть ли край, сможет ли он наполнить пустоту. И он сокращает расстояние, обрушиваясь на мужчину, словно в опьянении, поцелуем глубоким, всепоглощающим и сводящим с ума. Поцелуй, который завоевывает душу, отнимает сердце, лишает остатков самообладания. Поцелуй, пробуждающий что-то спрятанное, скрытое, потаенное, то, что было под запретом воспитания, традиций и даже морали. Поцелуй, так стремительно меняющий инкуба, и все вокруг него.
И он отрывается первый, в смятении от всего, что почувствовал, от всего, что мог почувствовать и улыбается с закрытыми глазами, продлевая ощущение игристого триумфа. Только тогда Ашер выпускает из пальцев волосы, надеясь что не причинил боли и заключает в ладони лицо Доминика, с трепетным сиянием в глазах ласково, бережно и осторожно осыпает того поцелуями, пользуясь мгновением вседозволенности. Пока никто не сожалел, никто не отступал... Ашер брал то, что хотел всем естеством. То, чего ему не хватало, то, что казалось более несбыточной мечтой.
- Ты устал... mon chaton. Мы оба устали... - приглушенно, многозначительно, томно шепчет. Сдерживать себя оказалось сложнее, удерживая даже слабый поток остатков силы, что просачивалась в интонации и разрушала сдержанное спокойствие.  - Тебе нужно принять душ... - Но Доминик стоящий на коленях подле него, в нескольких сантиметрах от него был слишком заманчивой приманкой, Ашер вновь попал на крючок властных, стремительных и обжигающих губ, сотен быстрых поцелуев, и почти непрерывным, затягивающим как самый глубокий из омутов. - Ты измотан. Тебе нужен сон. Mon Dieu...! - выдыхает он, понимая, что вновь тянется к Доминику. Тот был спасением, дыханием жизни.
Со всей возможной осторожностью инкуб распутывает их руки, отодвигает друг от друга, давая обоим протрезветь, остыть и вспомнить, что произошло. Нет, вампир не собирался думать, что все это шоковая реакция. Он, правда, не хотел, но... Всегда существовало это самое "но".
Инкуб плавно встает со стула, пытается не утянуть за собой Доминика, но захватывает белую прядь, пропуская ее сквозь пальцы.
- Я наполню тебе ванну, - и все же прежде чем покинуть кухню наклоняется, скрывая новый поцелуй за стеной влажных холодных волос. - Стоило дождаться момента и принять ее вместе...

Между ними был какой-то темный магнетизм. Рядом с Домиником Ашер начинал чувствовать, как его тянет к опасной черте и что только захоти мужчина, и он перешагнет ее, с радостью предаваясь неизведанному. С радостью отдаваясь всем желаниям: этот человек так близко, он чувствует его прикосновения - и ему это нравится; он вдыхает его запах - и ему это нравится; создавалось впечатление, что он, оказывается, ждал его - а вот это  уже... Закончить мысль не удавалось, от дерзко сорванного поцелуя расползалось тепло. Пальцы скользнули ниже, ниже, оставляя за собой горячую, вкусную боль. Они зажигали друг друга, как пламя, свет и жар. И вместе этим просыпался демон, изгнать которого не было под силу никому из ныне живущих.
Отступить на шаг, выпустить Доминика из рук, скрыться в коридоре казалось совершенно не выполнимой миссией. Только обретя столь долгожданный ценный дар, с ним невозможно было расстаться даже на краткий миг. Проблемы, вопросы, волнения послушно отступили на задний план, как хорошо выдрессированные подопечные, оставляя только море чувственности. Грани смешались, как один голод перетекал в другой, скользя по поверхности, отражаясь в глазах, просачиваясь сквозь кожу, оседая на обоих действующих лиц. Взять здесь и сейчас путалось с тягучей потребностью в спокойных пропитанных нежностью объятиях. Пить его и отдавать все что имел, пусть все, чем владел инкуб, казались блеклыми безделицами. Его отшатывает прочь, предостерегая от любых поспешных действий. Сейчас все происходило стремительно для того кто ждал так долго, кто привык хранить мрачную невозмутимость, кто отвык дарить любовь и с благодарностью принимать ее в ответ. Ашер сам почувствовал на кончике языка собственный страх. Короткая паническая атака. Он боится себя и того, что может сделать с Домиником. Тот льнет одурманенный, податливый, желанный и... Инкуб столкнулся с тем, что на первый взгляд было совершенно нереально, не для него, не для таких как он, но неуверенность последнее время была самой верной его спутницей.
- Ты был так великодушен, mon chaton, я не могу оставаться в долгу, - голос становился тихим и хриплым. Ашер точно знал, что все пропало. Без дальнейшей внутренней борьбы он выскальзывает в освещенный только мягким спокойным светом из кухни коридор, чтобы скрыться в ванной, не давая себе ни мгновения, чтобы совладать с собой и предаться душевным терзаниям. Но эта передышка заставило буйную стихию утихнуть. На море вновь властвовал штиль и вновь, и вновь крутилась только одна мысль, что инкубу не чего было шугаться. Другой коварный вопрос, выбравшийся на поверхность как мерзкий спрут, начинал душить его изнутри. Как... как видя перед собой такое, Доминику хотелось его трогать? Что было не так с верльвом, что его влекло это уродство? Что...?
Вада с шумом вырывалась из крана. Ашер рухнул на колени, опустив одну руку в ванную, словно пытаясь понять достаточно ли нормальна температура, и не стоит ли прокрутить смеситель в другую сторону. Но он ничего не чувствовал, лишь заворожено глядел как разрастается белая пенная шапка. Он так бы и сидел, даже если бы теплая вода начала вырываться за края, срываясь на пол, расползаясь по ним, пытаясь прорваться дальше в квартиру, утягивая с собой и чарующе пахнущую пену, если бы не прохладный поток воздуха, ворвавшийся в ванну вместе с вошедшим Домиником. Ашер нарочито медленно обернулся, уложив голову на акриловый борт, но еще не тянулся к крану, перекрывая воду, опасаясь, что погрузись они в тишину и случится нечто дурное, что спугнет одного из них или сразу обоих.
Вампир остается сидеть, забившись у угла и покорившись судьбе, пусть все тянулось вперед. Подползти, не унижаясь, но впав в трепетную осторожность и стащить прочь грубую джинсу, освободить точеное тело от оков и, боясь осквернить не то что прикосновением, но даже вздохом, лицезреть его всего. На краткий миг Ашеру показалось, что это совершенно не приемлемо, разглядывать как мужчина раздевается, как плавно он преодолевает то небольшое пространство от двери до ванной, как играют мышцы под кожей и думать не только о том, что икнубу позволили находиться рядом с живым совершенством, но и о том, что ему дозволили этим совершенством... Владеть? Нет. Обладать. Да, скорее так.
Тень улыбки добралась до светлых глаз, и Ашер наконец-то оторвал голову от бортика ванной, провел по тому пальцами, скользя в сторону, Доминика и подул на ближайший пенный холм, сдувая его прочь:
- Хочешь, чтобы я присоединился к тебе? - небольшое помещение погружается в тишину, нарушаемое только плеском воды в наполненной ванной. Вампир пододвигается ближе. Медленно и текуче, рассыпая вокруг свою ауру, сотканную из пороков и крошечных капелек синильной кислоты - их восхитительный привкус. Еще ближе... Еще... Если он привстанет и слегка повернет голову, они окажутся лицом друг к другу. Заманчиво. Притягательно. Но Ашер скользит дальше, прячась за Домиником, скрываясь от его плывущего, но полного удивления и неприкрытой жажды взгляда, в котором вампиру непременно стоило утонуть. Проворные пальцы быстро разбираются с пуговицами, рубашка с тихим шорохом опускается на плитки. Было бы так неосмотрительно испортить ее в самом начале вечера. Начинающие медленно высыхать волосы были откинуты на спину и казались подпаленным золотом, таким же темным и тяжелым на бледной коже спины, когда инкуб обхватил Доминика со спины за плечи: - Я ведь уже опробовал все прелести скорого душа.
Сквозь густой и тяжелый хвойный запах пробирается принадлежавший только и исключительно верльву. Ашер не осознает, что начинает тереться о плечо Доминика уцелевшей щекой, как его руки высвобождают мужчину из объятий, но скользят вниз по груди, уходят под мнимую преграду в виде белой пены и воды, вниз... по животу, отмечая и запоминая. И замирая, когда становится ясно, что дальше ему не дотянуться, но проводя линию губами по плечу, направляясь к шее, но застывая перед новым поцелуем в сантиметре от кожи.
Он чувствовал растущее напряжение, чувствовал пульс, слышал лихорадочный бег сердца и терял в ощущениях голову, зарывался в них как в одеяла и меха, бархат и шелка. Чувствовал, как откликается Доминик, не веря до конца, что это действительно так, что все реальность, а не сотканная злым гением иллюзия. Он действовал так на кого-то... Нет, не на кого-то эфемерного, а на конкретного человека, что был сейчас рядом влекомый желанием за желанием, выгибающимся и извивающимся, начинающим сбивчиво дышать... Как такое могло быть?
- Ты ведь совершенно не имеешь понятия, что покупаешь, Доминик. Je suis marchandises endommagées¹... - даже ему показалась эта попытка слабой, вероятно все дело в том, что выдыхая слова, он вновь и вновь оставлял следы поцелуев на коже, зажимал мочку уха губами и ни в коей мере не мог остановиться.
Опаска схлынула. Не стоило думать. Не стоило сомневаться. Но предложить последний шанс на капитуляцию было необходимо, даже если сам инкуб не пережил бы ее и слов отказа. Не смог бы выдержать, вот только... Только что? Сколько можно было мяться? Сколько можно было играть в недотрог, если ночь в клубе вопила о притяжении? То, что было в кухне, не нуждалось в словесном подтверждении. Как бы дико это не выглядело со стороны в глазах изгоя и самопровозглашенного затворника, но все было известно наперед, сколько бы он не старайся убеждать себя в обратном.
Руки вырвались из водного плена, когда вампир поднялся с пола. Сражаясь с волосами, Ашер и сам не был уверен в том, что делал - он хотел произвести впечатление? Но какое отталкивающее или напротив? Хотел спугнуть или распалить? Вызвать извечную жалость или же неутолимую вспышку страсти? Очень демонстративно провел пальцами по рваной неровной линии между идеальным и уродливым, вниз по торсу, подбираясь к пуговице брюк, задерживаясь там на какой-то миг, прежде чем расстегнуть молнию, спустить ткань и без лишних усилий остаться таким... таким истерзанным и жалким, подставляясь под электрический свет лампочек. Ашер не стал убирать вызов из своих глаз, но с невероятным усердием пытался отыскать хоть тень всего того, что привык видеть и...
Ничего подобного.
- Столько потрясений за сегодняшний вечер... неужели вся твоя усталость сошла на "нет"?
Инкуб подается вперед, подбирается к ванне, не отводя взгляда. Опасность и предвкушение. Все смешалось в один опьяняющий коктейль.
- Последняя возможность, mon chaton, - великодушно, несколько ехидно, особенно на фоне того, что он уже в воде в ногах ванной, опускается на колени и хотел бы не касаться Доминика руками, направляется к его губам, чувствуя как крошечные пузырьки пены щекотят кожу. Мужчина был прав - ванна для них мала, не столь критично, скорее возбуждающе.
Ашеру уже плевать был ли хоть какой-то шанс на отступление. Он впивается в Доминика. Нависает над ним, упираясь в края ванной.

¹ Я - испорченный товар (фр.)

Отредактировано Asher (18.06.15 01:05:10)

Томительное ожидание подходило к своему логическому завершению, когда все на самом деле только начиналось. Одно неловкое движение и Ашер рухнет вниз, но пока он удерживает почти весь свой вес на руках, старательно не соприкасаясь кожей к коже, будто это могло хоть кого-то спасти. Будто это хоть в какой-то мере давало им обоим пространство. Вот только его не было, инкуб намеренно держит расстояние, совершенно не выветривающее густой туман из рассудка, напротив, сгущая его, поглощая, обволакивая.
Что ж он действительно не слушал. Не слушал срывающиеся с губ слова, но вникая в то, что происходило с Домиником физически. Хищник рвался наружу, из глубин души, рвался к своей цели, зажатой между ним и акриловыми стенками. Он готов был поклясться, что растущее желание катается на кончике языка, и это было все. Ашер голодал. Так долго и безжалостно морил себя, даже не представляя, как ему не хватало этого. Все вокруг наполнялось той дивной смесью, где в звучащем в сердцах ноктюрне сходились бесстыдство и чистота, где властвовала отчаянная нагота и соблазн бесовских грез. Пьянящий мускат тела был волнующим и желанным...
Oh mon Dieu! Догадывался хоть на краткий миг Доминик, как искусно соблазнял своими реакциями на приближение вампира, на отклик к его опасной близости? Ашер буквально кожей чувствовал бешеный пульс, воображение само рисовало как заветная алая жидкость несется по венам от работы  мечущегося сердца. В предвкушении инкуб судорожно сглатывает, понимая, что нужно держать себя в руках, не давая волю всем видам его жажды взять вверх, высвобождая их постепенно, удерживая и контролируя, лишь бы растянуть долгожданное удовольствие. Но впиться в зовущую плоть... заполнить разум... вновь довести их до апогея... упиваться вскриком, что разрежет полуночную тишину квартиры. Прознав о темных мечтах вампира, ему спешат напомнить, что есть и иной способ, не менее, если не более приятный в своем исполнении. Инкуб послушно вверяет руку Доминику, заглядывая ему в глаза, читая в них подтверждение всего высказанного вслух, и едва заметно улыбается. Покорно ладонь накрывает более чем весомое доказательство, Ашер на краткий миг откидывает голову назад, прикрывая глаза захваченный врасплох вихрем давно забытых ощущений, обещаний и видений.
- Если я попрошу еще... боюсь, что не выдержу, - сейчас как никогда ему хотелось быть как можно дальше от воды и скрывающей все белой пены, в вырвавшемся нетерпении инкуб сдувает мешающие холмы, и у самой кромки воды прикасается губами к влажной солоноватой коже Доминика, заглядывая вверх, когда как получившая толику свободы рука, погруженная под воду, с упоением исследовала готовый член любовника, медленно и тягуче лаская. Не добравшись до соблазнительной впадины Ашер ослабляет поводок, царапнув клыками нежную кожу. Проступившие капельки крови тут же смешались с водой, причудливо сбегая вниз, но вампир ловит их, припадая поцелуем к небольшим ранкам. От вкуса кружится голова. Этого мало. Чертовски мало. И словно в досаде пальцы обхватывают у основания твердую плоть. Медленно, что никак не вяжется с усиленно работящим языком на груди Доминика, не давая крови перестать высвобождаться из расцарапанной кожи, проводит рукой до конца пениса, останавливаясь у головки и разворачивает на ней кисть, словно именно он был когда-то его создателем, словно именно он когда-то вылепил его.
Стоило попросить прощения, что инкуб пустит кровь без предупреждения, но никто не высказывался против, не смотря даже на то, что это не был укус, не было зачарования. И, о, боги! Как же ему было мало. Ашер дразнил сам себя, а Доминик лишь охотно ему подыгрывал, ввергая в пучину отчаянной мольбы и мрачному первозданному желанию окрасить белые окружающие из облака в алый, но это было совершеннейшей дикостью, отголосками прошлых пиров, в которым не было места продолжительному... счастью. Он едва ли не рычит от досады - сколько мест скрыты под водой. Сколько всего он потеряет из виду в первый раз и, отрываясь от груди, алчно впивается в губы Доминика, продолжая исследовать его, смещаясь лишь бы отцепиться от края ванной и вытянуть из теплой воды ногу любовника. Как невыносимо жаль, что до внутренней стороны ему не добраться, как жаль, что он не увидит удивленного заволоченного дымкой взгляда голубых глаз, когда Ашер оставил бы там свой грешный сладострастный поцелуй...
Сейчас он был совершенно, абсолютно бесполезен. Пока. Плеск воды. Стон протеста - его или Доминика? - когда Ашер отрывается от горячих губ, обхватывая того за бедро, смахивая мыльные разводы и провокационно улыбаясь, понимая, что где-то там, в глубине смотрящих на него голубых глаз зародилось отчаяние, непонимания и крупица обиды, на то почему же инкуб так долго держится, и все же дрожа всем телом под ответными ласками.
Выпад и сочная горячая кровь течет по языку, щекочет нёбо, обволакивает горло и наполняет жизнью, заполняя все трещины, восстанавливая силы. Он стонет в унисон с любовником, вталкивает в него необузданную потребность перешагнуть черту, быстро и резко. Пожалуй, даже чересчур быстро, не дав прочувствовать все так же как в клубе, понять, что же способствовало в первую очередь - укус или мечущаяся рука вверх-вниз по стволу члена, накрывая первой волной яркого оргазма с головой.
Минута на то чтобы перевести дух. На то, чтобы в полной пере насладиться видом разморенного размякшего Доминика и наклониться к нему, попутно давая понять, что хочет быть опоясан его ногами, прижимаясь к нему и выдыхая в самые губы:
- Я надеюсь, в тебе остались силы, doux¹... потому что теперь я не отпущу тебя.

¹ сладкий (фр.)

Ложная кратковременная расслабленность и только слабый намек на удовлетворение. Вкрадчивый вопрос, в котором Ашер улавливает нотки порицания и тень разочарования. О, если бы инкуб только мог... он с радостью бы составил Доминику компанию в тех сладких мучениях, что нес за собой его укус. Он живо представляет мечущегося в экстазе мужчину, догадываясь, насколько впечатляющим будет это зрелище. И как сложно было бы сопротивляться соблазну вновь вызвать в нем такие вспышки... Но прежде, прежде он хотел почувствовать все сам, быть самой что, ни на есть главной причиной удовлетворения. Ашер тихо смеется на прозвучавший вопрос, лаская густым мелодичным звуком зажатого между ним и ванной Доминика, помогая заново вспомнить, а значит и снова пережить самые горячие и сладостные минуты, попутно обещая еще больше, в разрастающейся возбуждающей атмосфере что того и гляди будет на самом острие накала.
- Очень надеюсь, что да, - он целует острый подбородок, перетекая и стекая в между ног Доминика. Трется, не отрываясь от поцелуев. Сдвигается, обхватывая мужчину за поясницу. Ему нравится... ему даже льстит, что любовник сгорает от нетерпения, охотно предлагая всего себя, непристойно и далеко недвусмысленно двигая бедрами. - И еще больше... что тебе понравится, даже если я не смогу к тебе присоединиться, - Ашер ловит нижнюю губу, втягивая и посасывая. Нещадно и упрямо сжимает верх ягодиц, отрывая их от гладкого дна ванной, мнет  пальцами жадно и неистово, пытаясь, толи навеки вечные оставить там отметины, толи просто наконец-то осознать, что начинается что-то новое и удивительное, что-то... Он притирается и дразнится, выпытывая из Доминика стоны, желая вновь убедиться во власти желания, но  достаточно просто посмотреть человеку в глаза - и всё становись понятно.
Инкуб не стал убеждать Доминика, в том, что будет держать его так крепко, насколько хватит сил и так долго, как потребуется. Было в этом что-то не подобающее происходящему и скрытое подводное течение... Его поразило как громом: в этом тоже есть власть. Власть заставить человека сходить с ума от удовольствия, а не от страха и боли. Держать в своей власти каждую клеточку тела другого.
"Исцели меня", - алчная, эгоистичная мысль, в которой он не отдавал себе отчета, вскоре пропиталась надеждой на обновление. Ашер испытал жгучую боль, когда сорвал коросту прежней жизни, предстал открытым и неуверенным в себе перед Домиником, перед волной нового. Дыхание снова участилось. Чувства выплеснулись наружу, смешались, прекратили гноиться и начали рассасываться, залечиваться, обретая новую форму... или обрисовывая картину старой. То были шрамы, но никак не те, который инкуб стыдился.
Ашер смещает их к краю, помогая себе руками оказаться внутри Доминика, медленно и осторожно ввести себя, вперед и назад по миллиметру, постепенно прокладывая свой путь вглубь, не причиняя боли и все же срывая вскрик губами, проглатывая его поцелуем с ликующим восторгом выдыхая в ответ, когда введенный глубоко, до предела член туго сжимают мышцы. Сдержать порывы бушующей страсти стоило ему большого труда, однако он сумел овладеть собой. Вибрации тела, замирающее дыхание - особая сфера, кокон, наполненный чувственной энергией, которая постоянно циркулирует, вливается в них двоих. Извивающиеся и переплетающиеся лоснящиеся тела. В Доминике пляшет нерожденная вселенная, танцует предельно обнаженный, яростный мир. Он дышит в такт Ашеровскому сердцебиению, но... Его сердце - это хаотичность пульса, нервная аритмия жизни, больные судороги извечного неба. Мир в любовнике безумен. И этот мир принадлежал двигающемуся то размеренно и постепенно, то вдалбливающемся в Доминика Ашеру. Мир дрожал и прогибался под рукой инкуба, и линия горизонта рвется. Мутно мужчина вглядывается в глаза скрытые под опущенными густыми темными ресницами, и видел, как где-то там, в глубине восходит солнце. И, возможно, Ашер тысячу раз не прав, когда тащил Доминика за руку на крышу, где тяжелые звезды задевают мурчащим брюхом торчащие тут и там антенны.
Инкуб оказался бессилен перед напором томления, которое прорывалось наружу каждый раз, когда магические губы Доминика околдовывали его, а мускулистое тело наполняло жаром страсти. Он торжествовал, вновь и вновь доказывая, что Доминик всецело принадлежит ему. В какой-то момент у него мелькнула мысль о том, что он, может быть, поступает недостойно. Но он оказался слишком захвачен своей торжествующим ликованием от пересечения черты, утраты заблуждений и привычных мнений, его окунуло в усилия пробудить любовника к страсти. Он так отчаянно хотел Доминика, а в этот момент еще больше, доказывая толчками, впивающимися руками, тяжело ползущими по бокам и груди, жаркими поцелуями от которых уже кружилась голова. В ушах стоит плеск бьющейся воды о стенки ванной, воркующие стоны вызвали в нем новый прилив неистового желания, его сладостность сделала его ненасытным. Сейчас с каждым мгновеньем страсть разгоралась в инкубе все больше и больше. Все это время Доминик был огнем, горевшем в его сердце, разуме и крови. Еще совсем недавно ему приходилось довольствоваться лишь предвкушением того восторга, который они будут переживать вместе. И вот они, эти счастливейшие мгновенья восторга, наступили! Теперь это была бесконечная череда потрясений.
Ашер выпутывается из объявших его ног, чувствуя свободу, но не приносившую ничего, кроме как желания оказаться вновь заключенным. Расплетает их тела, проворно сдвигаясь, лишь бы дать простор и перевернуть Доминика. Вода расплескалась по полу, а та, что остывала вокруг бушующих любовников, приобрела мутный белый оттенок, словно в нее влили молока - это отголоски пены. Все причудливо преломлялось, но, то, что его интересовало, уже ничто не могло скрыть от ненасытного взгляда. Ашер скользит губами по ягодицам Доминика, тихо отговаривая себя от того, чтобы отвлечься и впиться в плоть зубами, заставляя подниматься вверх, вдоль позвоночника, притираться неровной шершавой кожей к гладкой спине, откидывая прилипшие словно щупальца осьминога льняные от воды волосы в сторону и упираясь в борт ванной рядом с руками Доминика вновь врывается в него.

Всего было слишком много.
Казалось того и гляди инкуб взорвется, раствориться в вечности, после столь огромного времени ожидания. Ашер ощущал как его вновь и вновь кидало в жар от поцелуев, как по телу волнами растекается желание, блаженство и наслаждение, он хотел раствориться во времени или замереть в этом моменте навсегда. Сейчас «навсегда» казалось слишком мало. Кажется, что ему всегда будет мало, потому что он не верил, что можно пресытиться тем, что пробуждал в инкубе вот этот мужчина, охотно двигающийся на встречу, отвечающий на любое прикосновение, сдерживающего вскрики, нельзя было пресытиться всем тем, что он предлагал.
"Такого не может быть", - твердило подсознание, но тело считало иначе. Хотелось лишиться последней преграды, хотелось, чтобы они перестали дразнить друг друга, хотелось откинуть все мысли и поддаться тому чувству, рвущемуся из вампира во внешний мир, провести руками по его торсу, осыпать поцелуями, прикусить кожу и провести влажную линию языком  и сделать последний резкий толчок…
Ашер не мог больше. Не мог вовсе не потому, что у него иссякали силы, нет, далеко нет. Не мог потому, что бьющие фонтаном ощущения казались чрезмерно сильными, для того, кто старательно пытался их избегать. Доминик сводил его с ума, сам не подозревая этого.
Наваждение. Влечение. Страсть. Любовь. Можно было обозвать это как угодно, но все равно ни одно слово не могло передать весь спектр чувств, которые инкуб сейчас испытывал к верльву. Запретный плод всегда сладок, а когда вы насильно строите сами перед собой препятствия, рано или поздно барьеры сломаются и, поддавшись безумию можно поддаться чему угодно. Вот так он, тот, для кого утерян навсегда человеческий дурман от алкоголя, пьянел от того, что с ним творилось. Чувства смешивались с энергией, с прикосновениями и поцелуями, с звуками хлеставшей о стенки воды и звонкими шлепками обнаженной кожи, с толчками и шумным дыханием, будоражащими сознание.
Он не понимает, что хочет больше - прикрыть глаза, откинув голову назад, отдавшись во власть тактильных ощущений или же смотреть как играют под кожей мышцы на спине Доминика, как он выгибается и прогибается под осмелевшими властными руками вампира, как он скрывается в глубинах оборотня. Все так соблазнительно. И Ашер забывается, кидаясь из крайности в крайность, теряя веру в то, что все окружающее - реальность, что то что он чувствует не насланная иллюзия, не бурное воображение, столь яркое и ощутимое, столь настоящее. С охотой он прижимает к себе припавшего любовника, обхватывая того поперек живота, пытаясь вжать его и втолкнуться глубже, но... куда дальше? Проходится теплым дыханием по влажной коже шеи, сдувая капельки воды:
- Ты много говоришь, Доминик, - старательно бормочет каждое слово, наполняя их всевозможными оттенками, заставляя по коже любовника толпами нестись мурашкам и заставляя дрожать, когда губы Ашера пробираются к скрытому волосами загривку, но чтобы он не хотел сделать, его прерывают. Теперь уже инкуб дрожит и расслабляется. Рука, крепко державшая Доминика опускается ниже - дорожка жестких волос вниз от пупка, ниже, еще ниже, пока пальцы не смыкаются на члене, начиная вторить медленным круговым движениям бедер. Ашер закатывает глаза, откидывая голову, с замиранием и бессловным трепетом открываясь исцеляющим поцелуям, что излечивали старые раны и ожоги.
Доминик своим присутствием и участием затягивал отголоски боли, возрождая в душе инкуба нечто утерянное и забытое. Нечто, что пугало своей мощью, заставляя зависеть от его губ и собственных желаний. В Не смотря на электрический яркий свет все соткано из тумана - нереально, накаляет нервы, вынуждая каждый сантиметр тела напрячься от всех действий Доминика. Укусы, медленные движения его языка, скольжение рук и последняя преграда исчезает так быстро... него участилось дыхание и поцелуй был как передышка, но чертовски короткой.
И Ашер теряя почву под ногами, утрачивая все воспоминания, мысли, цели - все на свете, делает выпад, возвращая себя самому себе и удовольствию. Заставляя любовника откинуться обратно, впрочем, не выпуская его, с увлечением продолжая исследовать его рукой, доставляя к пику... Ведь он прав - долго это не протянется, как бы они не хотели. Усталость и утерянная выдержка возьмут свое, тогда почему бы не устроить мощное завершение, вознестись вверх и умереть красиво, задыхаясь друг от друга?
Волна нарастала. Не тот миг, когда нужно было бороться, чтобы не захлебнуться, тогда за одной волной непременно последует следующая, и ещё одна, и ещё… Разбег. Напор волны. Удар.  Вода захлестнула с головой, унося в иные миры. Энергия с яростью вырывается на волю, неся за собой полное тягучее удовлетворение, прокладывая  путь к счастью. Удовольствие - опасная вещь, его хочется испытать снова, хочется жить вечно. Удовольствие - это свобода. И этим удовольствием был мужчина, размякший в руках Ашера, мужчина которого прижимал сейчас ввергнутый в исступление вампир и не мог даже улыбнуться уголками губ, чтобы показать, как было хорошо. Великолепно настолько, что он не мог двигаться, да и не хотел.
Им стоило оказаться в этот же миг в кровати, притянуть друг друга и лежать, сплетясь ногами, слушая размеренное дыхание и усмиряющийся стук сердец, а вместо этого они стиснуты в ванной, которая теперь казалась крошечной и совершенно не удобной. И все же инкуб двинулся, превознемогая нежелание и поцеловал верльва в плечо.
Удовлетворение. Триумф. Расслабление. Спокойная нежность прорывалась на поверхность.
- Будь ты дитя небес иль порожденье ада,
Будь ты чудовище иль чистая мечта...¹ - к чему он вспомнил Бодлера? Но несколько строк, незамысловатая рифма вызывают у него все-таки улыбку, и Ашер вновь и вновь покрывает плечо Доминика поцелуями, в какой-то момент, начиная сыто и довольно смеяться: - Когда ты зовешь меня по имени... это похоже на заклинание и на фоне этого "mon cher" ощущается пощечиной. Но я готов быть "дорогим"... как согласен быть твоим, Доминик.

¹ цитируется по стихотворению Шарля Бодлера "Гимн Красоте".

Усталость накатила с новой силой, но в отличие от ее предшественницы на кладбище Пер Ла Шез, эта была сытой и растекающейся негой от полного, пусть и временного, насыщения. Все вновь делилось на "до" и "после", никаких объяснений и пожеланий как распорядиться со случившимся в дальнейшем. Благо вопросы отступили на второй план, не мешая в своей назойливости, выжидая лучшего момента, прежде чем посыпаться, скатываться с губ снежной лавиной, изничтожая все на своем пути. Ашеру было не под силу сейчас даже задуматься о том, что скорей всего дал обещание, которому не суждено выполниться на все сто процентов. Не сейчас... Сейчас он опустошён и потерян для мира, для того, что было бессловно предложено ему, чьи заманчивые перспективы повисли в пропахшем хвоей, корицей и сексом воздухе, не хуже пресловутого Дамоклова меча. Но и раскаяния не последовало, как и мгновенной попытки позорно дезертировать.
- Как скажешь, doux, - прошептал почти одними губами вампир, осторожно целуя верльва, улыбаясь ему в губы. Молчать инкуб умел не хуже, чем декламировать воодушевляющие, но двусмысленные речи, он потерся о кончик носа Доминика, прикрыв глаза и вдыхая его запах ртом, смакуя на языке, прежде чем коротко коснуться припухшими губами щеки.
Внезапная боль и инкуб шипит от нового вихря ощущений. Когти впивающиеся в его плоть, металлический запах выступившей крови - все равно, что это была его кровь - и Ашер вновь захвачен в новую чарующую магию. Он в ожидании следит за действиями любовника, борясь с нахлынувшей потребностью если не размазать по тому собственную кровь на манер взбитых сливок, то хотя бы слизать с его пальцев, превращая все в прозрачную незамысловатую  прелюдию.
Доминик вновь умудряется удивить мужчину. Загипнотизировано полуприкрытыми глазами инкуб следит за тем, как любовник приближает их сплетённые руки к своему лицу, как выпускает язык и скользит им по кровавым разводам, слизывая заветную жидкость. Где-то в обжигающем  взгляде холодных льдистых глазах вампира скользит толика зависти, но он не пытается прервать процесс, покорно ждет, когда же верлев сочтет что его «голод» утолён и только тогда трепетно запечатлевает поцелуй, пробуя на вкус.
- Доминик... - осторожно окликает его, проводя пальцами по голове и мокрым волосам, тяжело облепивших обнаженную кожу плеча. Ашер мог бы лежать в ванной хоть до скончания веков, но даже его непритязательные потребности все-таки тихо намекали, что лучше им все-таки было завершить водные процедуры. До рассвета оставалось еще несколько часов и если бы у вампира решили узнать, сколько именно, он ответил бы с точностью до секунды. Да, пусть его бодрствование еще не подходило к концу, и он мог бы произнести вслух, что еще успеет добраться до места дневного отдыха Принца Парижа, то Доминику был необходим сон, сейчас, а не позднее. Разве инкуб имел право пытаться отобрать у мужчины данную от рождения потребность в отдыхе? Пережитые потрясения опустошили их обоих, Ашера поддерживала забранная кровь Доминика, тогда как оборотень être sur les rotules¹. - Нужно выбираться. Я помогу.
Именно этим Ашер и занялся, без особых усилий вытягивая любовника из холодных оков мутной воды и белых стенок ванной, проверив, что тот вполне способен стоять самостоятельно, вампир перехватывает вперед махровое полотенце и с поразительным самозабвением насухо промокает воду, ручейками струящуюся по телу Доминика, не скрывая на этот раз своих оценивающих и алчных рассматриваний. На сегодня жажда была пресыщена, пусть и струилась под самой его кожей. Больше он действительно не смог бы выдержать. И тогда удовольствие стало бы самой изощренной пыткой. В прочем оно всегда таковым и являлось. Обмотав полотенцем узкие бедра Доминика, Ашер и сам прикрыл наготу, отмечая, что ему удивительно легко сейчас было не прятать свое уродство. Оно словно растворилось, исчезло, превратилось в отголоски былого кошмара и не более.
- Я мог бы... - он подхватил разбросанную по полу ванной одежду, спустил воду и уже обдумывал пути отступления, но не один из планов не нравился Ашеру в полной мере. Каждый из них был заведомо проигрышным. В мгновенно ставшей неловкой тишине, инкуб улавливал флюиды, что если он сейчас попробует намекнуть о логичности его ухода, то вызовет ни к чему не ведущую вспышку гнева. Как тогда в клубе… с поправкой на то, что в прошлый раз вампир воздвигал непробиваемую стену, опасаясь за свое и без того расшатанное психическое здоровье, а сейчас за физическую сохранность. Вряд ли у Бёмера был припасен на всякий случай гроб с плотно закрывающейся крышкой. И доверял ли инкуб оборотню настолько, чтобы остаться, провести весь день, будучи абсолютно беспомощным и уязвимым? Он вышел из того возраста, когда можно было кидаться вниз головой с обрыва, уповая на феноменальную удачливость и будучи окрыленным юношеским максимализмом. Стоило ли рискнуть, сыграть во-банк? Отшвырнуть полотенца, что лишь номинально скрывали любовников друг от друга, раскинуться по простыням и поверить, что Ашер восстанет с заходом солнца. Задернутые плотные шторы на окнах вселяли надежду на счастливое пробуждение, но все же… о, боже!
Ашер опустился на край кровати, разглядывая сквозь полутьму безмятежное лицо Доминика располосованное тенями, придавая тому совершенно фантазийный вид, полный загадочности и готической мрачности. Подается вперед, упираясь локтем в подушки, и тянется еще, лишь бы поцеловать в висок:
- Не думаю, что если я останусь здесь после рассвета это хорошая идея. Это квартира. Кругом окна, куда может просочиться дневной свет… а мои отношения с солнцем давно исчерпали себя, - инкуб потерся о лицо верльва, прикрывая глаза, стараясь контролировать собственный голос, и все же нет-нет да в нем проскакивали полные скорби нотки. В короткой заминке родился еще один аргумент: - У тебя маленький ребенок… как ты собираешься ему объяснять появление мужчины в родительской спальне, к тому же… определенно мертвого?
Столь живому по всем показателям мужчине должно было стать, по меньшей мере, не по себе, проснувшись рядом с холодным телом одиноким, покинутым, мертвым, пусть и выглядящего в «смерти» ничуть не хуже, чем при жизни. Не каждому хватит выдержки, когда такое пробуждение случается в первый раз, а верлев определенно был новичком в той части скрытого от посторонних глаз мира, к которому они оба принадлежали. Шокировать и отталкивать не входило этой ночью в планы Ашера. Как в прочем и встречаться с окружением Антонина, им самим и кем-либо из Совета. В подземельях Принца инкуб никогда не был один.
- Иди ко мне, - приглушенно произнес мужчина, одним плавным движением откидываясь на кровать, раскидывая влажные волосы и руки, готовый заключить Доминика в объятия. С чем черт не шутит…! Если Ашеру суждено сгореть, то пусть так и будет. Тихий голос, напоминающий о кровной мести, об измене светлой памяти о любимой женщины, проигнорирован был ровно до следующего заката. - Süße Träume², mon chaton, - последние часы насыщенной декабрьской ночи инкуб позволил себе слабость – насладиться размеренным дыханием засыпающего в его руках пышущего жаром мужчины. Плененный в столь знакомые и столь же чужие реалии, Ашер опасался пошевелиться, мерно поглаживая Доминика по голове…
…пока первые лучи солнца не коснулись горизонта и не вырвали из инкуба жизнь.

¹ валился с ног (фр.)
² сладких сновидений (нем.)

Отредактировано Asher (02.07.15 13:28:04)

Вновь и вновь. Сотни раз до и столько же после он будет умирать на рассвете и возрождаться на закате, получив толи в дар, толи в проклятие свою вечную жизнь.
Плюсов и минусов для его нежизни (быть может, несмерти) было несметное множество, но чаще за последние триста лет он считал данное ему Белль Морт - возмездием за грехи. В прочем, если бы Ашер хоть на мгновение задумался, вспомнил о том страхе, что внушала ему его госпожа, то понял никакого права она не имела наказывать инкуба за содеянное. Но Белль была женщиной. Женщиной, вошедшей в апогей самого понятия - она была непостоянна, злопамятна, жестока и ревнива. Складывалось впечатление, что она кокетничает со всем миром потому, что кокетство - единственная форма проявления доброты, какую она знает, что так она пыталась выразить свое хорошее отношение к людям и заставить их - мужчин, в первую очередь, - хорошо относиться к ней, но следом всех накрывала волна ее гнева… Расплата за счастье, которое заставило двух ее любимцев, ее фаворитов покинуть ее огромное ложе не заставила себя ждать. Как только настало время Прекрасная Смерть напомнила о себе, о их выборе, о простушке, которой заменили ее (!)...
Ашер с той же глубиной чувств любил и ненавидел пробуждения, казалось, что они пропитаны ароматом розовых лепестков и рядом, сгорая от похоти потягиваются, увлекая из одной ловушки в другую, куда более темную, мрачную и глубокую, откуда не существовало выхода. 
Его грудь пронзала острая боль, словно сотни заточенных клинков разом впивались в плоть, решаясь добраться до небьющегося сердца. Тело на короткий миг сводило судорогой, путая мысли в голове. Все переворачивалось с ног на голову, превращаясь в размытые полотна сюрреалистов. Драгоценные секунды тратились на то, чтобы вновь осознать кто он, где он и зачем все это. А после был глубоких вздох. Шумный и чуждый телу, что слишком долго было на грани, которой никто так и не дал ни названия, ни объяснения. Инкуб мог отказаться от столь крошечного элемента роскоши, но привычки имели корни, что накрепко засели в глубинах сознания.
Сладковатый запах... Замирающее биение маленького сердца... Тихое дыхание, выдающее любопытного шпиона с головой. Инкуб улыбнулся кончиками губ, неосознанно, на самом деле не имея ни малейшего понятия как ему реагировать на столь цепкий пристальный интерес. В мире было множество вещей, которых Ашер не знал и которые с искренней неподдельной радостью мог познавать. Были и такие, которые внушали в него не ужас, но неутомимую панику, напоминая, что он слишком давно был человеком, в чьей жизни никогда не было своих детей. Сквозь призму лет, инкуб не мог вспомнить общался ли он с ровесниками такими же знатными, как и он сам, или детьми слуг, что с каждым годом становилось в его семье все меньше, как и денег. Более того он не помнил себя ребенком. Этим смертные воспоминания стерлись много столетий назад. С первым укусом, с первым глотком крови.
Среди вампиров были те, кого обратили до десяти лет, но глядя в остекленевшие глаза ты рано или поздно понимаешь, что эти ангелы, херувимы, сошедшие с картин Рафаэля и де Шампаня, далеко не невинны, их разуму и души прогнили, оставляя место лишь для доставления другим боли и страданий. Адское слияние детского тела и разума совершенного безжалостного садиста. Тогда отчего же в этот миг вспомнив о роковых встречах, инкуб не подумал о том, чтобы содрогнуться и насторожиться?
Ответ крылся на поверхности - от мальчика пахло Домиником, как и во всей квартире, как и сам Ашер. Где-то там, видоизмененный самобытный запах смешивался с ароматом верльва и юной, чистой крови. Весь коктейль путал, приглушал бдительность, окунал в смятение и пробуждал силу, отправляя ее к маленькому существу, пытаясь ухватиться за нить... Но ее не было.
Быть может слишком юн? Быть может... Ашер ни черта не знал о львах и оборотнях этого вида? А еще об открывшейся способности, ощущая теперь себя слепым новорожденным котенком. Мужчина поерзал, не торопясь выбираться из укрывающего его одеяла, убеждаясь, что не спугнет мальчишку и не доведет до истерики своим видом, растревожив тонкую детскую психику. Убедившись, что шрамы скрыты, инкуб, еще не открывая глаз, все же позволил себе улыбнуться:
- Bonsoir, monsieur petite, - вампир приоткрыл глаз, сверкнув прозрачно-голубым взглядом, зацепляясь на... белобрысой макушке, огромных ярких с хитринкой и вспышками живейшего интереса голубых глазах, на тон темнее чем у отца и вцепившихся в простыни крошечных пальцах. Инкуб чуть откинул одеяло, высвобождая из пуховых оков руку, непроизвольно затыкая края, создавая надежное прикрытие для самого себя, при этом демонстративно выставляя на обозрение идеальные не спутавшиеся за долгий сон золотые кудри, рассыпанные по подушкам. – Где же ваш папа, neugierig Kätzchen¹?
Улыбка нисколько не померкла, скорее окрасилась лукавством и неменьшей ребяческой заинтригованностью. Страха не было ни с чьей стороны, что несколько смущало своей необычностью. И оба замерли словно каждый стал и кошкой, и мышкой, только предполагая у кого же какая роль. Ашер перебирал в голове вопросы и темы, но... как вести себя с ребенком любовника? Как вести себя пойманным на месте не имея возможности сбежать? Нет, он мог бы затуманить мальчику разум, но... зачем? Чтобы там ни было, но Доминик сказал правду - своих гостей они не обижали, инкуб все еще принадлежал этому реальному миру, забывая каким-то чудом о всех проблемах.

¹ любопытный котенок (нем.)

На задворках сознания сверкали два абсолютно разных маячка. Диаметральные противоположности, сходящиеся только в одном - оба чувства были пугающими по своей природе. Следом за болезненным, резким пробуждением следовала минута безмятежного покоя, по своей природе ложного, как затишье перед бурей и вот тогда со всем остервенением на инкубы обрушивалась жажда. Она сдавливала горло, обжигала все внутри, наполняя рот слюной. Стоило только оскалить клыки, заглянуть в эти огромные невинные лучезарные глаза и протянуть руку - мальчишка не будет сопротивляться, с радостью примет что угодно от златоволосого демона, раскинувшегося по отцовским простыням. И Ашер знал... знал, что утоление жажды - одно из самых острых наслаждений. Он почти физически ощущал, как прокусывать тонкую нежную кожу на детской шейке, как молодая свежая не тронутая временем кровь побежит вниз по горлу, наполняя вампира жизнью, что так сложно будет удержать и оставить. Такое крохотное существо...
Зрачки опасно расширились, скрывая холодное свечение  неестественно прозрачно-голубых глаз. Капля усилия и он полностью в его руках, даже если нет этой треклятой власти! Ашер было потянулся к мальчику, но вовремя сквозь первую волну голода, что свойственна новообращенным, а не мастерам способным себя контролировать, пробилось любопытство. Его главный грех, порой работал добрую службу. Инкуб просто хотел знать, и именно это было его извечной проблемой, делавшей из него человека больше, нежели что-либо другое. Хорошо... Вчера Ашер не прячась, выказал свое удивление о наличии ребенка у Доминика, после чего проблема (если она была, а она была) сама собой сошла на "нет", забывшись и вот теперь эта самая проблема находилась в комнате. Ему стоило разозлиться, прикрывая собственное неведение того, как стоит вести себя с детьми, он попросту потерялся в этом видении светлой макушки, лучистых с недоверчивым прищуром глаз в которых неподдельно сверкал интерес - зеркальное отображение любопытства Ашера, в этом чудаковатом и нелепым плюшевом костюме и... совершенно очаровательном неумении произносить букву "р".  Ашер не сдержал искренней улыбкой - ни намека на хищнические мысли озлобленного оголодавшего за зиму дикого зверя.
Пожалуй, стоило вставить хоть одно слово, ответить на вопрос, но как? Не говорить же правду? Разве ребенку положено такое знать? Сколько мальчику было? Ашер внимательнейшим образом рассмотрел его, отмечая что в округлых плавных чертах проглядывает что-то такое... доминиковское. Хотя мог ли он говорить об этом с такой уверенностью? Все могло показаться, быть плодом воображения, а не того, что вампир провел половину ночи, разглядывал уснувшего в его объятиях мужчину, первого за столь мучительно долгий срок. Даже сейчас казалось, что пастель сохранила его тепло, пусть и была, безусловно, безжизненно холодной и пустой.
- Приятно познакомиться... мистер Ваффлз, - он удостоил зайца беглым взглядом, не имея ни малейшего пристрастия к плюшевым игрушкам, - ... и Бастиан, - он просмаковал его имя, пробуя на вкус, выискивая огрехи, пытаясь понять подходит ли оно крошечному шкодливому ангелку, цеплявшемуся за кровать в "безопасном" расстоянии от странного гостя. Что ж убедившись в сладкой звучности, Ашер за секунду до появления Доминика перевел взгляд на дверной проем, перетек под одеялом,  не напрягаясь, но неосознанно пытаясь принять куда более эффектную позу, насколько ему позволяла крепость из одеял и волос.
– Месье Ашер всех так называет, Schatz, впору привыкать.
Темно-золотая бровь вопросительно взметнулась вверх. Лукавость вспыхнула в глазах. О, неужели Доминик так легко и быстро привык к тому, что его называют "котенком"? Столь неожиданный поворот приласкал инкуба мягчайшим мехом, превращая в победителя, вознося на пьедестал. Пусть и не долгим было ощущении победы и заслуженным упоением от главного приза. Инкуб почувствовал, как в воздухе набухает напряжение и недовольство, но по незнанию естественно не понимал в чем дело. Вернее не понимал в начале, вскоре вспоминая, что сам думал накануне ночью - вампир и ребенок вещи не совместимые. Где-то защемило ревностное чувство обладания. Неужели Ашеру придется делить Доминика вот с... с Бастианом? А может ли он владеть обоими? Хотя какой прок от беззубого и безкогтистого котенка?
- Ооо... благодарю, Бастиан, - с тихим смешком проговорил инкуб на комплимент, который толи не должен был услышать владелец тех самых красивых волос, толи вовсе не было комплиментом, а простым "что вижу о том и говорю не думая". - Твои волосы мне тоже нравятся. И я обязательно расскажу тебе историю о том, какой у тебя храбрый папа, но только если ты его сейчас же послушаешься.
Он постарался не подавать вида, но мысленно повторял одно и то же - что сейчас было? Несусветная ерунда сыпалась с губ. Ашер не имел представления, какую версию произошедшего вчера можно рассказать ребенку и стоит ли? Так что как только дверь закрылась инкуб забылся, побеждено и с презрением к самому себе застонал, откидываясь на спину. Он совершенно сбит с толку и в равной степени безнадежен. И, черт побери, зачем он вообще попытался понравиться Бастиану? Зачем говорил с ним? Детям не место в этом мрачном мире, которому принадлежал Ашер. Не место на тропе мести, что тоже напомнила о себе, решительно выдергивая вампира из самобичивания из-за какой-то ерунды. Прежняя озлобленность длилась, пока теплые губы не коснулись щеки.
- Пожалуй, я могу это простить... - трезвым свежим взглядом инкуб исследовал склонившееся лицо, не зная сам, что пытается там отыскать, но не найдя ничего, притянул Доминика к себе, ухватившись за шею. Ни эти часы, ни стойкий запах еды, ни позорная сцена нисколько не убавили влечения.
Жажда вспыхнула с новой силой, но все же ее было проще контролировать. направляя в то как жадно инкуб впился в мужские губы.

Отредактировано Asher (17.07.15 00:50:57)

- Есть несколько способов усмирить чрезмерное любопытство, - Ашер разглядывал открытое лицо со всеми его деталями: контур губ, линию скул и подбородка, глубокую перерезавшую вертикально лоб морщинку, по которой хотелось провести пальцем, задавая родившийся в ночном мраке вопрос – откуда она взялась, и все это в окружении нескольких белых прядок выбившихся из сковывающей резинки.  - Как у твоего ребенка, так и у тебя, mon chaton.
Он встретился на полпути с упоительным обжигающим теплом. Еще несколько минут назад Ашер думал, что кровать сохранила тепло верльва, но сейчас она казалась ледяной. Это ощущение отталкивало, в ту же очередь, притягивая к Доминику, завлекая его в прочные сети порочных желаний и свежей связи. Нить прочно натянулась, обвившись вокруг них, звеня и опьяняя, будоража и усмиряя эгоистичную жажду власти, тихими нотками напоминая о чем-то более сокровенном, более драгоценном, более важном. Инкуб стягивает тугую резинку с волос, с восторгом принимая то, как они скользят сквозь пальцы, осыпаясь вокруг лиц, щекоча и лаская кожу. Один оборот у самых корней и вампир натягивает этот узел, вжимая верльва в себя, беспощадно впиваясь в губы, углубляя поцелуй, пытаясь если не заглотнуть Доминика, то выпить как можно больше, скользя по раненому языку не давая  кровотечению остановиться.
И да… да… Да! Ашер чувствует отголоски нарождающейся силы. Своего дара или проклятия отправляющего жертву в пучину вчерашнего удовольствия. Не участвуя в этом petite sacrement¹, в его ушах все равно стоял звук плещущейся в узкой ванне воды, шумное тяжелое дыхание и старательно сдерживаемые стоны. Воздух сгустился, навязчиво налипая на обнаженную еще мертвенно-холодную кожу, вырвавшийся из поцелуя Доминик заставил инкуба тянуться к нему, добраться до манящего внимания и тех капель крови, раскрасивших губы любовника. Ашер нечленораздельно простонал... когда-то эта уникальная способность была не более чем увлекательным развлечением, крохотным бонусом, которым Ашер мог поделиться с куда более одаренными представителями его линии крови. Сейчас прошлое представлялось мелочным, пустой тратой того удовлетворения, что нес в себе укус инкуба – пытать удерживая на едва уловимой грани… о, нет. Больше он не станет играть для других, растрачивая сладкую негу в пустую. Он хотел смотреть со стороны, хотел ощущать вкус этого нарастающего оргазма, хотел слушать, хотел участвовать и понимать, что Доминик охотно поддается этому безумию для него, ради него.
- Доминик, - он шепчет так тихо, что с тем же успехом, голос мог звучать и в голове верльва. Инкуб вкладывает в произнесенное имя силу, творя с ним нечто невообразимое, окутывая в ласку, навивая воспоминания и обещая куда большее – все, что пожелает любовник. Он перехватывает мужчину за запястье, прикладывая раскрытую ладонь над сердцем, едва-едва бившиеся от полученной крови, проводя ею по идеально гладкой половине. Вслед за рукой расползалось тепло, ниже… к животу, к темно-золотой жесткой полосе. Дальше, пока не накрывает ладонью Доминика еще мягкий податливый член и выгибаясь под шквалом обрушившейся чувствительности.
Их кровавого поцелуя было достаточно. На сейчас. Пусть Ашер хотел пить оборотня в тот же миг, когда его захлестывало, сотрясало от наслаждения. Но пока он только направлял его руку, подавался вперед, зачарованно следя за тем, что происходит с любовником в один миг, перекатываясь и нависая над ним, прижимая к кровати. Скользя губами по шее, то приоткрывая рот, держа в неизвестности – последует ли укус.
- Malédiction², - выдох. Ашер обнимает его за голову, путая пальцы в белоснежных волосах и трясь о висок. – Я не смогу сдержаться… Даже если захочу, не смогу.
Особенно теперь, когда он видел, как захватывает Доминика флэшбек. Слишком заманчиво. Слишком сладко. Le diable! Ашер хотел, чтобы это повторялось снова и снова, когда он будет рядом. Но это же абсолютно невозможная вещь. Они как небо и земля. Так много фактов говорящих против. Где-то в логических попытках объяснить, почему Доминику следует держаться подальше, сопротивляться зову, скрывался страх повторения истории, страх перед новым, неизвестным и доверием. Инкуб умело заглушил в себе этот противный голос, как скрежет ногтей по доске. Или…? Когда еще ему встретится лев? Когда еще не будет сопротивления? Когда еще сотрутся границы и скроются комплексы? Когда еще он будет так же силен как сейчас? О… эта связь была не менее заманчивой, чем ловившие воздух губы и яркие глаза с животным голодом, смотревшим прямо, казалось, в инкубскую душу. И конечно был Антонин.
Да! Опасность исходила от Антонина, а не от Ашера…
Вампир медленно поерзал, проследил взглядом вдоль сплетенных тел. В какой момент они стянули вниз мешающие и сковывающие Доминика штаны? Хотя какая теперь разнится, глядя на логическое завершение флэшбека, размазанное по ним обоим. Сытая распутная улыбка отразилась в глазах, и Ашер провел подушечками пальцев по впалому животу. Нарочито медленно отправил пальцы в рот, слизывая начисто белесую жидкость.
- Вчера ты соблазнил меня, Доминик, прервав разговор, - инкуб подался вперед, обманчиво стремясь к губам, но завис над верльвом, быстро лизнув ямочку над верхней губой: - И если бы не один любопытный фактор в соседней комнате, я не выпустил бы тебя из этой комнаты до рассвета. Но мне нужно будет вернуться в гостеприимный дом оскорблённого хозяина.

¹ маленькое таинство (фр.)
² проклятье (фр.)

Легкость и наполненность пришедшая с близостью Доминика растворились в одно мгновение - как только он опустил ноги с кровати. Глядя на то, как поспешно мужчина скрывает наготу, закрывается, отгораживаясь от увязшего в уязвимости вампира, прячущего на минуту лицо в подушках, чуявшего как те пропитались дурманящим запахом, чтобы дальше понять, что так Доминик избавился от последствий прошлой ночи и начала вечера. Ашер и сам прочувствовал как расползается по нему омерзительная  незащищенность и уродливая небезупречность вновь захватывает всем естеством, напоминая о веках, когда он переживал целые поколения таких же невечных хрупких людей, каким был и Доминик, скрываясь от чужих взглядов, укутывался в дорогие ткани, тени и россыпь живого сияющего золота, выплетая их себя прежнее великолепие, ловко играя холодного искусителя не дающегося быть захваченным. Или просто отказывая всем и каждому, зная, чем кончится, как только правда всплывет наружу. Инкуб боготворил красоту, его тянуло к ней, манило как огонь мотылька, так он обжег крылья - в ночь, когда попытался узнать жив ли кто в перевернувшейся карете, в ночь, когда впервые увидел нового фаворита своей госпожи, в ночь, когда пустил кровь привязывая безродную наивную девчонку, ставшей для него всем мирозданием. Поклонник изящного и утонченного, с первого взгляда вызывая желание обладать у избалованного мальчишки, не мог даже спустя столько прожитых лет понять, как кого-то могло притягивать нечто... иное. Ведь он находил это, по меньшей мере, неправильным. Так почему Доминик должен был отличаться?
Недавно приоткрытая дверь вновь плотно захлопнулась. Ашер, будь его воля, повернул ключ в скважине, но не находил его, решая, что на сегодня будет достаточно и такой защиты. В любом случае он получил что хотел. Раньше инкуба не заботил вопрос на одну ночь ли его любовь. Его суть - секс. И из него никогда не вытравить шлюху. Ему достаточно доходчиво объясняли. Всегда было проще убедить себя в придуманных легендах и чувствах, чтобы копаться сумятицы творящейся в душе, разбирая ее по полочкам, составляя алфавитный указатель. И другая легенда, в которую инкуб прочно уверовал, что все выдуманное им самим нельзя было отличить от реальности, выбралась наружу, стоило только застегнуть молнию выданных ночью щедрым хозяином брюк и пробежаться по ряду мелких пуговиц.
Месть и ненависть. Прочная защита, делавшая его неуязвимым. Возвращая его к эгоизму и расчетливости.
- Меня ждет отъезд, - он вскидывает голову, но стоит спиной к Доминику и тот не видит, что Ашер на самом деле сожалеет о том, как безлико прозвучал ответ. В прочем он даже не думал начинать именно с этого, разрушая вероятно выстроенные оборотнем надежды. Когда он только потерял свою хвалебную манеру вести светские разговоры? Не уж то в катакомбах доминиканцев? Какая ирония судьбы... Возможно, правильно, что Ашер так резок? Или он возмещает тихую злость на того, кто никак не связан с прошлым? Рука незаметно пробегается по ощутимым под тканью рубашки бороздам и выжженным впадинам. - Антонин не мой Принц. Я не обязан держать перед ним ответ. Не в этот раз, - он обернулся, подходя к "ногам" кровати, еще не опускаясь на нее. - В моем мире есть свои законы и те, кто их исполняет. Мне выпала честь говорить от лица одной из них, - слова пропитались ядом, а следом и всепожирающей тоски, ведь на самом деле Белль выказала ему не честь, а подачку, за которую придется еще расплатиться. - Мы должны будем посетить четыре голода в Новом свете, навещая Принцев, здесь же мы завершаем приготовление и делаем одолжение Антонину. Когда я назвал тебя своим при всех, я не шутил. Ты - мой, Доминик, ни одному другому мастеру я не позволю посягнуть на  то, что принадлежит мне. С меня достаточно унижений и насмешек, хватит, что каждый возомнил, что я безликая и безмолвная тень... Так что это Антонин должен терзаться, что допустил промах. Мы оказались сильнее... я был сильнее... - триумф вчерашней ночи, запах крови, которой была залита земля и Ашер рождали в нем непередаваемое состояние эйфории, когда он оказался близко к верльву, проводя по воздуху рукой, как тогда в подземелье, словно нащупывая ауру, наслаждаясь щекочущим кожу зарядом силы. - Я назвал тебя моим и тебе нельзя оставаться в Париже. Как только я уеду, он доберется до тебя. До твоего ребенка. Он доберется, где бы ты ни был... потому что недооценивать его жажду отмщения нельзя.
Горячность в голосе, выдавала его полностью. О, он прекрасно знал, что переживал Антонин. Вот только его чувства - мимолетны и мелочны, а Ашера выхоженные и не тлеющие.
- Единственное что его остановит - моя защита.