[indent]- ...Думаю, тебе не стоит лишний раз объяснять, что в ваших интересах сделать все так, чтобы по возвращению я не имел поводов для… Недовольства. Я понятно выражаюсь?
[indent]- Да, мой мастер.
[indent]- Verdammt¹, Фишер. Прекрати произносить это таким тоном, словно мы спим вместе.
[indent]- Хорошо, мой мастер.
[indent]Тон не изменился. Стал лишь более подчеркивающим, с заметным уходом характерно «плавающей» интонации куда-то вниз, до совершенно возмутительных и двусмысленных значений. Невозмутимое, вечно будто бы чуть улыбающееся, немолодое лицо шло вразрез с мрачностью сути поистине жуткого, огромного вампира.
[indent]- Что-то не так, мой мастер?..
[indent]- Verdammte Scheiße², Фишер!
[indent]Вот уже многие годы подобные разговоры, при всей их напускной серьезности и взаимных, демонстративных попытках «сохранить лицо», приобретали лишь статус своеобразной, с каждым разом расширяющей свой масштаб и степень поддевок шутки, в полной мере понятной лишь этим двум бесконечно разным существам, по воле безжалостной судьбы прошедшим огонь, воду и медные, а то и серебряные трубы. Георг без сожалений оставлял небольшой, двухэтажный особняк на попечение и контроль своего человека-слуги, давно и прочно занимающегося всеми вопросами планирования упырьего графика, зная, что каждый раз он неизменно вернется лишь к идеальному порядку; разве что только на белых, мягких диванах комки черной, тигриной шерсти Зверя Зова Мердера, а вон на том дорогом журнальном столике из красного дерева стоит банка из-под до неприличия дешевого, американского пива. Ну, может быть еще где-то обнаружится забытая коробка из-под пиццы с ветчиной и курятиной под отвратительным, на взгляд вампира, острым, томатным соусом. Сущие мелочи, право слово. Ничего необычного и выходящего за рамки характера Ллойда.
[indent]Вот уже три года он всегда возвращался в Бирр сам. Без приказов, без Зова, без надзора бдительных, суровых палачей. Да, Георг обрел в Сент-Луисе настоящий дом, который искал всю свою жизнь, обрел тех, кто наполнили его мертвое существование так долго доселе ускользавшим от вампира смыслом, немец беззаветно любил этот город так, как не любил даже родной Дюссельдорф, не смотря на мрачное прошлое… Но при любой удобной возможности, один ли или с Фишером, раз за разом забирая у Ашера «вольную», вампир, давший своему старому другу Клятву Крови и поклявшийся ему в верности второй раз в жизни и, на сей раз, воистину до конца существования дней мира сего, всегда возвращался обратно в Бирр. И Моровен словно всегда знала это, что немец вернется, что никакая сила больше не способна поставить его на путь бегства и избежания, он сделает все, что угодно, чтобы в итоге, пройдя все испытания и тяготы, все равно вернуться. Как верный пес, чье чутье ведет его через заснеженные пустоши и крутые горы, чтобы в итоге вновь оказаться у дверей той, верность кому не подвергается сомнениям. Георг всегда возвращался. Туда, куда его звали не приказы и не темная воля, но туда, куда его звало его мертвое, но вновь научившееся чувствовать сердце. Туда, где он чувствовал себя как-то иначе, полностью отстраняясь от судеб прочего мира и становясь частью чего-то совершенно иного, существующего вне времени и треволнений чужих участей. Туда, где все происходило неспешнее прочих мест, туда, где он чувствовал себя настоящим, целостным и обретшим то, к чему неосознанно стремился две сотни лет. К той, что навсегда стала частью его самого в смыслах гораздо больших, нежели связь Истока и одного из ее Воронов.
[indent]Можно привыкнуть ко многому. К тому, что твоя жизнь изменилась на 180 градусов и ты почти забыл о том, что был ренегатом и предателем. Что твой лучший друг наконец-то женился и ты был свидетелем на его свадьбе. Что человек, который когда-то терпел твои пытки, а после умирал от рака в мучительной агонии, ныне счастлив, замужем, бессмертен и нашел свое призвание в писательском ремесле, поклявшись служить тебе не из-за страха или твоей власти над собой, но добровольно, потому что счел это нужным. Потому, что он счел это правильным, по-человечески достойным и справедливым. Да, жизнь многих из тех, кто когда-либо стал частью жизни самого Мердера, круто изменилась, но никто из них, пожалуй, не изменился так же радикально как сам Георг или… Брайдан. Ублюдский Брайдан… Один из братьев Мердера по проклятой крови, ненавистный им по сей день, ибо слишком многое связывало их в давние времена, а злопамятному Георгу было, за что мстить британцу. Мрачный и неуживчивый, нелюдимый немец нашел общий язык со всеми Воронами при дворе своей Госпожи, даже с теми, с которыми он отчаянно и свирепо дрался, отстаивая свой иерархический статус в глазах презревших бывшего ренегата, доказывая делом, а не словом, что он заслуживает быть рядом с Ней. Жестокая сущность, само воплощение Войны, превратившая темный и опасный дар Мердера в мощнейшее оружие, не могла не оценить всю иронию подобных «сражений» и интриг, не могла не удовольствоваться ими, питаясь чужим гневом, страхом и сомнениями, но каждый раз ее верный, страшный, черный волк прятал клыки и переставал дыбить свою шерсть от одного лишь звука Ее голоса. Но не потому, что в нем звучал приказ, не потому, что в нем царил истинный ужас, способный изувечить даже бессмертную нечисть, саму ставшую страхом. А потому, что Она облекала этот голос в звучание совершенно особенное, и лишь для его сердца и разума. Однако же, Джонс по-прежнему был тем, кто выводил вампира из себя и терзал его внутренних демонов, не смотря на опасность докопаться до истинного дьявола, спящего в подкорке, юноша был тем, кто мог пошатнуть эмоциональное состояние хладнокровного немца. Когда-то Георг думал, что абсолютная увечность Брайдана в плане эмпатии это самое ненавистное ему в этом вампире, но… Он ошибался. Джонс, вновь обретший эмоции, стал еще более искусным и утонченным смычком, работой совершенного мастера-музыканта, умело играющего великолепную партию на перетянутых и фальшивящих струнах чужого самоконтроля. «Мерзавец», «ободранный вороненок», «падаль», «презренный чаехлеб» (ну как тут не сделать ремарку к национальности, которую в Ирландии, мягко говоря, не любят?) - и это лишь малая коллекция прозвищ Брайдана в устах щедрого Георга. Но однако, какая восхитительная ирония!.. Чаехлеб, в стране, где таких как он не любят исторически, едет с колбасником в оккупированную чаехлебами же провинцию, отстаивать интересы третьей стороны, что, на деле, и являлась абсолютной, действующей властью на территории всей Ирландии, что официальным политическим силам, их лоялистам и боевикам ИРА не снилось даже в страшных снах. Прекрасно. Порою, Мердеру казалось что Моровен специально, зачастую, высылает их вдвоем на задания, дабы всласть повеселиться над тем, как два ее Ворона готовы вырвать друг другу все перья до единого. Так почему же они этого не делают? Из-за уважения? Страха перед наказанием? Из-за нежелания затяжной возни?.. Трудно сказать. Впрочем, Мердер обрел достаточное душевное равновесие, чтобы в здравом уме не желать смерти младшему брату. Он мечтал бы унизить его, причинить ему боль, но не убить. Возможно, отчасти, потому, что без постоянного объекта столь лютой ненависти Георгу просто стало бы... Скучно. Хотя он сам не раз, скрепя сердце, признавался себе в том, что уезжает в Ирландию не только ради Моровен и покоя для истерзанной души, но и для того, чтобы оказаться как можно дальше от этой ехидной падлы, вечно вылезающей в самый неподходящий момент жизни Мердера как бесенок из табакерки. И как только Она и Принц его терпят?.. После четырех с половиной часов вдвоем в одной машине Георг готов был уже биться головой о торпедо, лишь бы не видеть и не слышать Брайдана. А ведь им предстоял ровно такой же путь обратно в Черный Замок, оттуда - в аэропорт Дублина, ночной перелет в США с пересадками, возвращение в Сент-Луис… Наверное, сейчас Мердер уже мысленно, тоскливо подвывал с открывающихся ему, восхитительных перспектив соседства с братом, от которых Ашер никогда не мог сдержать веселой ухмылки…
[indent]Но все это - лирика. Потому что сейчас размеренная жизнь последних трех месяцев резко меняла свой проторенный оборот.
[indent]- Держись поближе, не хочу, чтобы ты выпал из тени в самый неподходящий момент.
[indent]- Поближе?.. Щенок, может, еще прикажешь тебя за задницу облапать?! - Георг огрызнулся на юного Ворона густым, раскатистым, рычащим басом, смерив того уничтожающим взглядом светло-голубых осколков льда. - Да была бы моя воля, я бы к тебе на пушечный выстрел не подошел, Mistkerl³.
[indent]Рычание и подколки, взаимное подчеркивание статуса не менялось. Но оно было, отчасти, похоже на общение с приснопамятным Фишером - Джонс знал, что за колкими словами старшего брата всегда кроется жуткое хладнокровие, абсолютная серьезность и по-настоящему трезвая оценка как самого Брайдана и его «полезности», так и окружающей действительности. А посему, стоит ли говорить о том, что Георг, не смотря на уничижительную тираду, мгновенно прильнул в тени, постаравшись даже при своем росте и комплекции казаться наиболее незаметным, не разрывая «круг», за которым его обнаружат и учуют другие?.. А учуять их сегодня в этом лесу, дьявол их раздери, было кому...
[indent]Это задание орало во хмелю пошлой странностью. Непониманием. Подозрениями, что, возможно, терзали не только Георга, но и Моровен, но этого не узнает доподлинно никто и никогда за бесстрастным ликом жестокой Владычицы. Принц Белфаста и его Поцелуй последовали примитивной политике людей, стремясь выйти из-под контроля Моровен, апеллируя это тем, что Северная Ирландия и Ольстер являются территориями Англии, над которой Исток и ее Вороны, подмявшие под себя весь островной континент, не имеют никакой власти. Георг никогда не желал спрашивать, почему Госпожа сохранила наглецам их презренные жизни; гораздо важнее было то, что с Истоком связался вампир, верно и надежно поставляющий информацию о делах в Белфасте и Ольстере в целом, что, после проверок многочисленными разведками, каждый раз оказывалась абсолютной, незамутненной правдой. И вот теперь, информатор затих. Он передал Воронам о том, что находится в опасности и близок к раскрытию, сообщил, что владеет сведениями, способными перевернуть судьбу и стабильность всего континента и проживающих на нем вампиров. Он просил о личной встрече ради безопасности, говорил, что у него слишком мало времени. И по его душу отправили двоих: незримую Тень, что бдит и знает больше прочих, и безумного зверя, способного в одиночку разрушить половину Бирра по мелким камешкам. Приказы Истоков не обсуждаются и выбор исполнителей - тоже. Мердер и Джонс не были величайшими Воронами или живыми легендами, как Ингвар, они оба были молоды и, отчасти, слишком горячи во многом, но… Она выбрала их. И они оба, склонившись пред Ее волей, смирившись с взаимной неприязнью, отправились делать то, что они оба умели делать лучше всего в своей проклятой жизни.
[indent]- Здесь целая стая. Я чувствую как минимум двух сильных особей. И один из них или варгамор, или больверк.
[indent]Ситуация как в дурном анекдоте. Десять оборотней-волков, занявших места и в доме и вокруг него, вооруженные, на взводе, некоторые таились в тенях леса, готовые вот-вот обернуться кровожадными тварями. Дело дрянь и смердело керосином, ибо самые очевидные догадки уже роились в головах обоих Воронов. Информатор опоздал, они не успели, оборотни пришли, чтобы забрать его жизнь. Возможно, вампира уже пытали и продолжат пытать, если послы Моровен не вмешаются. Может, несчастный уже сдался и боль заставила его сказать, что вскорости сюда придут гости… Но было одно «но». Везде было слишком много чертовых «но». Все было вроде очевидным, да не очень, понятным, но до поганости запутанным. Мердера злили эти противоречия, и он не скупился на рычащую, нецензурную, немецкую брань. Да… С годами характер Георга испортился окончательно.
[indent]- Er wartet auf uns⁴.
[indent]Проснувшийся вампир не был похож на истерзанную жертву невыносимых мучений. Он чувствовал себя комфортно и был полон сил, он спокойно отужинал одним из оборотней, на что последний не выразил ни малейшего сопротивления. От вампира буквально несло подсознательным, ощущаемым моровенцами «душком» гнили и склепа, что говорило лишь об одном - таинственный мастер принадлежал к линии Любовников Смерти, а значит возможное сражение с ним грозило огромными проблемами. Солнце уже зашло за горизонт, погрузив мир в объятья крепчающей тьмы, а без него или огня невозможно окончательно уничтожить того, кто способен встать на ноги даже будучи практически полностью разложившимся трупом с ехидным оскалом ухмыляющегося черепа. Оставался лишь один вариант наконец-то понять, какого дьявола здесь происходит - сыграть свою роль. Выйти, не таясь, и сделать то, чего все это подозрительное сборище так алчно ждет.

----------------------------------------

1. Проклятье. (нем. и далее)
2. Еб твою мать!
3. Сволочь.
4. Он ждет нас.

Отредактировано Georg von Merder (08.04.23 09:18:44)

[indent]Этот маленький, охотничий дом на отшибе, выстроенный по всем правилам современной архитектуры и имеющий внутри едва ли не европейский ремонт, сохранял в себе любопытную нотку старых времен. Архитектор, создавший его, стремился сохранить приятный дух Средних веков, подчеркнуть власть природных материалов, снизить влияние пластика и утонченного металла. Кому же он принадлежал на самом деле? Вампиру или человеку? Быть может, это место было домом для отрекшейся от Ульфрика Белфаста стаи? Трудно сказать. В окнах его горел будто бы приветливый свет, такой теплый и манящий посреди мрачной громады густого, ночного леса, источающего великолепные запахи смолы, травы и цветов, кислинку молодых деревьев с обломанными веточками, легкий флер многочисленных ягод и грибов. Но внутрь двух гостей, однако, не пустили; встреча проходила здесь, снаружи. Носферату линии Морт д'Амур встречал посланников Владычицы у самого порога, стоя, освещенный ореолом света, льющегося из приоткрытой двери, пока его стая верных шавок расположилась кругом и поодаль, многозначительно бряцая оружием и всячески бахвалясь своим видом и намерениями, испуская мерные волны животной силы разной мощи и значимости. Нет, среди них не было варгамора, способного обращаться к духам предков, но был местный лидер. Сильная альфа, по сравнению с которой еще двое существ в таком же ранге ощущались куда менее значимыми. И вот, вся эта кодла охраняла своего хозяина. Вампира, что улыбался в лицо Мердеру, чуть скосив взгляд на Брайдана за спиной гигантского немца. Джонс великолепно играл роль молодого и неопытного кровососа вблизи своего мастера, он был тих, незаметен, соблюдал все правила привычного вампирам этикета, стоял с опущенной головой и не смел даже поднимать взгляда на присутствующих.
[indent]- А я все ждал, когда же вы придете…
[indent]Гнилой, как называл их Брайдан, улыбнулся шире, от чего сигарета в его зубах дрогнула, а сам он выпустил в лицо Георга облачко густого, пахучего дыма. Вот же скотина, еще один…
[indent]- У нас нет времени на игры. - Низкий, рычащий, хриплый бас Георга вклинился леденящим душу льдом в и без того натянутую, словно струна, атмосферу. - Где информатор?
[indent]Принц Белфаста был сильным существом. Древним. Властным. По разнящимся слухам, ходящим среди «иных» Ирландии, этот вампир разменял полтора тысячелетия. Опасный, способный пошатнуть чужую власть сосед, накопивший достаточно могущества для того, чтобы едва ли не самому стать новым Истоком. Принц Белфаста умен и коварен, у него есть доверенное лицо, «крот» среди обитателей Бирра, белая птица в окружении черного оперения. Предатель умело пользуется невозможностью Воронов и Моровен распознавать ложь. Однако же… Среди ближайших соратников мятежного Принца находится тот, кому не нравится ситуация и прямые, безумные идеи по крупномасштабной войне между двумя кусками континента. Этот вампир-информатор выходит на связь с Моровен и держит ее в курсе дела изменений в Белфасте и Ольстере. Однако его раскусывают раньше, чем он это понимает, следят за ним, дают ему слить некоторую информацию, чтобы позже обернуть это в свою пользу. Принц Белфаста планирует воспользоваться «кротом» и устроить резню в Бирре, пошатнуть власть Воронов, воздеть меч над головою темной Владычицы, начать крупномасштабное вторжение на территорию Южной Ирландии, попутно вырезая еще и людей. О свежих планах Принца узнает информатор, но сообщить не успевает - он успел лишь предупредить Моровен о проблемах, после чего его ловят. Из информатора выбивают все, что только можно, узнают, что он просил помощи, и устраивают засаду... Именно это все сейчас и рассказывал Георгу в лицо пришедший заместо информатора один из доверенных лиц Принца Белфаста.
[indent]- ...Неужели вы думали, что все останется так, как прежде?
[indent]Гниющий ублюдок знал, что чувствует Мердер. Он знал, что каждое его слово Ворон взвешивает в своей душе, знает, что он держит связь с Истоком. Сейчас этот мерзавец говорил о своих планах в лицо не только Георга. Он говорил о них в лицо Владычицы.
[indent]- Жалкие идиоты. Ваши часы сочтены. Ваш замок прибежище предателей. Ваш Исток умрет и вы вместе с ним. А ее место займет тот, кто действительно достоин править всем континентом.
[indent]Одна из мощнейших и величайших линий крови. Те, кто по праву заслуживают зваться воинами. Созданья мрака, что сильнее многих, но… Слабее их в одном. Вороны не могут распознать ложь, и словно люди, они слышат лишь слова, не могут ощутить в них звон чистейшей правды или же тонкую кислинку хитрой лжи. Как понять, говорит ли гнилой правду?.. Быть может и нет никаких «кротов» в Черном Замке, быть может все сказанное ранее - чистейшая ложь. А может быть… Сейчас, где-то там, уже идет война. Сейчас, где-то там, умирают их братья. Быть может, их жизнь действительно закончится через несколько часов, когда даже Моровен не сможет справиться с полчищами озлобленных врагов.
[indent]- В эту ночь все закончится. И ваши черепа станут первым подарком для вашего Истока.
[indent]Сигарету бросили на землю, небрежно затушив одним нажимом лакированного ботинка. Вампир сделал отмашку рукой, демонстративно направляясь куда-то прочь и от порога и от тех, с кем он разговаривал.
[indent]- Убейте его. Юнца можете оставить напоследок, я желаю… Поговорить с ним.
[indent]Они договорились отпустить его - еще в самом начале. Пусть бежит, мерзавец. Оборотни задача более насущная, а выйти на след гнилого они успеют всегда.

[indent]Она оба не были действительно могущественными мастерами или живыми легендами, как Ингвар. Но Она выбрала их. И никогда не сомневалась в них.

[indent]Мердер надеялся, что его услышали. Он надеялся, что все произнесенное врагом узнали. Он надеялся, что все его попытки обратиться к Истоку не потонули в пустоте. И если за сохранность той, ради которой он жил ныне, потребуется отдать свою жизнь - он сделает это. Не раздумывая и не колеблясь ни секунды.
[indent]«Я всегда буду верен тебе, любовь моя».
[indent]Оборотни кинулись в драку. Открыли огонь. Они выбрали себе цели и горели желанием исполнить приказ своего хозяина. Но Георга все это как будто бы не волновало. Он лишь закрыл глаза, втянув в себя прохладный воздух, обращаясь к воспоминаниям, что он так редко извлекал наружу из своей души...

[indent]...Всегда было нечто особенное, возвышенное, трепетное в темном величии архитектуры старинных замков Англии и Ирландии. То было восхитительное соседство грубой, монументальной, сбитой едва ли не самим Господом мощи, с утонченной томностью остроконечной готики стоического католицизма. И храмы, и замки, и обиталища смертных владык мира сего создавались с одной лишь целью - внушать истинные, идущие из глубины подсознательного эмоции, способные ввергнуть любого зеваку в неподдельное восхищение, поселить неизгладимые ростки сомнения в душе у тех, кто хочет власти сей лишь зла, придать веры тем, кто готов воздеть меч во имя защищаемых ими идеалов. Разве могло что-то измениться здесь и сейчас, в этом месте, что было наследием прошлого, месте, укрывающем в себе одну из величайших, нечестивых сил?.. Огромный, главный зал древнего замка Бирр, что прозван был на ирландском наречии испокон веков «Черным Замком», отсылая историю этого места к возведению гранитных стен вокруг черной башни сэра Чарльза О’Кэрролла, способен был не хуже окружающих его, незыблемых стен повергнуть в истовое замешательство своим аристократическим, жестоким величием. Темным, жутким, хранящим в себе отзвуки былых лет - сколько всего происходило здесь когда-то, в давние времена, когда вместо ламп пылали факелы, а окна отражали в себе людей, пришедших на званый прием к графу?.. Трудно даже сказать. Канули эти времена, и вряд ли даже они существовали на самом деле, ведь люди предпочитали верить в то, что это место - их вотчина. Здесь их дом и они ему хозяева; но на деле же хозяевами проклятого Бирра были живые мертвецы. Много и много сотен лет, когда еще камни лежали не так плотно в земле, а стены астрономической башни еще не были отстроены, не был установлен легендарный телескоп. А посему, и сам воздух здесь тяжел и горек, как старый, гречишный мед, он жжет легкие, стоит человеку вдохнуть его, этот воздух, щиплющий на языке легкой пылью каменной крошки пропитан лишь… Страхом. Истинной силой, что клубилась там, во мраке, жила в дальних углах, напитывала собой здесь абсолютно все, меняя привычные очертания и обращая многочисленность чуждых фантазмов в образы бесконечных, внутренних чудовищ, что, как известно, у каждого всегда были разными. Но чем же пах этот воздух? Он пах бесконечностью чужой боли, он пропитывался пряным душком давно спертого воздуха и старой ржавчины, кислинкой уставшего, тяжелого металла, звенящим отзвуком спекшейся крови. Человек не ощутит этого. Он не сможет разобрать на составляющие те мазки, те крошечные акценты, что и собираются в единую картину бесконечного ужаса, для него все будет лишь однородным, «шумным», тревожащим. Он не поймет ничего из того, что ему положено здесь понимать.

[indent]Но ты… Ты уже давно не человек.

[indent]Их двое здесь, в этом величественном зале. Они оба смотрят на тебя, стоящего на коленях и опустившего всклокоченную голову. На тебя, хранящего в себе темный дар, который не способен контролировать, на тебя, бесконечно уставшего, измученного и изможденного. Ты бы не хотел быть здесь, это место кажется огромным, а ты в нем - песчинка, перемалываемая силой старинных часов. Это место оглушает своей тишиной, оно давит на тебя, оно терзает тебя, но ты… Ты не в силах даже пошевелиться, как бы ты этого сам сейчас не хотел.
[indent]- Чего или кого ты ненавидишь больше всего?
[indent]Этот голос не хочется слушать. Ровный, высокий, он похож на звон арктического льда, по сравнению с которым твое былое, жуткое равнодушие - ничто. Этот голос, пропитанный нерушимой сталью, безжалостно режет твой горяченный рассудок, словно острейший, зазубренный нож. Неторопливо и методично, со знанием мясницкого дела.
[indent]- Карла Нойера.
[indent]Твой голос на Ее фоне теряется, растворяясь в озерной глади возмутительной сдавленности. До неуютности негромкий и, вопреки обыкновению, слишком, слишком хриплый. Он наполнен невыносимыми сомнениями, противоречиями, от которых нет спасения, он наполнен последней, неугасшей искрой глупой, безумной надежды. Надежды на то, что таящемуся глубоко внутри желанию просто умереть наконец-то дадут сбыться.
[indent]- Почему?
[indent]- Он меня обратил.
[indent]Когда последние звуки произнесенных слогов срываются с твоих губ, кошмарная, невыносимая боль пронзает твое тело. Она заставляет тебя даже не кричать - орать, срывая голос, выпуская из легких остатки горького воздуха. Ты хотел бы кататься по мраморному, едва ли не зеркальному полу и биться в безудержной агонии, но твои мышцы давно прекратили слушать приказы твоего мозга.
[indent]- Тебя удостоили величайшего дара. Твоя презренная слабость отвратительна.
[indent]Боль внезапно ушла. Исчезла, испарилась, растворилась, словно туман, смахнутый небрежно одним движением чьей-то руки. Короткую тишину огласил судорожный, хриплый вдох, исполненный едва ли не предсмертной муки.
[indent]- Почему?
[indent]Вопрос. Один и тот же. Он повторялся и будет повторяться до тех пор, пока Она не услышит то, что Ей нужно. То, чего ты сам не знаешь до самого конца.
[indent]- Он… Заставил меня убить ту, кого я любил...
[indent]Боль вернулась. Она безжалостно ввинчивается в твою голову, разрывая изнутри черепную коробку, наполняя уши странным, невыносимым звоном. Кажется, что где-то рядом разорвался снаряд. Кажется, что ты снова вернулся на поле далекой битвы, неминуемо попав под минометный обстрел.
[indent]- Не имеет значения. Смертный прах, ничем не отличающийся от других.
[indent]О, как бы ты хотел возразить!.. Ты бы хотел привести все доступные и известные тебе аргументы, вовлечь свой дерзкий разум в спор с высшим существом, рассказать горячо, отчаянно и страстно, что Гретт Грубер была… Другой. Она была особенной. Чистой. Светлой. Не такой, как все остальные. Для тебя она была смыслом жизни, лишь она одна была нужна тебе, только ей ты желал подарить весь этот проклятый мир. Но… Ты не можешь. Да, вместо этого ты мог бы заходиться в длительном, выворачивающим тебя наизнанку вопле, но сейчас ты лишь намертво сомкнул зубы в неослабляемой, неподвластной тебе судороге, в состоянии только глухо, вымученно хрипеть.
[indent]- Почему?
[indent]Наверное, ты действительно уже готов просить. Умолять. Желать лишь одного - чтобы все это наконец-то прекратилось.
[indent]- Он пытал меня сотню лет!..
[indent]Ты не узнаешь себя и свой голос. Ты бросил эту фразу в величайшем, болезненном отчаянии, выдохнул, выкрикнул в абсолютном стремлении, облекая в нее злобу, облекая в нее всю муку былых и нынешних воспоминаний. Ослабили ли, шутя, в этот момент стискивающую твои мышцы хватку, или же ты сам нашел в себе невероятное усилие; но ты резко вскинул голову, сведя в оскале острые скулы, ты поднял полный гнева взгляд, ты вынырнул из глубины своей души и вложил в этот ответ все, что только мог вложить… И тут же пожалел об этом. Потому что ответом тебе стала лишь равнодушная, кошмарнейшая улыбка.
[indent]- Новообращенным щенкам нужен строгий ошейник.
[indent]Можно ли верить легендам? Вверять им свое мнение, меняя взгляды на мир под гнетом сомнительных мифов?.. Говорят, что у бессмертных существ абсолютно стабильная психика. Говорят, что разум вампиров, потерявший живую гибкость, невозможно изменить или вылечить, не прибегнув к помощи некроманта. Но… Как здесь не сойти с ума, даже будучи мертвым, если все твое существование, вся твоя суть, все твое естество превращаются в боль? Казалось, что ты не являешься собой, ты - лишь часть того, что уничтожает тебя. Ты словно бесследно исчез, а вместо тебя лишь рассыпающиеся в прах стремления, зыбкие следы твоих поступков, что ты оставил в этом мире, теряющиеся под натиском шального ветра, стираемые бесследно властью неумолимого прилива. Как бы ты хотел сейчас бежать!.. Да вот только… Куда...
[indent]- Кого ты ненавидишь больше всего?
[indent]- Карла Нойера…
[indent]- Почему?
[indent]Это слово. Одно-единственное, каждый раз произносимое с одной и той же интонацией. Повторяющееся вновь и вновь, как щелчок секундной стрелки на скрипучих часах. Куда спешить тем, над кем время более не властно?.. Ты ненавидишь это слово Ты боишься его. Оно само по себе стало безжалостным оружием, терзающим тебя не хуже боли, которой тебя подвергают снова и снова. Воистину, сначала, ты хотел умолять. Потом просто кричать, в попытках хоть как-то вычистить собственный разум, переключив его с осознания и ощущения на нечто более пространное и эфемерное, но потом… Там, в непроглядной пучине твоего мятежного "Я", о существовании которой ты доселе не догадывался, там, среди податливого пласта безумных страстей, там, куда не доходит свет здравого разума, боясь потеряться во мраке мертвенного хлада, подал свой голос уже такой знакомый тебе дьявол. Тот, чью волю ты слышал слишком часто. Тот, кто превратил тебя в чудовище. Тот, кто не дал тебе завершить удар, что прервал бы жизнь Ашера.
[indent]- Почему?
[indent]Ты боишься этого слова. Ты ненавидишь его. Для тебя оно - ассоциация боли. Все твои слова - ничто. Все твои аргументы - ничто. Зачем ты здесь? Что должен сделать ты сейчас? Неистовая ярость суть мерилище боли и отчаяния, детище дурного азарта, запал твоих искренних стремлений, тлеющий, словно бикфордов шнур. Она - возвышенность животного величия, оголенное могущество высвобожденной, истинной природы. Без контроля над собой ты столь же опасен, сколь и бесконечно слаб. Но… Возможно ли от спички запалить огонь, способный сжечь дотла все без остатка?..
[indent]- Кого ты ненавидишь?
[indent]- Карла Нойера.
[indent]Может ли стать спичкой тот, чью глотку ты вспорол так много лет назад? Весь этот «допрос» - умелая игра на твоих чувствах, жестокое мерилище давнишней боли. Ты ненавидишь каждый звук этого проклятого имени. Ты ненавидишь одну мысль о нем. Для тебя оно было болью, было бруском каленого железа, выжигающим все новые и новые шрамы на твоем давнем прошлом. Но ныне… Имя жжет больнее. Оно стало твоим наказанием, оно стало твоим последним, неисполнимым желанием. Из имени поганого оно стало именем нарицательным, оно стало оружием. И словно Харон, перевозящий в своей лодке мертвецов через безликую Стикс, это имя давало тебе доступ, оно несло тебя в пучину собственного ада, от которого ты когда-то так стремился сбежать. Открывало тебе дверь в иное измерение. В иное состояние твоей души, твоего тела, теперь оно было не просто именем человека или вампира - оно стало твоей извечной и бессмертной частью. Теперь ты не можешь существовать без него, как и оно не будет существовать без тебя. Ты навеки похоронил это давно отдавшее душу дьяволу существо в собственном, импровизированном кладбище, но каждый раз ты будешь возвращаться, чтобы возложить цветы, ставшие ростками твоей воплощенной ненависти.

[indent]Карл Нойер.

[indent]Ты учился у лучших. Она сама учила тебя. Учила жестоко - страхом и болью. Учила мудро - примером и словом. Кто бы знал, что финальная шлифовка придется на искреннюю, взаимную любовь?.. Тот, кто становится чудовищем, признает лишь узду власти и страданий, невозможно миром достучаться до их разума, призвать их к порядку и соблюдению строгих правил лишь благими намерениями, коими, как известно, вымощена дорога в ад. Исключение из общего порядка вещей становится лишь подтверждением их абсолютной незыблемости. Ты был агрессивным, потерянным волком, рухнувшим в бездну собственных демонов. Тебя научили жить с ними бок о бок по соседству, игнорировать их призывный зов и обращаться к их могуществу, когда это будет необходимо лишь тебе одному. И если ранее жаркая сеча, причиненная тебе боль или склад особенных обстоятельств были способны низвергнуть тебя к низменным инстинктам, то ныне ты способен сдержаться даже там, где кровь льется рекой, взывая к тебе гласом обольстительной сирены. Но и ныне ты способен обратиться к дьяволу своему в любое время дня и ночи, перешагнуть границу мрака и утонуть в пороках, освободить тот темный ужас, что составляет твою суть. И для того достаточно лишь… Слова. Слова, что составляет твою злобу, слова, что составляет твою ненависть. Слова, что стало альфой и омегой, твоим началом и концом. Пароль разграничения безумства зверя.

[indent]Карл Нойер.

[indent]На что похожа ярость, питающая тебя изнутри? Неистовая, как разорвавшийся вулкан, слепая, как новорожденный котенок, как Фемида, чей меч карает одинаково жестоко и тех, кто был своим, и тех, кто был чужим. Горишь ты в пламени, горишь, как прах, как брошенные кости, и пламя это жжет невыносимо, оно желает чужой боли и страданий. Какая разница, предстал кто пред тобой?.. Ведь запах крови для тебя един. Чужая жизнь становится игрушкой, а милосердие и жалость исчезают на корню. Ты волк в овчарне; так режь овец! Пусть их молитвы и мольбы потонут в звуках твоего рычания. Нет для тебя преград, нет в мире этом силы, способной тебя остановить - так кажется тебе. Все то, что было силой, становится сильнее; боль больше над тобой не властна, и раны все твои лишь блажь, любой удар или увечье не смогут стать тебе помехой. Безумной жажде место уступили, и ты желаешь одного лишь: рвать. Ломать их кости, драть их плоть, и сапогами черепа сминая лишь одного желать. Воздать хвалу. Последовать за Зовом, за голосом жестоким, за волей Той, что упивается твоей картиной смерти. Так слушай же! Иди туда, куда тебя зовут инстинкты, бросайся в бой, сражайся. Нет для тебя царей, нет тех, кто гневу твоему противиться достоин. Иди и бейся; аль умри, вложив в оскал последний свой всю ярость, на которую способен…

[indent]Быть бетой или альфой, разграничить уровни влияния в стае, определиться с талантами и тем, кто кому будет подчиняться в строгой иерархии внутренних устоев - лишь мелочи, сущая блажь, игрища детей-переростков, решивших, что их звериная сущность дарует им абсолютное могущество перед властью истинных, высших хищников, проклятых детей ночи, способных подавить почти любую волю пленом своего Зова. Их было восемь; Георг же был один. Казалось, что может быть тут проще? Взять числом, задавить грубой, животной силой и разорвать, сожрать подчистую, не оставив и следа на влажной, податливой траве, лишь напитав искрящий,  пахнущий озоном воздух, исполненный преддверием грозы, смрадом боли, крови и чужой, неминуемой смерти. Восемь оборотней-волков в преддверии полнолуния и одинокий вампир в кольце их страшного конвоя. Молодой Ворон не в счет; его посчитали посредственным, его посчитали слабым, решили, что он не представляет никакой действительной угрозы, оставив на его душу двух оставшихся волков, что, судя по исходящей от них ауре, особо не блистали ни рангом, ни силами, ни особыми умениями. О да, этого и добивался Брайдан. Мердер верно понял его замысел еще когда брат начал злить немца, хоть и усмехнулся внутренне его усиленным попыткам. Он всегда любил его злить - так чему же здесь удивляться? Возможно, сейчас и в этот день Джонс хотел помочь. Возможно, хотел усилить злобу и раздражение Георга, помочь ему комфортнее и быстрее войти в то состояние, которое сейчас и стало камнем преткновения, перевернувшим битву. Они оба знали, что этим все закончится. Они оба это чувствовали. Кто же думал, что бой, развернувшийся в далеком, глухом лесу у границ Белфаста, будет иметь настолько важное значение?.. Грянувший гром разверзся летним ливнем, словно отсекая его холодными струями все события «до» и все события «после». И в нем - лишь смерть. Лишь пляска смеющейся преисподней.
[indent]Первым умер тот, кто прыгнул на Георга, обратившись зверем, планируя сбить с ног противника своим весом, подкрепленным мощной инерцией. Сухопарая длань вампира схватила ликантропа за мощную, шерстистую шею прямо в полете, сомкнув пальцы титановой хваткой и пережимая податливую глотку, заставляя зверя ощутить, что он словно напоролся на невидимую стену, оказавшись в ловушке жуткого капкана. Оборотень напрасно бил лапами, дергался и хрипел, брызгая вонючей слюной, отчаянно пытаясь дотянуться до противника. Тварь просто… Вышвырнули. Одним, казалось бы, небрежным движением. С силой, недоступной обычному вампиру, с скоростью, которая оставляет далеко позади любую скорость даже старого и могущественного носферату. Обреченный волк врезался в ель, сломав себе хребет и позвоночник в двух местах, сполз вниз по стволу дерева, напитывая шерсть ароматом свежей смолы. Парализован - но все чувствует. Страдает, умирая, видит, как погибают те, кто был с ним в одной стае. Казалось, то не вампир был - дьявол во плоти, явившийся на грешную землю. Каждое движение неуловимо взглядом, каждый удар способен расколоть металл. Вот, чьи-то когти распороли Мердеру его живот, подрали некогда белую, выглаженную рубашку, что ныне давно уж стала красной от пролитой крови, разорвали кожу и мышцы от самого начала и до костей, до внутренностей, показав белесый край ребра, показав блеснувший краешек едва не вывалившихся кишок. Но… Рана заживала. Безумная регенерация, с которой рядом даже не стоят обычные темпы излечивания оживших мертвецов. Георг метался средь врагов свирепой тенью, рвал, кусал, бил, упивался кровью, будто голодал после гроба длиной в несколько сотен лет, рычал как озлобленное, загнанное животное, восемь волков для него - ничто. Лишь цель, лишь средство, лишь способ выплеснуть свою неистовую, слепую ярость. Не брали его ни когти, ни клыки, ни пули, ничто не способно было остановить взбешенного берсерка. И даже взор его, казалось, слеп - исчез тот колкий взгляд светло-голубых осколков льда, заместо них лишь пустота и серость. Белок, покрытый лопнувшими сосудами и потерявшая цвет радужка, а у нее внутри - зрачок, сузившийся до крошечной точки, невероятно чужеродный и неестественный в общей канве страшной картины изменившейся внешности. Так что же видел Мердер этими глазами? Вокруг него все превращалось в единый ком запахов и голосов, оттенков мрака, очертаний боли. Биение чужих сердец невыносимая, вожделенная музыка, их кровь, несущаяся по венам, как живительная, сладостная нега, вкушенная из священного Грааля. И все, чего желал Георг - убить. Разорвать, смять, уничтожить, извратить, прервать эту жизнь, насытиться ей, выплеснуть на нее всю свою ярость и давнишнюю боль. Каждая новая смерть его лишь распаляла еще больше, он входил во вкус, входил в раж, желая все большего, бросая себя в горнило неистового пламени, что сжигало его изнутри без остатка. Еще двоих волков отвлек на себя Брайдан; Георгу остался лишь один в его коллекции трофеев. Зверю не оставили и шанса - его удары заблокировали, его клыки лишь щелкнули в опасной близости от шеи, прорезав смрадный воздух. Волка схватили за горло, вторая же рука вампира сомкнулась на одной из его лапищ. Усилие, неистовый рывок, ужасный рык, что огласил округу, прорвавшись сквозь шум ливня - оборотень уничтожен. Его просто разорвали на две части, потянув каждую в разные стороны, порвали, как кусок мяса, как лист бумаги, разорвали, позволяя внутренностям вывалиться на землю. Позволяя тягучей, темно-алой, тошнотворной крови толчками излиться вниз, на траву, соединяясь с уже имеющимся, кошмарным озером чужой, утерянной безвозвратно жизни, в коей топили остатки изувеченных, изломанных и искусанных тел.
[indent]Трудно было сказать, как именно наступил момент, когда они оба оказались вдвоем, в пустующем и страшном одиночестве глухого леса, посреди тишины - столь гулкой, что оглушала бы, не хуже выстрела или взрыва, но слух спасал усилившийся ливень. Дождь лил с ночных небес так яро, что, казалось, он желал напоить всю жизнь этого кусочка далекой, островной земли в последний раз пред окончанием дней мира. За белесыми струями холодной воды трудно было разглядеть что-либо на расстоянии больше пары метров - но когда подобные мелочи мешали зрению вампира? Нет больше целей злобе Мердера. Он остался наедине с собой, с той силой, что требовала крови. С той силой, чья воля еще не была утолена. Он желал драки - но вокруг лишь мертвецы. Он желал крови - но не осталось тех, с кого ее можно испить.

[indent]Кроме, пожалуй, одного.

[indent]Неизвестно, видел ли увлекшийся импровизированным пиром, раненый Брайдан приближение своего брата. Видел ли его шаги по смятой и окровавленной траве, прибитой струями дождя к земле. Видел ли безумный, слепой взгляд, изорванную стать, слышал ли рычание в каждом новом вдохе, ощущал ли облачка безумно горячего пара, вырывающиеся в прохладный воздух из искаженной в жутком оскале пасти взбешенного носферату. Георг не различал в нем друга и союзника, не видел ни собрата, ни часть их сформированного плана, не думал ни о клятвах, ни о приказах, ни о наказаниях. Он видел цель. Кусок лишь мяса, что так же можно разорвать, идя за зовом демонов своих, что требовали все злее - «Убей». И Мердер не видел ни единого повода для того, чтобы ослушаться их строгого приказа...

Из всех темных даров, коих удостаивались Вороны Владычицы, именно берсерк являлся наиболее опасным и наиболее нестабильным. Те, кого осенила длань благословения слепой ярости, до конца своих дней, даже пройдя изнурительную и жестокую подготовку, получали клеймо опасных и неуравновешенных тварей, которых редко принимали в свои города различные Принцы, опасаясь за жизни как своих подданных, так и людей в случае срыва носителя кровавого безумства. Сами Вороны не рисковали отправляться бок о бок в бой с соратниками, способными войти в бешенство, стараясь держаться от таковых как можно дальше - или же соблюдая все необходимые меры предосторожности. Брайдан привык к Георгу и его дару, они не раз сражались вместе и каждый раз Джонс благоразумно оказывался в нужном месте и в нужное время; или же Мердер просто-напросто выходил из безумства сам, утолив жажду убийств нужным количеством целей. Кто же знал, что в эту ночь «мяса» взбешенному вампиру не хватит? Кто же знал, что он, не разбирая, кто перед ним, будет пытаться убить брата?.. Возможно, наивный глупец сказал бы, что Георг без обучения ничем не отличался от себя нынешнего, но это было бы в корне ошибочным суждением. Мердера научили эффективнее распределять свою ненависть, выжимать из нее абсолютный максимум, он начал чувствовать себя гораздо лучше и комфортнее как во время припадка, так и по его окончанию. И самое главное - именно Георг контролировал процесс впадания в берсерка. Выбирал время, место и уместный случай, самостоятельно подводил себя к границе, за которой - лишь пропасть, алчущая жертвы в виде чужих жизней. За него это не делал никто другой, вампир и те, кто его окружают, могли не бояться, что случайная боль или нечто, способное выбить носферату из равновесия, превратит оного против его воли в безумную, жаждущую убийств тварь - как это и происходило раньше. Почти не бояться… Ибо сей дар не могли в полной мере подчинить себе даже те, кто прожил больше тысячи лет.
Георг, сойдясь в единомыслии с Ингваром, что был одним из его наставников, часто сравнивал выход из состояния берсерка с… Похмельем. Действуй на вампира яды и лекарства, он сравнивал бы ощущения с глубоким наркозом, но суть от этого бы мало поменялась. Спадающая ярость причиняла боль. Боль эта селилась в костях и мышцах, вместе с отвратной слабостью, путаницей в мыслях, заторможенной реакцией и абсолютной потерей памяти на момент свершения кровавого неистовства. Георг помнил себя «до» и помнил «после»; сам процесс был для него глубоким забытьем, провалом, черной дырой в ровной глади асфальтированной дороги. Именно поэтому обучение всех берсерков контролировала и проводила лично Моровен - лишь ее сила Истока могла мгновенно остановить взбешенного вампира, сделать с ним все, что будет необходимо и не дать ему причинить вред кому-либо из его союзников или же, даже, самому себе. Мердер приходил в себя после конца действия кровавого безумия в самых разных состояниях: лежа в руинах в окружении вампиров и различных «иных», в главном зале Бирра, измотанный и истерзанный бесконечными тренировками, один посреди небольшого поля, усеянного разорванными и изломанными трупами, однажды очнулся даже полуголым и залитым кровью, под сенью раскидистого дерева, держа в руках свежеоторванную голову оборотня-медведя. Для него стала привычной процедура восстановления «связи» с Истоком, Принцем и собственным “Я” после обретения трезвости рассудка, он никогда не использовал свой дар в моменты, когда он мог совершить больше вреда, чем пользы, и ему всегда хватало крови. Всегда хватало убийств. Всегда… Ровно до этого момента и ровно до этого дня.

Георг по-разному приходил в себя после конца действия берсерка. В разных местах и в разных состояниях. Но ТАК… Он приходил в себя впервые.

Первое, что чувствовал Мердер, приходящий в себя после схлынувшего припадка слепой ярости - это боль. Знакомая, цепкая, ломящая боль. Абсолютная, щемящая пустота в груди, словно после сильного удара или долгого марафона, жжение в глотке, странная спутанность мыслей и слабость, из-за которой даже попытка пошевелиться была отметена в сторону как нежелательная. Георг привык к такому состоянию. Он знал, что за ним последует, он знал, что приходит в себя. Эта короткая боль, вместе с сопутствующими чувствами, заполнила собой рассудок, отсекла былое от настоящего, проложила четкую границу всему, что так требовало выхода и корректного анализа. Она заглушила собой все прочее, не давая на первых порах осознать, где находится Мердер, она, совмещаясь с все еще плывущим и нечетким зрением медленно восстанавливающих свой привычный вид глаз, лишила носферату возможности оценить ситуацию, понять, что он намертво обездвижен, ощутить чьи-то цепкие, но порядком подрагивающие пальцы на пряжке своего ремня… Но постепенно, боль ушла и трезвый рассудок все активнее начал возвращать свои права на законный трон, с каждой секундой отвоевывая все больше и больше пространства.
Странное ощущение. Георг, понимая, что мир перед глазами все еще безбожно «едет», прикрыл их, пытаясь собрать воедино обрывки разбегающихся мыслей. Встреча. Дом. Оборотни. Бой... Судьба их и их линии, висящая на волоске, да, он это помнит. Вампир, что сбежал… Нужно отправляться следом за ним. Где он сам сейчас, где Брайдан?.. Тот факт, что хотя бы сам Мердер жив, вселяло в вампира надежду на лучшее. И… Нет, проклятье, так думать было совершенно невозможно!.. Странное, но столь смутно знакомое, непонятное, тянущее ощущение где-то в области недавно распоротого, но уже зажившего живота и ниже него, совершенно мешало предпринимать какие-то адекватные действия, заставляя неосознанно сосредоточить мысли именно на нем и всем, что оно звало за собой, будь то непонятное желание как следует продышаться, или же подспудная, едва ли не инстинктивная подтяжка резко напрягшихся мышц определенной группы. Мердер, больше опять-таки на инстинктах, нежели по собственному, осознанному и корректному желанию, медленно, повинуясь незримому и неслышимому требованию, запрокинул насквозь промокшую под дождем, всклокоченную голову, упираясь затылком в деревянную стену и все еще не открывая глаз. Слушая. Пытаясь разобраться. Понять. Осознать себя, мир и сопутствующее окружение. Все его чувства раз за разом приходили в норму и включались в работу, здравые мысли и трезвый анализ подали первые голоса, кровь в жилах побежала быстрее, ведомая ударами давно мертвого, черного сердца, но в то же время - столь живого и с недавних пор вновь научившегося чувствовать. Горло забил отдающий привкусом металла комок из слюны и крови, как своей так и чужой - его, с определенным усилием, сглотнули, заставив крупный кадык заметно «отъехать» вниз в характерном движении, внезапно для себя отметив, что этот поступок буквально требовали мускулы и подспудное естество, вкупе с все усиливающимся, странным и… Приятным ощущением? Один и один сошлись в двойку в простом уравнении, анализ и ассоциации нашли друг друга в общих доказательствах единой теоремы, память услужливо отшлифовала происходящее всплывающими в памяти ситуациями, при которых Георг испытывал нечто подобное… И все это воплотилось в резкое, болезненное даже осознание, натиск адреналина, все это мгновенно свело мышцы судорогой, заставив резко опустить голову вниз, открыть глаза, и…
- Was zum Teufel?!! 1
Мердер, послав к дьяволу любой самоконтроль и последние ошметки хоть какой-либо вежливости, «лица» и статусности, не сдерживаясь, проорал это на родном языке, начисто забыв о том, что всегда разговаривал с Брайданом и большей частью представителей Двора на английском. Сказать, что увиденное стало для вампира шоком - не сказать ничего. Мысли, и без того бегающие словно шальные сорванцы, пустились в дикий омут, затягивающий водоворот самых разных догадок, путей, ощущений и выводов, стали единым блюдом, посыпанным щедрой порцией специй из смеси легкой паники, изумления, злобы, отвращения и… Нет, коктейль всего, что чувствовал Мердер в этот момент, не следовало даже пытаться понять и осмыслить, но за носферату красноречиво и искренне говорили его глаза, в полной мере выражающие все то, что он не мог передать даже через самый отъявленный, низкий и грубый мат.
- Fick dich ins Knie! Verpiss dich von mir! 2
Ни о каком продолжении и мирной тишине взаимного согласия не могло теперь быть и речи. На связь с Истоком и Принцем, под воздействием эмоций, наплевали с высокой колокольни - не до них, мать вашу, не до них! Георг не знал, чего он хочет больше: сбежать, исторгать многочисленные проклятия или разорвать к чертовой матери Джонса, посмевшего учинить подобную… Кхм, выходку. Мердер не знал и знать не хотел, как, КАК, дьявол его дери, все пережитое и устроенное на встрече с информатором и волками пришло к тому, что его же брат сейчас держит в своих же руках бесстыдно извлеченное из штанов достоинство немца. Это не укладывалось в голове, это не укладывалось в логические рамки, это… К черту, это даже объяснить нормально невозможно!
- Lass mich gehen, Pimmel! 3
Нечто, доселе удерживающее Мердера, наконец-то его отпустило, позволив с успехом грохнуться на пол, едва успев подставить ладони, чтобы не растянуться безвольно на отчаянно занывшем от столь резкой смены событий животе. Мгновение - и вот уже вампир стоит на ногах почти что в полный рост, одной рукой судорожно сгребая штаны и возвращая их на свое законное место, а второй нанося мощный, озлобленный, полный ярости удар тыльной стороной ладони по лицу Джонса. От такой «пощечины» человек умер бы на месте, получив сильнейшее сотрясение мозга, но молодому вампиру она лишь сбила баланс, заставив окончательно потерять всяческое равновесие.
- Мерзавец!..

-----------------------

1. Какого черта?! (нем. и далее)
2. Пошел нахуй! Съебись от меня!
3. Отпусти меня, мудак!

...Всяк есмь отъявленный, презренный глупец, кто силу слов недооценивает. Тень знал им цену. Он словно бил наотмашь, тыльной стороной ладони, в жесте небрежном и насмешливом, широком, с оттянутой ленцой. Слишком нагло. Слишком остро. Слишком… Лично. Боль обожгла лицо, заставив прильнуть краску, перехватила дыхание, поселила в груди невыносимую тяжесть изуверских сомнений. Невозможно было отрицать абсолютные, незамутненные факты; то была истина, чистая, словно слеза, горькая, точно отравленный мед. Она обжигала огнем, каленым металлом, сжимала колотящееся сердце ледяной, костлявой рукой. Она поднимала в душе неукротимую волну бессильной, низменной, свирепой злобы…

Воистину - в эту ночь будто бы повторял свою фальшивую арию проклятый 2015-й год. Они вновь были вдвоем, ночью, в месте, далеком от людского взора, а их кровь еще помнила отголоски хорошей драки. Брайдан, если не считать его эмоций, не изменился с тех самых пор их первой встречи - он все также дерзил, также хамил, также бил по-больному, умело и остро, доводя Георга до подлинного, неизмеримого бешенства, которое немцу с трудом удавалось скрывать под маской презрительного, ледяного пренебрежения к младшему брату. Видят и Бог, и дьявол - пожалуй, именем Джонса, даже без учета тяжелейших тренировок, тоже можно было переключать тумблер вхождения в кровавое неистовство. Но даже едкие слова Брайдана о Всевышнем, судьбе Георга и его участи взбешенного, опасного зверя, которую вампир не просил для себя и от которой, в итоге, невыносимо страдал, хоть и отозвались в душе Мердера острой, цепкой болью и жгучей тоской, сжимающей глотку, но даже они не смогли встать на одну ступень рядом с изумленной, бессильной злобой, расплывшейся, словно чернильное пятно по белой рубашке при одних только звуках родной для Мердера речи. Немецкий! Этот ублюдок знает немецкий!.. Георг всегда говорил с Джонсом лишь на английском языке, он был уверен, что все его ругательства, низменные подколки и даже редкие, но откровенные тирады в адрес Джонса, рассказываемые Моровен под соусом если не презрения и отвращения, то хотя бы просто абсолютного недовольства по отношению к нахальному щеглу, были присутствующему Джонсу абсолютно непонятны. Но, как оказалось, этот мерзавец все понимал. Всегда понимал. И молчал, ожидая удобного момента для того, чтобы воплотить свой ублюдочный козырь в нужной ему, поганой игре.
- Dein Gott wird dich nicht hören. 1
Видя не особенно-то удачные попытки брата переодеться, Мердер, впервые за все время нахождения в здравом рассудке, опустил голову, осматривая себя самого и оценивая масштаб причиненного ему ущерба. И если порядком перепачканные и подранные штаны еще сохраняли свой достойный и презентабельный вид, то некогда кипельно-белая, выглаженная до «стрелок» рубашка с длинным рукавом и под офисный стиль, которую Георг надел исключительно для перелета обратно в США, вся пропиталась кровью, окрасившись в алый цвет, и была уничтожена оборотнями напрочь, красуясь разорванным кроем и отдельно висящими лоскутами. Георг одним движением стянул ее с себя, скомкав и небрежно отшвырнув куда-то в дальний угол.
- ...И если тебе станет от этого легче, то поверь, думал я не о тебе.
Эта неосторожно брошенная фраза стала последним гвоздем в крышку прочного гроба. Последней каплей в чаше переполненного терпения. Той крошечной щепкой, что переломила спину нагруженного верблюда. Насколько же это было… Пакостно. Отвратительно. Мерзотно. Мердер понимал, что все произошедшее пару минут назад безумие, по сути, стало унижением и для него самого. Джонс перешел личностно-физические границы старшего брата, возведя выходку, отчасти, до элементарного насилия, а после - в открытую обхамил, указав на то, что Георг является лишь тупым, взбешенным животным, не заслуживающим места в социуме из-за своего темного дара, не заслуживающим звания высшего хищника, и носферату получилось утихомирить, спасая свою жизнь, только столь… Кхм, нетривиальным образом. Да, немец привык к бесконечным подколкам Джонса и не обратил бы на них ни малейшего внимания, возведя оные в ранг несущественного, срамного пустословия юнца, но… Сейчас, все то, что игнорировалось годами, собиралось в единый ком озлобленных противоречий. Брайдан слишком ярко и слишком опрометчиво выразил самую главную мысль, самый главный посыл своего безрассудного острословия: та попытка выжить была направлена не на Мердера. Она была направлена на кого-то другого. И именно это стало самой главной ошибкой посмевшего открыть рот Джонса. Он прямо выражал свое презрение по отношению к старшему не только по возрасту, но и по статусу в теневом обществе. Георга для него, даже не как авторитета, а как существа живого, понимающего, разумного, способного чувствовать и выражать эмпатию - просто не существовало. Вампир был для юного Ворона лишь… Вещью. Стоеросовой дубиной в чужих руках. Лишь средством. Лишь чем-то до невозможности примитивным, получившим свое место в иерархической лестнице лишь каким-то стечением идиотской удачи, не заслуживающим хоть какого-либо понимания, сочувствия и эмоций. Он им воспользовался и отшвырнул. Именно в этот момент, Георг, еще не до конца очистивший свой разум от дурного нрава кровавого неистовства, понял столь ясно, как не понимал никогда до этого - Брайдан стремился подколоть старшего брата не потому, что хотел действительно задеть его чувства и душу, а ради одного лишь факта удовлетворяющего его душу унижения «тупого животного». Будучи ренегатом, Мердер наплевал бы на подобное, когда-то его не интересовало ничего вокруг, кроме него самого и его безумных, честолюбивых идей, но теперь... Осознание это причинило… Боль. Острую, гнетущую боль, нахлынувшую единой волной, деморализующую и оглушающую, словно то проклятое прикосновение к спине на кладбище. Боль эта переросла в гнев. В ярость. В желание выплеска, в желание найти свою цель, она едва не подвела Георга к границе повторного припадка, она наполнила его целиком и без остатка, подарила мышцам привычное ощущение околобоевой, зудящей готовности...

И теперь, впервые за все время их знакомства, Брайдан не мог укрыться от ярости брата в спасительных тенях.

Казалось, что в Джонса врезался автомобиль. Гигантская фура, что снесла его с места одним лишь движением, всей массой своего веса, заставив носферату ощутить себя немоверно невесомым, слабым и несущественным по сравнению с громадой хромированного металла. Вокруг горла, под самым подбородком и чуть заходя на него, сомкнулась безжалостная петля худощавых, длинных пальцев, поднимающая Брайдана вверх и прижимающая его к стене. Он больше не касался ногами пола; Мердер поднял его на уровень своих глаз, пользуясь всеми преимуществами огромного роста.
- Я тебя ненавижу…
Фразу буквально процедили, медленно и по слогам прошипели сквозь стиснутые зубы, глядя Брайдану прямо в глаза. Не отрываясь и не отводя своего взгляда, обдавая Тень шумным дыханием, едва не соприкасаясь кончиками носа. Вот он, шанс!.. Один удар - и все будет кончено. Один удар - и месть свершится. За все эти годы. За все пережитое унижение. За всю ту ненависть, что они испытывали по отношению друг к другу. Мердер сможет выкрутиться. Найдет слова, найдет оправдания, переживет возможное наказание за убийство, но выкрутится. Раз и навсегда. Сейчас - или никогда. Свободная рука вампира, сжатая в кулак, отвелась назад, согнувшись в локте, прицелилась, наведясь на грудную клетку Брайдана, в область, где за заметно бледной кожей колотилось давно мертвое, но качающее кровь сердце, и...
Секунды щелкали одна за другой в невыносимом безмолвии. А они все так и стояли, друг напротив друга, смотря друг другу в глаза, пока рука старшего Ворона находилась в состоянии смертоносного, будто бы поставленного на паузу замаха. Джонс даже не мог представить себе, до какой же степени Георг хотел его убить. До какой же степени это желание переполнило его, напитавшись горькой болью, как он вожделел его все эти долгие годы. Но... Мердер не бил. Он смотрел брату в глаза, едва ли не трясясь от исполнившего его бешенства, стиснув зубы, глухо рыча при каждом вдохе, но... Не бил. И понимал, что никогда не сможет ударить. Даже после всего, что он понял, даже после всего, что ему нужно было понять, он не ударит. И этот порог, за которым начиналось убийство, не пересекали не по причине страха перед карой, не из-за нарушения законов и Клятв, не из-за каких-то идиотских, сопутствующих, репутационных минусов, а совершенно по иному и вряд ли понимаемому Джонсу, видевшему в Георге лишь зверя, значению.
- Scheiße...
Голос прозвучал внезапно усталым и будто бы потерявшим всяческий запал искренней, безумной ненависти. Мердер медленно опустил руку, выводя ее из замаха, кляня себя самого на чем только свет стоит за низменную слабость. За упущенный шанс, которым он никогда не сможет воспользоваться.
Быть может, они оба сейчас доживают последние часы и минуты своего существования. Быть может, этот дом - это последнее, что они увидят перед тем, как превратиться в прах. Быть может их искренняя, затаенная ненависть - это последнее, что останется между двумя братьями, то, что они, в итоге, заберут с собой. Перед смертью, как известно, не надышишься; не хватит запала короткой сигареты. А посему… Если Георг чего-то и хотел, то точно лишь одного - совершить абсолютно безумный, странный, дикий и неестественный для него самого поступок. Просто потому, что он этого хотел. И, отчасти, хотел совершенно не из-за кипящей в разуме жажды жестокой мести.
Худощавая рука Георга, вытянувшись во всю свою возможную длину и вовлекаясь в поистине титаническую хватку, подняла Брайдана еще выше, равнодушно «протерев» им стену. И если раньше ботинки вампира не доставали до пола всего несколько сантиметров, то теперь это расстояние существенно увеличилось. Вздумай бы даже Джонс отчаянно биться в мертвой сцепке своего брата - все бестолку. Казалось, у подбородка юнца свою волю диктуют промышленные тиски, а не чья-то длань из плоти и крови. Свободная рука Мердера бесцеремонным, бесконечно грубым, безапелляционным движением, сомкнув пальцы на поверхности плотной, дубленой кожи с тонкой прострочкой по краям, резко дернула пояс молодого Ворона на себя и вниз, стремясь не то существенно ослабить общий затяг для дальнейших действий, не то просто доставить Брайдану еще некоторое количество неприятных ощущений. Георг не сбавлял натиска, с садистским удовлетворением вытягивая в струну заметно содрогнувшееся тело младшего брата, ремень которого до невыносимой муки впивался в позвоночник и тазовые кости. Немец не боялся, что безусый юнец попытается схватить его в ответ, ударить или освободиться; слишком мало сил на подобное было у медленно регенерирующего Джонса. А посему, веселье для попавшего в лапы зверя носферату только начиналось. Впрочем… Импровизированная попытка сделать молодняк длиннее на пару сантиметров, не прибегая для этого ни к дыбе, ни к прокрустовому ложу, закончилась быстрее, чем боль от нее действительно могла бы заставить начать как минимум биться в неудержимой судороге, а как максимум - пытаться, не сдерживаясь, кричать. Это боль исчезла у самого пика, не перейдя недопустимую границу, а хватка на едва не лопнувшем от натуги ремне милосердно разжалась. Брайдан мог ощутить, как пальцы Мердера неторопливо, точно и со знанием дела расстегивают сначала круглую пряжку, одним щелчком извлекая забитый едва ли не на последнее деление, серебристый шпажок, а потом резким, злобным рывком раскрывают ширинку, ломая в натиске несчастную «собачку». И все это - без единой эмоции на гладко выбритом, бледноватом, немолодом лице. Все делалось наощупь. Без единого отвода взгляда вниз, будто происходило уже множество раз и было возведено в ранг небрежного автоматизма. Георг смотрел только в глаза Джонса, упиваясь возможным осознанием его паники от грядущей, незавидной участи, отражающейся в подернутом дымкой усталости, но все еще живом (насколько это слово вообще применимо к вампирам) и трезвом озере темно-зеленых изумрудов, чуть поблескивающих из-за неудачно падающего света.
Наверное, молодой Ворон даже и не понял, поначалу, что же именно с ним произошло. Только что он был прижат к стене жестокой хваткой, только что его буравил жуткий взгляд светло-голубых осколков чужого льда, и вот - он уже летит куда-то головой и животом вперед, оказываясь валяющимся на тоскливо скрипнувшем столе и согнутым по пояс, прижатым к прохладной поверхности лакированного дерева всем недюжинным весом своего куда более крупногабаритного собрата. Ноющий подбородок, только-только выпущенный из плена цепких, невероятно сильных пальцев, больше не оказался в нем же, но увы: этой участи теперь удостоились волосы. Короткий, темный, почти что черный «ежик» густых и жестких волос оказался схвачен, сгребен в комок сухопарой ладонью в отозвавшемся резкой, ноющей болью усилии, столь же грубом и бесцеремонном, как и все, что делали с Брайданом до этого. Однако, существовало одно-единственное различие - теперь взъерошенную и насквозь промокшую от дождя голову Джонса не придавливали неумолимыми тисками к какой-либо поверхности, а тянули ее назад, до упора, насколько это позволяли шейные позвонки, заставляя эту самую голову безвольно запрокидывать в непреодолимом могуществе чужой власти.
- Ich bringe dir Respekt vor den älteren bei... 2
Хриплый, басовитый, негромкий, сильно растягивающий слова, неприятный голос, буквально режущий по живому своими вкрадчивыми, леденящими душу нотками, внезапно прозвучал у самого уха молодого Ворона, обдав оное невыносимо горячим дыханием пресытившегося кровью носферату, что еще не до конца утихомирил в своей проклятой сути безумный нрав ошалевших демонов. По столь удобно выставленной глотке заломанного назад вампира медленно, с небольшим нажимом провели указательным пальцем, от самого подбородка и почти до линии начала плеч, будто бы оценивая, ощущая неровный пульс, измеряя размер периодически дергающегося кадыка. Примеряясь к ощущениям загнанной в угол жертвы, что вскоре станет новой добычей идеального хищника - пусть и не совсем в привычном понимании этого слова. И, возможно, в этих совершенно нетипичных и неестественных для Георга прикосновениях, в его злобе, в его мстительной ненависти по отношению к брату, можно было даже ощутить нечто затаенно-приятное, околотягучее, но… Ощущение чужой руки покинуло задранное, передавленное излишним натяжением горло, и воплотилось в звук. Уже знакомый Джонсу, металлический, звонкий щелчок с густоватым, едва слышным ревербрансным эхом в небольшом помещении, возвещающим уже о том, что был расстегнут ремень Мердера.

Немец, находясь в трезвом уме и здравом рассудке, никогда не хотел убить брата и убил бы любого, кто попытался бы сотворить подобное. Но причинить Брайдану боль, унизить его… Да. Пожалуй, теперь это было делом абсолютного принципа.

Первым свои законные, тканевые пазы в тонких брюках из весьма качественной ткани, покинул многострадальный ремень Брайдана, едва не порванный с мясом несколько минут назад. Сжатые и оттянутые назад волосы, отзывающиеся гулкой, глухой болью, наконец-то отпустили - но лишь для того, чтобы иметь возможность все таким же, грубейшим образом заломать за спину руки молодого Ворона, вокруг запястий которых и обвился вышеупомянутый предмет гардероба. Разумеется, любой вампир с легкостью выберется из подобного казуса, но здесь была важна роль не столько удержания, сколько банальнейшего причинения боли и возведения статусности, выражающейся в четких рамках положения обоих участников разворачивающейся похоти. Последним же «аргументом» жутковатой подготовки стал пояс самого Георга, темной, змеящейся лентой выскользнувший из своего привычного обиталища и сомкнувшийся уже на глотке Джонса. Ремень оказался продетым в пряжку и сила, с которой носферату оттянул назад голову брата, затягивала импровизированную петлю все туже и туже, усугубляясь еще и при попытках Брайдана оказать хоть какое-то, возможное сопротивление. Человек от подобного давно задохнулся бы, но ожившим мертвецам, поправшим все законы естественной биологии, не нужен был воздух. Зато… Передавленная ремнем гортань гарантировала молчание Джонса; а Мердер не имел ни малейшего желания слушать, что ему собираются высказать…

------------------------------

1. Твой Бог тебя не услышит. (нем. и далее)
2. Я научу тебя уважению к старшим...

Чем различается агрессия абсолютная, ведомая темной, неукротимой жаждой убийства, и та агрессия, которая сейчас ждала обреченного Брайдана? Странная, низменная, но достаточно открытая и прямолинейная для того, чтобы не иметь возможности усомниться в ее искренности. Это была хоть и чистая, но, в отличие от припадка силы берсерка, не лишенная гласа разума и строгих, внутренних рамок, мужская агрессия, красиво и феерично спущенная с цепи скрываемого от самого себя естества. Все, что делал Георг, все, что наполняло его стремления, было его «зацепками», якорями, не позволяющими уплыть и отступиться от безумной выходки, в которую он так хотел теперь упасть. То, что творилось с братом, было ритуалом посвящения самого немца. Было дровами, подкидываемыми в полыхающий, неистовый костер. Причиняя Джонсу все больше и больше боли Мердер, всегда отличавшийся откровенно садистскими наклонностями, лишь укреплялся в своей решимости, получал от нее одному лишь ему понятное, извращенное удовольствие, мешая процесс элементарного изнасилования с тем, что он привык делать всегда - убивать. Пытать. Разрушать. Однако, даже если бы он облек желание унизить и измучить брата в привычные себе рамки, вскрыв, ну например, заживо тому бедренную кость и вырезав на ней какой-либо узор, это не принесло бы ему такого удовлетворения, какое он ощущал сейчас, когда скручивал ему конечности, передавливал глотку, когда расстегивал ширинку на собственных штанах, скрывающих за тканью характерный бугорок далеко не маленькой выпуклости. Но при всем этом… То, кем он чувствовал себя, то, что он делал, Георга… Пугало. Путало его мысли. Где-то далеко в своем подсознании, лишь робко подающим голос сквозь стройный хор так долго копившейся ненависти и прочих околосвязанных с ней чувств, он пытался убедить себя в том, что ему нужно остановиться. Что то, что он делает, идет вразрез с его убеждениями, с его природой, с его привычками, с, пусть и сомнительной по вампирским меркам, но все же понятием некоторой морали. Он скрывал принятие неизбежной правды за неубедительным оправданием собственного гнева, за желанием кары и мести, за помутнением собственного рассудка. Процесс этот всегда неизбежен; ни человек, ни существо сверхъестественное не избегут прохождения через четыре устоявшихся этапа: отрицание, гнев, торг, принятие. И в данный момент Георг отрешенно блуждал между вторым и третьим.
Насилие и секс всегда идут бок о бок, а то и, зачастую, рука об руку. Мердер никогда не опускался до животного насилия именно по эту сторону невидимой грани, будучи совершенно незаинтересованным в нем. Он привык к абсолютному, полнейшему одиночеству, к тому что его боятся и избегают, он презирал смертных до такой степени, что не дозволял им даже касаться себя, и даже когда он находил покой и умиротворение в искренних чувствах, они относились лишь к женщинам; и женщинам, давно уже перешагнувшим рубеж как смертности, так и человеческого естества. Немец никогда не испытывал особенных чувств к представителям своего пола, даже если бы его попытались заставить, даже если бы его самого попытались насильно склонить к сомнительному коитусу, это не вызвало бы ни единого отклика в его душе, оставив Георга верным своим изначальным, воспитанным и устоявшимся убеждениям. Джонс оказался тем первым и единственным, кто, заставив себя искренне ненавидеть, тем самым облек эту ненависть в нечто другое. «Он её ненавидел так сильно и такой жгучей ненавистью, от которой уже готова была вспыхнуть любовь» - как здесь не вспомнить монологи бессмертного, литературного классицизма?.. Юный Ворон был абсолютно прав лишь в одном: когда-то давно Мердер ему завидовал. Неосознанно, подспудно, потому что Брайдан был для него частью совершенно другого мира, мира, что отверг Георга, мира, что носферату отверг сам, превратив свое существование, в итоге, в бесконечный, кромешный ад - при всех весомых плюсах крамольной свободы. Джонс слишком долго бесил немца, слишком долго выводил его из себя, слишком долго и слишком часто, волею судьбы ли или сил более могущественных, появлялся в те моменты, когда его не ждали и не хотели ждать. Мердер его ненавидел; искренне и чисто, от всей своей черной души и не менее черного сердца, эта ненависть жгла его хуже неистового пламени, но глубоко в омуте больного, усталого самосознания, за мириадами оттенков этой самой, безумной ненависти, скрывалось… Сочувствие. Понимание. Привязанность. То, в чем Георг никогда не хотел признаваться себе и не мог признаться по сей момент, плавно подходя к границе закономерного торга. Что делает существо, когда оно боится? Лишь два варианта: цепенеет, не в силах сбросить оковы сковавшего мышцы льда, или… Бьет. Бьет наотмашь, бросаясь в драку, вовлекая, скрывая свой страх за решительными действиями. И сейчас, высший хищник, созданный быть страхом для других, привыкший быть вершителем и палачом чуждых судеб, горделивый и самоуверенный, обретший почти все, что он хотел и к чему так стремился, боялся посмотреть в лицо своим демонам, отчаянно прячась за свершением странной, ему самому кажущейся сомнительной мести. Почему этих демонов так боялись? Ответ был прост и един всегда и для всех: рамки социальных и внутренних устоев. Смирившись, Мердер признал бы победу Джонса, а уже одно только это стало бы для него величайшим унижением в его жизни. Смирившись, он стал бы объектом для собственной самоненависти, оставшись наедине с признанием собственной слабости; его, идеального хищника, довели до подобного? Этот поганый юнец одержал верх? К нему, мерзавцу и пакостнику, я испытываю неоднозначные чувства?! Невозможно! Смирившись, Георг стал бы, как он логически полагал, объектом для подспудного презрения окружающих. Нравы мира давно изменились; но вампиры, умершие в своих веках, оставались там навсегда, не в силах перешагнуть рубеж принятия ценностей шального человечества. Мердер, глубоко подсознательно, понимал неверность своих убеждений. Он и его собратья давно стояли выше примитивных смертных законов; для тех, кого отринули сама смерть и сама жизнь, не существовало глупых традиций скрепления брака, не существовало понятия «ревность», не существовало понятия «измена». В общном своем, конечно же, все эти понятия все же играли необходимую и изначально заложенную в них роль в жизни тех, кто стоял по другую сторону смертной доли, но они не имели такого веса и такой порочной силы, как в короткой участи людей на этой земле. Их смысл был совершенно иным, и вовлекался в совершенно иные ситуации.
«Я делаю это, потому что…» - и бесконечность смешных для самого себя оправданий, призванных облегчить боль принятия правды. Этап торга был успешно пройден; рвущаяся наружу ярость не только на окончательно «добившего» носферату Джонса, но и на самого себя требовала немедленного выхода. Юного Ворона злобно пнули по ноге, с которой тот, предварительно и крайне вовремя, уже успел перенести вес, заставляя эту самую ногу отставить в сторону, подальше, вовлекая в этот жест-приказ еще большую агрессию и показатель абсолютной, доминирующей власти. Следом же с Брайдана сняли штаны, хотя нет, не так; резко и грубо дернули, едва не разорвав ткань, оставив их болтаться где-то в области бедер - от абсолютного падения предмет гардероба удерживал лишь примятый весом Джонса и столом краешек. Наверное, в этот момент еще можно было остановиться; но этап принятия вступил в свои права незаметно и мягко. Мердер хотел это сделать. Действительно хотел; боялся лишь до боли. Хотел искренне, неуклюже выражая это недостойное для себя чувство, сейчас, в столь простом и излечивающем душу гневе. Мстил самому себе. Хотел, выражая нездоровую, как он полагал, привязанность, забиваемую внутренним, титаническим, жестоким самоконтролем, в признании очень необычного и нового для себя чувства. У Георга не было друзей: но первого настоящего друга он обрел в Карнарвоне. Он разучился испытывать страсть: но его исцелила Эсфира. Он разучился любить и молча терпел жестокость мира: но он оказался по-настоящему нужен той, что стала для него, ныне, всем смыслом его мертвого существования. У Георга, в посмертии, никогда не было семьи и тех, к кому он желал быть привязанным: но он обрел социум, обрел настоящий дом. И теперь, прямо сейчас, Мердер завершал становление личностного "Я", принимая обретение чувств к брату, которые он всегда (и даже сейчас, не осознавая еще до конца) прятал за выражением бессильной ненависти к, по сути, лишь самому себе. Принимая обретение чего-то… Действительно особенного. Того, что, наверное, между ними обоими, с иронией, всегда видела Моровен. И все то, что происходило сейчас в этом доме, всегда, с самой их первой встречи, было всего лишь вопросом неизбежного времени.
Но чувства - чувствами! Они требовали выражения. Требовали действия. И если подготовка и сопутствующий садизм были привычны и доставили немалое удовольствие, то вот дальше наступила неловкость, смешная и глупая для вампира возрастом в 298 лет. Мердер, даже сквозь распаляющую его, хмельную храбрость и желание элементарно изнасиловать Джонса в качестве извращенного наказания за его дерзость, задался вопросом - а что, собственно, делать-то для… Кхм, корректности?.. Все плотские взаимоотношения Георга строились на его общении с женщинами, все сопутствующие нюансы, мелочи и возможный дискомфорт ассимилировались путем взаимности, чувств, грамотной подготовки и всего прочего. Немец любил женщин. Немец умел обращаться с женщинами. Он читал их как прекрасные картины, изучал каждую как величайшее сокровище, воплощая в их сладострастие собственную, немалую харизму. С Брайданом же сам Мердер испытал немалые мучения, к которым абсолютно не был готов; глухой, утробный рык смешался с сиплым присвистом испускаемого молодым Вороном воздуха. Страдание требует решения, требует агрессии, требует мести; Георг, зарычав еще громче, в желании поизмываться над Брайданом как следует, довел дело до конца, войдя целиком и на всю длину, чуть не взвыв в итоге от нахлынувшей, ослепившей его боли, буквально выкручивающей все, что находилось ниже пояса, поднимаясь вверх по мышцам торса, сжимая судорогой нижнюю часть ребер. Пальцы, удерживающие ремень, связывающий руки Джонса, сжались крепче и до предела, заметно побелев, рука, навернувшая и намотавшая на себя удавку, аки конский повод, оттянула ее так, что, казалось, сейчас Брайдану сломают шею. Да уж, еще неизвестно, кто из них сейчас больше мучился от подобного акта «воспитания»... Но, вопреки ожиданиям брата, Мердер не остановился, чтобы пережить выворачивающую его наизнанку судорогу. Он, найдя точку опоры в ремнях на Джонсе, принялся рваться и толкать, как озлобленный, дикий зверь, рыча от боли, но в то же время чутко ощущая зеркальность чувств Брайдана. Мерзавцу было больно, дьявол его раздери! Именно этого добивался вампир, именно ради этого он был готов терпеть боль собственную. Рассудок, привыкший измываться над жертвами, перестроился в чуть более привычную Георгу стезю; Мердер захлебывался собственной властью, положением абсолютного хозяина, он ощущал себя всесильным и победившим, палачом, карающим еретика, мстителем, нашедшим свою цель. Моральный аспект «Так нельзя» ненадолго полностью потонул в звериной смеси жестокости и похоти, окончательно отпустив цепь внутренних барьеров, позволив Георгу броситься в омут безумных эмоций и нечестивых возжеланий.
Итак. Говоря словами обычными и, в какой-то степени анатомическими - что же из себя представлял этот… Ммм, секс? Брайдана драли. Бесцеремонно, жестоко, озлобленно драли, наслаждаясь его болью, наслаждаясь его судорогами, слушая его сдавленные стоны как величайшую и прекраснейшую музыку, когда-либо созданную на этой земле руками человеческими. Скрип стола как утонченное, сопранное пение, шорох ищущих точку опоры ботинок как замысловатый, виртуозный аккомпанемент знаменитого пианиста. В Джонса ритмично, неторопливо, но до невыносимости резко вбивались, оглашая помещение характерными звуками соприкосновения двух обнаженных, взмокших тел, мешая их с хриплым, рычащим, разгоряченным дыханием, мешая с хрустом натянутых до предела и готовых вот-вот лопнуть ремней, служащих для Мердера аналогом спасительного троса. Каждое движение назад - удержание, каждое движение вперед - отталкивание и притяжение. По сути, отчасти, Георг не сам интенсивно работал бедрами, а просто-напросто, с садистской оттяжкой, злобно насаживал на себя елозящего по столу брата, которого не собирались щадить могучие, сухопарые руки немца. Острая, режущая боль в паху перешла в дискомфорт, а он, в свою очередь, начал медленно сменяться знакомым, жгучим, нарастающим ощущением подступающего, высшего удовлетворения, мощнейшей разрядки, которая обещала освободить мышцы, прочистить голову, извлечь из-за грудины все то, что лежало там камнем, сдавливая и мешая дышать. Приноровившийся Мердер все больше входил во вкус, отмечая как отрицательные, так и положительные отличия от познания женского лона, уже почти уступив первоначальный запал ненависти подкатывающему ощущению скорой развязки. Бьющий в ноздри запах чужой крови, общий дух дерева и лака, близость ароматов ночного леса, душок плоти и естественной смазки, отголоски памяти старой битвы и побежденной смерти, знакомая кислинка, этот аромат насилия, боли, чего-то… Знакомого, но в то же время такого далекого и неизученного. Этот восхитительный, порочный коктейль разностного, забивший ноздри и глотку, окончательно свел носферату с ума, поднял из глубины его сути настолько сильные эмоции, что их просто необходимо было куда-то деть. В чем-то выразить. Развеять их, как прах, пока они сами, обратившись в пламя, не сожгли своего хозяина. И Георг нашел выход; упершись поудобнее и склонившись во время очередного движения вперед, он просто-напросто, не задумываясь о том, что он вообще творит в данный момент, вонзил огромные, белоснежные клыки с чуть потемневшими кончиками едва ли не на всю их возможную длину в чужую, податливую плоть, пробивая кожу в области ключицы, сминая живое (а применимо ли это к вампирам?) мясо подобно бульдогу, ворочающему челюсти, подводя себя буквально к границе ожидаемого удовлетворения приятным, тягучим ощущением воплощения своих охотничьих инстинктов. Мердер не раз пробовал кровь собратьев; он рвал клыками многих своих претендентов в Бирре, посмевших пытаться сбросить его с занятой ступени иерархической лестницы, оспорить право бывшего ренегата на достойный статус Ее фаворита. Однако Джонса Георг кусал впервые; его кровь стала для него совершенно новым блюдом, острым и… Любопытным. И этот вкус чужой жизненной энергии, легкий хмель его сущности, ощущение, с которым чужое тепло лилось по глотке куда-то внутрь… Мердер не мог вынести этого в обычном своем состоянии, он зажмурил глаза, сжимая клыки сильнее, это ощущение захлестнуло его рассудок, заглушив метафизические мольбы брата, это подарило ему высшее предощущение и абсолютный катарсис, который он не испытывал даже в те моменты, когда разделывал своих, еще живых и умоляющих бездушного убийцу о милости жертв. Прибавь сюда еще и заслуженный финал похотливой арии, возведи в абсолют, доведи до границы порочное удовольствие, пересеки ее, и…

...И в этот момент, изменив привычному порядку вещей, поправ классические устои человеческой психологии, наступил этап неумолимой депрессии.

Почти наступившая разрядка в какой-то момент оступилась о резкую смену чувств, потерялась в реке разностных эмоций, отвлекших вампира от сосредоточенности на физиологии, изменила организму после неудачного и неосторожного движения под слишком острым углом, вхолостую проработала несколько пустых, долгих секунд, а после откатилась на этап полноценного сбития, обернувшись крахом всех трудов и болезненным ощущением, схожим с травмирующей нечувствительностью. Напрасно Георг пытался поймать за хвост убегающую кошку, тщетными и бесплодными были его попытки вернуться на исходный мотив общей настроенности. Он остался один на один не только с собственной, физиологической неудачей; он остался наедине с тем, что, прорвавшись в момент сомнений, ударило его сильнее и больнее чьей-либо длани, повергло в ужас, наполнило душу невыносимым пониманием. Обновленным, окончательным, устоявшимся на своем заслуженным месте. Таким было горькое, завершившееся принятие правды; таким было осознание Мердера, его трезвая оценка того, ЧТО он только что делал, сделал и пытался сделать.
Не осталось в душе Георга больше ненависти. Она ушла вместе с принятием, окончательно уступив место тому, что он так боялся выразить. Не осталось в нем больше желания причинить Брайдану боль. Не радовали его больше ни страдания брата, ни собственное возвышение, ни отчаянные попытки нелепой и сомнительной мести. Носферату понял, что во всей этой безумной, дикой, невообразимой ситуации хотел бы другого. Но вот чего - сам он себе ответить, пока что, не мог.
Что я делаю? Это неправильно.
Эта мысль, яркая и точная, воплотившая в себе всю суть сомнений немца, прозвучала в его голове столь четко, что, по сути, стала едва ли не гласным, метафизическим обращением. Джонс мог ощутить, как хватка на его глотке и руках ослабла, позволяя испускать из передавленной гортани корректные звуки и не менее корректно втягивать в легкие прохладный, ночной воздух; cам же собрат-Ворон остановился, замер, опустив голову и все еще не выходя из Брайдана, вздымая бока в неровном, хриплом дыхании, пытаясь не потеряться в глубине собственных мыслей. Он больше не пылал злобой и это было ощутимо для острых инстинктов вампира, для Джонса сейчас Георг был похож на открытую, пусть и весьма зубодробительную своим слогом книгу. К Мердеру вернулась боль; но теперь эта боль была совершенно другой. Особенной. Необычной. Боль эта была результатом не собственных страданий и собственного унижения, а результатом всего содеянного и совершенного, ведомая сквозь ком единых эмоций чем-то, напоминающим давно умершую у Георга совесть.
Прости.

«Делай - или не делай. Не пытайся». Всю свою жизнь и все свое посмертное существование Георг фон Мердер строго следовал этому правилу, беспрекословно подчиняясь его фундаментальным догматам, посвящая этой простой истине весь склад своего острого ума и далеко не самого приятного и легкого характера. Каждое решение, принимаемое носферату, каждый совершенный им поступок на этой земле были выверенными до последней секунды, до последнего грамма, до последней капли своей или чужой крови. Строгий план, утонченная симфония логики, горделивый хор свирепой решимости. Немец никогда не вершил свои дела, руководствуясь лишь первичными эмоциями, не позволял себе бросить происходящее и себя самого на самотек событий, не делал то, что от него зависело, лениво и спустя рукава. Оттого складывающееся безумие становилось еще более диким и, в какой-то мере, даже анекдотичным. Георг, славящийся холодной головой и расчетливой жестокостью, проиграл самому себе. Проиграл Брайдану. Пошел против своих же устоев и убеждений, не в силах воздеть против них порядком затупившийся меч. Мердер сделал это, чтобы унять собственную, глухую и страшную боль, но в итоге узрел лик боли и сомнений еще больших. Вампир готов был сорваться в грань абсолютного отчаяния; но причиной тому было, все же, не осознание смены собственной ориентации в более гибкое русло - пусть это и стало бесчестной подножкой, усугубившей тяжесть полученного удара. Рассудок Георга выворачивало наизнанку горькое, пройденное через все четыре предварительных, психологических этапа, принятие лишь одной непреложной истины - он, так желая унизить брата, причинить ему боль, поиздеваться над ним всласть, получив в итоге свое и оказавшись на вершине триумфа всех свершившихся задумок, внезапно понял - не этого он, на самом деле, хотел для Джонса. И никогда до этой ночи он не хотел для брата чего-то подобного тому, что сотворил, несмотря на грозные гимны крепнувшей ненависти. Она - лишь тень. Фикция. Меч, что оказался ростовым щитом. Механизмом глухой защиты и глубочайшего отрицания, призванного усмирить все робкие порывы собственной души и расшатанного рассудка.
- Тебе не кажется, что пауза подзатянулась?
Порядком «убитый» из-за поврежденной ремнем и медленно регенерирующей гортани голос Брайдана вклинился в атмосферу своеобразной, натянутой тишины, умело разрезав ее, будто пущенная из лука стрела разрезает ветхую ткань. Этот голос стал ударом молота по наковальне, он вонзился в уши Мердера словно кинжал, вырвав его наружу из бездонного болота безжалостных самокопаний, что с каждой секундой поглощали носферату все больше, грозя утопить его в них окончательно. Георг заметно вздрогнул от неожиданности, покинув чертоги разума и вновь оказавшись в реальности; однако, усилием воли взяв себя и собственное "Я" в свирепый кулак ледяного самоконтроля, немец в очередной раз осознал, насколько дико он и Брайдан смотрятся со стороны. Наполовину голые, с приспущенными брюками, эксплуатирующие несчастный, старенький стол. И да - Мердер из брата, как оказалось, все еще не вышел, хотя по какой-то причине, доселе, рухнув в пропасть собственных эмоций и физиологической муки опустошившей силы неудачи, был пространно убежден в обратном.
- Кусай здесь или здесь. Мне понравилось.
«Да что ты, мать твою, такое несешь» - пожалуй, эта мысль уже не вопрошала, она орала в голове Георга благим матом, окончательно сбивая его с толку и разрушая абсолютно все устоявшиеся шаблоны, успевшие сформироваться стереотипы, превращала в прах, развеивая оный по ветру, все сомнения и надежды, подписывая милосердную амнистию для существа, ввергнувшего себя в порыве недостойных и постыдных чувств в преступное грехопадничество. Мердер унизил брата. Причинил ему боль. Он жестоко и грубо изнасиловал его, терзаясь запоздалой болью смутного раскаяния, но… Брайдану это понравилось?.. Понравилось?!
Внезапное осознание нахлынуло мощной волной. Мысли безумной пляской адских демонов перемешивались в голове, все старое поднималось и подавало голос вновь, все новое лишь крепло и желало расцвесть, и путаница эта для разума Георга была словно густая, въедливая пыль на проселочной дороге, поднятой копытами лошадей. За ней он не видел иного; не слышал того, чего слышать больше не хотел. Носферату все же вышел; могучая, сухопарая ладонь схватила Джонса за плечо и резко, бесцеремонно, едва не сломав ему неудачно легшую руку, перевернула юного Ворона на спину. Секунда - и на его узком, покатом подбородке уже смыкаются, до боли, цепкие пальцы, чуть подтягивая Брайдана к себе и заставляя того привстать на локтях. Что двигало Мердером в этот момент? Чего желал он в этот раз?.. Заходясь в агонии разрывающейся на части души, он, невыносимо страдая, желал узреть лицо ехидного брата, посмотреть в его бесстыжие, наглые глаза, и… Лучше бы он этого не делал. Потому что к этому вампир оказался совершенно не готов.
Тяжелые, словно свинец, мгновения сменяли один другое, знаменуя абсолютную, еще более зловещую тишину. Два высших хищника смотрели друг другу в глаза, не говоря ни единого слова, находясь на запредельно близком расстоянии друг от друга, обдавая лица горячим, неровным дыханием. Георг смотрел на демонов своих и чужих, таящихся в гладком озере темно-зеленой глади, видел собственное отражение. И это отражение немец не узнал; слишком искаженным он видел самого себя, слишком сбивчивым. То, что было «до», мучило и пугало, то, что было «после» пугало не меньше, но… Хранило в себе затаенную надежду. Он ожидал увидеть ненависть в глазах Брайдана, издевательскую иронию, жажду мести, желание жестокого ответа, но… Мердер не ждал, что увидит в них понимание. Принятие. Прощение. Увидит… Любовь. Увидит то, чего он всегда хотел для своего брата. И осознание этого неудержимо подталкивало к действию, притягивая, будто магнит, шепча на ухо о необходимости всего лишь одного движения.
Все повторялось. События мира шли по замкнутому кругу, словно насмехаясь над тщетными попытками прочих существ изменить само время. Несколько минут назад Георг уже смотрел на Брайдана - именно так. Именно с этим выражением в глазах. Именно на этом расстоянии друг от друга, когда достаточно было жалкого сантиметра, чтобы кончик острого носа носферату соприкоснулся с другим. Все так; и лишь одно в нелепости картины изменилось. То, что ныне так отчаянно требовало переродившееся в принятии, осознавшее истину, оттаявшее сердце.

Георг сделал это движение, нарушив невыносимую паузу. Он сделал его первым - как и полагается старшему из кровных братьев.

Поцелуй обжег губы каленым металлом, отозвался судорогой электрического тока, скрутившего мышцы глотки, он превратился в величайшее принятие, величайшее смирение, величайшее признание. Мердер признался Джонсу - не словом, но делом. Признался - но не из-за боли, а из-за того искреннего, необычного, так долго скрываемого и изгоняемого, что наконец-то нашло себе законное место, завершив становление личности немца. И поцелуй этот, поначалу неловкий и неумелый, осторожный и нерешительный, креп с каждой секундой, становясь все более настойчивым, сильным, решительным и жадным. Знакомые, рычащие нотки вновь услышались в чужом дыхании; но то была уже не ненависть. То была кипящая расплавленным оловом страсть, необоримая, будто дикий зверь и чистая, будто горный хрусталь. Алчные, мощные руки сгребли неистовым движением поясницу Брайдана, приподнимая его тело и вновь буквально насаживая, наталкивая на полностью готовый, эрегированный орган - но в этот раз такой невыносимой боли уже не было. Ладони пошли выше, пальцы судорожно закопались в ежик черных волос, опять сжимая, стискивая, выкручивая его, оттягивая в невыносимом эмоциональном порыве, требующем немедленного выражения. Георга безжалостно рвали на части его голодные демоны, больше не удерживаемые тугой цепью, и он не знал, куда от них деться, стремясь буквально слиться с братом в единое целое, стать его частью, утонуть в нем без остатка, чтобы спасти - и себя, и его. На Джонса легли полностью и целиком, всем имеющимся весом, на что стол, держащий двух вампиров, скрипнул еще более жалостно и пошатнулся; плевать, не до него!.. От Брайдана все еще не могли оторваться, свободная рука Георга, не занятая измывательством над головой и волосами брата, все столь же судорожно, периодически едва успевая упираться в стол из-за шаткого равновесия, рвала, дергала и терзала штаны молодого Ворона, отчаянно стремясь стащить их еще ниже, освободить то, что скрывалось в области давно расстегнутой и сломанной ширинки. Безнадежно задыхающийся от желания Мердер кое-как, титаническим усилием воли заставил себя отпустить истерзанные губы Джонса - но лишь для того, чтобы вновь схватить его, поймать, присвоить. Вампир вонзил свои огромные клыки в бешено бьющуюся, сонную артерию брата, наполняя себя вкусом тягучей крови, одновременно с этим пробиваясь вглубь Брайдана до самого конца. Георг не сумел совладать с эмоциями; он, распяв себя самого на кресте вымученной и выстраданной за эту ночь истины, облек оба этих действия в сдавленный, хриплый, все такой же рычащий стон, утонувший гулким эхом в дальних, темных уголках одинокого строения посреди ночного леса.

За всю свою недолгую, по вампирским меркам, жизнь, Георг фон Мердер испытывал немало любопытных ощущений в процессе плотских утех - и неважно, была ли в них составляющая искренней любви, или же оперу свою вела лишь безумная, животная страсть, не грех было сгореть в которой, подобно щепке, что горит в бушующем костре. Бывшего ренегата трудно было назвать успешным ловеласом и любовником - отчасти из-за его убеждений в прошлом, отчасти из-за внешности, отчасти из-за природы крови, к которой он принадлежал. Однако же, даже при общем небольшом количестве успешных романов и встреч, немцу точно было, что в них вспомнить. Он проявлял свирепую, властную жестокость ко многим своим женщинам, но знал ей меру и добивался, в первую очередь, удовольствия для партнерши, нежели для себя самого. Носферату редко становился объектом для чужой инициативы, но если оная и происходила, то каждый раз с чем-то совершенно новым для него, учитывая тот нюанс, что спал немец исключительно с женщинами, не принадлежащими к человеческой расе. Так, вампиром разбивали стекла, рвали и кромсали на нем одежду, его били и резали, кусали и царапали, впечатывали в стены, ломали ему кости и выкручивали конечности - последнее, впрочем, относилось исключительно к отношениям Георга и его Истока, что первый, поначалу, искренне считал одним из методов жестокой кары, лишь позднее придя не только к нужному пониманию, но и к получению истинного удовольствия в процессе всех тех безумных, постельных игрищ, на которые только шли два бессмертных существа в страстном желании изучить друг друга и крайности своих возможностей каждый раз по-новому, даже если это «новое» для человека или иного, стороннего наблюдателя казалось бы извращенной дикостью. Однако же еще никогда во время секса Мердера не касались, не хватали и не ласкали мужские руки. И никогда еще он сам так не стремился присвоить, растерзать и возлюбить мужчину.
Георг ощущал себя художником пред чистым, новым холстом, пробующим новые краски и впервые начинающим изучение нового стиля. Привычно ощущал себя ремесленником, будто бы снова взявшим в руки штихель и склонившимся над обнаженным от плоти бедром еще живой и хрипящей в агонии жертвы, по крепкой кости которой высекут новый узор, уникальный и неповторимый, превратят ее в произведение искусства, будь то нож, фигурка или же пространный натюрморт. Вот только ныне на месте жертв и их костей был лишь распятый на столе под братом Брайдан, которого и пользовал Мердер, безвозвратно забывшись в совершенно новых для себя ощущениях. Немец в судорожном, невольном порыве зажмурил глаза, чтобы не отвлекать себя сторонней, забивающей чувства информацией, все его естество сейчас было направлено на слух. На обоняние. На осязание. На… Вкус. Густой металл чужой, вампирской крови, щекочущий ноздри и прокатывающийся по языку тягучестью топленого масла, необыкновенно пьянил рухнувшего в низменную похоть упыря. Этот жидкий, щиплющий щеки металл хотелось вкушать снова и снова, пробивая его через горло дольными глотками, подстегивая безумный водоворот эмоций и чувств, тонкой, изысканной пряностью к сытному блюду которого служило ощущение проминающихся под цепкими пальцами, тонких, спутанных и смятых черных волос юного Ворона. Их нещадно выкручивала, стискивала и оттягивала худощавая ладонь Георга, запутываясь в них, зарываясь в них, ероша их против естественного роста и неосознанно, рассеянно приглаживая обратно - лишь для того, чтобы схватить и истрепать в вымученном порыве, рожденным новым движением внутрь. При каждом этом движении хотелось выть в голос, не сдерживаясь, хотелось чем-то подкрепить, усилить его, найдя хороший угол и хорошую позицию. В какой-то момент Мердер, справившись-таки с штанами брата, начал, злобно рыча от нетерпения, пытаться сменить положение, переместить свой вес, избавить вторую руку от необходимости упора в поверхность столешницы - и при всем этом не разжимая челюсти, сомкнувшиеся на глотке молодого вампира. Кое-как, с грехом пополам, маневр удался; балансируя на грани риска свалиться на пол Георг, разжав челюсти, вонзил клыки в плечо Джонса, одновременно с этим продолжая начатое, ловя ладонью, наощупь, то, что наконец-то покинуло мешающую плоти ткань и что теперь можно было успешно выкручивать не хуже многострадальных волос. И все бы в целом шло неплохо, но недосказанность уничтожала. Мучила, оттягивая и притупляя процесс, приближение столь желанной развязки, бывший ренегат, мысленно поминая немецким матом все, до чего только мог добраться, еще несколько раз попытался подмять брата под себя поудобнее, но найти нечто более «острое» ему удалось лишь с третьего-четвертого раза, что, впрочем, действительно положительно сказалось на испытываемых ощущениях. Казалось бы - что может быть проще, зачем терпеть неудобства? Им обоим достаточно было сделать паузу, подняться, переместиться на пол или на кровать и больше не возвращаться к вопросам комфорта, но… Нет. Для носферату эта пауза была подобна смерти. Он отчаянно и свирепо хотел жить. Хотел продолжить. Хотел спастись. Остановку нельзя было допустить, ее нельзя было бы вытерпеть, они оба должны продолжить то, что начали и довести это до самого конца - а иначе мир вокруг незамедлительно рухнет, что-то просто-напросто погибнет в них обоих, безвозвратно и неисправимо, выжигая своей смертью болезненный шрам, от которого нельзя будет избавиться. Все так; и Мердер продолжал. Продолжал со злобным, животным упорством, бессовестно скользя по столу и с трудом удерживая равновесие, сжимая челюсти, подобно агрессивному бульдогу и медленно, но уверенно приближаясь к столь необходимой организму разрядке.
- Нет!
Внезапный, резкий окрик, полный категорического отрицания и не менее категорического, не терпящего возражений стремления. Сильное, безапелляционное движение рук, отпихивающих от своего тела тушу нависшего, рычащего немца. Георг, в очередной раз упустив желанное в самый последний момент, буквально задохнулся от возмущения, яростной злобы и нахлынувшей волны самых разностных эмоций и ощущений, большую часть из которых трудно было назвать положительными и приятными - в том числе и глухую, давящую боль, сжимающую судорогой мышцы в области паха. Мердер попытался угомонить наглого юнца, укусив его и прижав к столу, как следует, но в итоге нарвался лишь на руку и пальцы, цепко удерживающие в недосягаемости его подбородок. Взбешенному зверю оставалось лишь тщетно рвануться и клацнуть огромными клыками в вынужденном бессилии, понимая, что пауза, которую он так опасался, все же настала. Однако… Мир не рухнул. Смерть не наступила. Молчаливое ожидание служило тлеющими углями, подстегивая и интригуя, меняя восприятие и давая новые силы, оно стирало даже повторную неудачу, сглаживая вынужденные мучения, не давало исчезнуть и раствориться в пресной пустоте абсолютного, истощенного равнодушия, поддерживая крошечный, но постепенно разгорающийся огонек неудовлетворенного вожделения. Вампир лениво скосил взгляд вниз, наблюдая за тем, как Брайдан избавляется от остатков своей одежды, и зрелище это заставило его, отчасти, пожалеть о том, что он сам не сотворил с собой подобное. И сапоги, и брюки Георга были все еще на нем; да, последние были существенно приспущены, но все же. Тем не менее, в этом всем оставалась некая… Изюминка. Перчинка даже, не позволяющая потерять связь с реальностью. Георг не стал пытаться бороться с собой - не было в этом никакого смысла, не было в этом ни единого резона. Он лишь терпеливо ждал, с трудом сглатывая вставший поперек горла ком, жадно провожая взглядом каждое движение брата и безумно желая вновь обрести его для себя - целиком и без единого остатка.
- Fick mich so, als ob dein Leben davon abhängt.
Вот же безусый щегол. Мелкая, нахальная падла… Джонс вовлек эту грязь в такой восхитительный, проникновенный тембр, что у Мердера свело судорогой скулы еще раньше, чем губы его обжег поцелуй. Немец ощущал себя так, словно они с Брайданом поменялись местами; разве что только он по-прежнему был сверху и задавал общий темп процесса.
Нет, это точно нельзя было назвать ни сексом, ни любовью, ни взаимными, постельными отношениями. Это было уничтожение. Самое натуральное, злобное, жестокое, оттянутое издевательство, граничащее с желанием подспудного убийства. Можно было спросить - а в чем же тогда разница между сим и тем низменным насилием, что происходило несколько минут назад?.. Однако же только наивный, не смыслящий в чувствах и жизни глупец не смог бы подобрать слов для объяснения всей истины и правды. А ответ был прост - согласие. Взаимность. Утверждение. Ни Георгу, ни Брайдану отчаянно не хватало друг друга и всего того, что каждый из них привносил в другого, а посему они отринули прочь все возвышенно-чувственное и поверхностное, осторожное, балансное и аккуратное, прибегнув к самому чистому, самому откровенному и самому искреннему воплощению своих горячих желаний - к низменности звериных инстинктов. В них невозможно было солгать фальшивой улыбкой, в них невозможно было сыграть фальшивую роль. За обоих вампиров говорили их тела, их жесты, их движения и их посылы, каждый из них открылся другому в полной мере и без постыдных умолчаний, признался во всем, что только можно и отдал себя на справедливый суд и поругание. Мердер топил себя в сущности брата, способного на невозможные, казалось бы, чувства, топил себя в том, кто так долго прятал истину своей души и своих мотивов за бесстрастной личиной сначала вынужденной безэмоциональности, а позже - за острыми кольями оборонного вала плоских и въедливых шуточек. За порождением тьмы и нечистью скрывалось существо, благородству которого мог бы позавидовать иной человек; Джонс же получал в свое изучаемое распоряжение истинный, неприкрытый ужас в физическом обличье. Он изучал безумное чудовище, маньяка и садиста, превращающего своих жертв в куски бесформенного мяса, опасную тварь, таящую в себе чистое воплощение абсолютной ярости - но при всем этом одновременно существо глубоко несчастное и измученное, брошенное обстоятельствами на потеху судьбе и миру, живущее в бесконечной ненависти к себе и всему, что его окружает, в бессильной, горькой тоске мечтающего о иной жизни и участи. Когда бы еще они узнали друг друга и всю истину столь близко? В разговорах? Смешно. Ни один диалог не раскрыл бы всего. Слова - лишь фикция, жалкая тень, подделка и убогое подобие, за ними легко спрятать то, что неприглядно для другого. И лишь в подлинных, животных чувствах оба Ворона узнали все, что только могли и должны были узнать. Мердер видел напуганного, обманутого юношу, убивающего тех, кого он обязался защищать, чрез близость смерти познавшего истинное могущество, и видел матерого хищника, ослушавшегося приказа, поступающего лишь во благо того, кому он так желал помочь. Брайдан видел напуганного, изувеченного мужчину с отрезанными пальцами и изодранной спиной, убившего того, кто был ему дорог, и видел озлобившуюся, закаленную выживанием тварь, нашедшую себя и долгожданный, выстраданный покой в той, от кого он так упорно скрывался всю свою посмертную участь. Это прошлое следовало похоронить. Добить его агонизирующее тело могильной лопатой и закопать за ближайшим съездом, не поставив ему даже надгробия, уступив старую боль чувствам новым, чистым и правильным. И сейчас это нынешнее, это будущее ковалось в горниле адской страсти, что превращала соитие в попытку растерзать друг друга. Георг, привыкший к жестокости для других и научившийся принимать в должном обличье жестокость по отношению к себе, не собирался мешать брату в его инициативах, подставляя шею и широкие плечи под его пусть и менее габаритные, но острые клыки, получая от каждого нового укуса какие-то совершенно невразумительные, сумасшедшие ощущения, с трудом заставляя себя молчать, давя рвущийся наружу хрип. Носферату «спал» с Джонсом так, как не спал еще ни разу даже с Моровен, превращая себя и свои стремления в подобие голодной грубости бешеного оборотня. Никакой осторожности. Никаких нежностей. Только грубая, захватническая сила. Пожалуй, увидеть зрелище того, как юный Ворон корчится в выворачивающих его тело судорогах было для Георга одним из самых искренних и жадных мечтаний на данный момент, и в стремлении их осуществления вампир шел на все, что только мог и все, что только могло стать его оружием импровизированной «мести». Как же он его ненавидел!.. Он воплощал эту ненависть всем своим естеством, показывая, доказывая, вбивая в чужую, дурную голову свои порядки, свою власть и своих взбалмошных тараканов. Наверное, он хотел бы даже что-то сказать, как-то еще выразить себя, но не мог. Не умел. Не тот в упыре был склад характера, не тот склад устоявшегося поведения. А посему, обходился Георг лишь делом, и дело это неумолимо приближалось к заслуженному финалу. Бывшего ренегата категорически не устраивали попытки брата, то и дело срывающегося на бездействие в полузабытье болезненного удовольствия, помочь себе дойти до пика всего того, к чему его столь яростно подводил озлобленный в страсти старший. Как известно, «Хочешь сделать что-то хорошо - сделай это сам», а посему Мердер, зарычав как хищник, у которого пытаются отнять добычу, отпихнул руку, к слову, абсолютно не сопротивляющегося и уступившего ему Брайдана и сомкнул пальцы на чужом достоинстве, что он чуть ранее и так уже изрядно помял. Джонсу оставалось совсем немного, а посему и стараться особо Георгу не пришлось - едва он вошел во вкус, принявшись, в своей излюбленной манере, выкручивать и выворачивать то, что попало ему в ладонь, как брат наконец-то зашелся в весьма знакомом взору немца движении. Еще не финал, но уже его предвестник, порог, тут достаточно или отпустить, чтобы помучить, или сделать лишь одно движение. И Мердер сделал его, под конец еще и издевательски пройдясь кончиками пальцев, догнав судорогу дополнительным усилением. Немец прекрасно знал, до какой степени «взлетает» чувствительность, он знал, как заставить Джонса отчаянно биться и хрипеть под ним, достаточно лишь не убирать руку и продолжить уже «после», но…
Георг не сразу понял, что произошло с ними обоими. Надсадный скрип стола превратился в глухой треск, а по столешнице у спины стонущего и выгибающегося в высшем удовлетворении Брайдана пробежала змеей темная линия. Еще одно движение пробивающегося внутрь брата вампира выбило из пазов расшатанный болт. Больше ста пятидесяти килограмм вполне может выдержать старое дерево - но, согласно законам физики, наибольшую опасность несет равномерная раскачка. То, с каким остервенением оба Ворона, в метафорическом смысле, выдирали друг другу перья, не могло закончиться бесследно и без последствий - стол рухнул. Разломился под спиной Джонса и слетел с петель, заставив обоих упырей грохнуться на пол, подняв в воздух облако легкой пыли и щепковой взвеси, вонзившейся в ноздри пряным запахом старых опилок. Не больно, но неожиданно. Произошедшее наполнило кровь адреналином, подарило внезапную скованность мышцам, оно снова отвлекло Георга от его личных стремлений как по отношению к брату, так и к себе, вернуло стократ усилившуюся боль от третьей уже по счету неудачи, но… Все внимание аж растерявшегося, вздымающего бока в тяжелом, надсадном дыхании немца привлекло кое-что другое. А именно - искренний, чистый хохот довольного Брайдана, иронизирующего над свершившимся казусом.
«Scheiße!» - сказал бы Мердер в несколько иной ситуации, но нет. Он лишь, издав какой-то возмущенно-нетерпеливый звук, нечто среднее между урчанием и рычанием, вонзился клыками в трахею молодого Ворона, заставляя того приглушить издаваемые звуки. Жертве не позволялось отвлекаться от процесса, с ней еще не закончили! Занятой позиции вампиру уже не хватало, а посему Георг, вымученно стремясь в конце концов забрать свое, сжал Джонса в объятиях на грани фола, грозящих тому не то лишением клока волос, не то сломанной костью. Носферату рванулся вбок, утягивая брата за собой, переворачиваясь на спину и хватая Брайдана уже за плечи, давя его при каждом движении вниз, заставляя двигаться и контролируя область чужого веса. Как и самому юному Ворону несколько минут назад, Георгу нужно было совсем немного. И он, в какой-то мере, позволил брату определенную вольность в его движениях, положении и предпочтительных действиях, поддавшись, наконец, в итоге, тому, к чему немец шел столько времени и путем стольких усилий.
Глупо было бы ждать от молчаливого и неуживчивого существа огромный выплеск эмоций. Глупо было бы ждать от того, кто привык терпеть даже пытки, серьезной физической реакции. Брайдан не услышал ни крика, ни стона - лишь хрип, с трудом пробившийся сквозь стиснутые до упора и пены зубы, долгий и медленно угасающий по мере того, как судорога отпускала мышцы. Огромное, худощавое туловище зашлось в мобилизации сильнейшего напряжения, чуть приподнявшись в пояснице, а заметно взмокшую голову в необоримом порыве запрокинули назад, едва ли не протирая пол макушкой. Законы биологии в этом плане сработали абсолютно верно даже с бессмертной нечистью, забрав на короткое время все возможные силы. Рука, что доселе все еще обнимала Брайдана за спину, медленно сползла с него и грохнулась на пол, став последним звуком в гулкой тишине, нарушаемой лишь рваным дыханием двух наконец-то насытившихся друг другом существ.

«Судьба», «Предназначение», предначертанность личностных и окружных событий, так или иначе имеющих вес и влияние на протяженность жизни и всего, что происходит в ней… Так легко затеряться в этих понятиях, отдать им себя всего без остатка, забыться в сладостной, столь притягательной и простой, ленивой инертности, позволив себе самую большую опасность, самую большую ошибку - просто и безвольно плыть по течению бездонных рек свершенного безвременья. Ведь все предсказано заранее, все будет так, как запланировано кем-то свыше и никак иначе - вот оно, искушающее заблуждение, воздетый и реющий флаг для глупцов, не желающих делать абсолютно ничего. Они лишь вновь и вновь возносят молитвы к Господу, наивно и двулично прося его облегчить и улучшить их далеко не самую легкую и приятную жизнь, совершенно забывая при этом о старенькой, христианской присказке - той самой, что нарекает надеяться на Всевышнего, но прикладывать при этом усилия собственные. Яркая грань, отличающая безумных фанатиков веры от куда более адекватных их религиозных собратьев; впрочем, в подобную ловушку склонны попадать и те, кто не желает верить ни в кого, кроме себя самих. Георг фон Мердер, до определенного времени, никогда не верил в судьбу - он, следуя складу своего ума и своим убеждениям, общности философской концепции «Homo Faber» и найдя себя в учениях Фридриха Ницше, строил свою жизнь и свой проклятый путь на этой земле так, как считал должным, бросая вызов устоям и традициям своих собратьев, ходя по тонкой грани лезвия острейшего ножа, наивно полагая, что его дерзостный вызов Истоку останется для последнего неизвестным и незамеченным. Каким же безумным ударом для немца стало откровение - все, что он делал, было запланировано. Было проконтролировано. Было допущено и разрешено с конкретной, строгой целью, что полностью и целиком оправдала ожидания Моровен. Носферату не ушел от своей судьбы; но он выбрал, каким путем прийти к законному финалу. Он мог смириться, выгрызть славу и признание, сдавшись и ревностно служа Двору долгие столетия. Мог отказаться от притязаний на трон Сент-Луиса, придя, в итоге, к тому, к чему был должен с направления и благоволения Ашера. Но Георг выбрал трудную дорогу, не сразу поняв, что Предназначение все же существует. Даже для такого, как он - бессмертной, проклятой твари, лишенной души. И то, как бывший ренегат ковал историю своего существования, отнюдь не было в полной мере нелепой случайностью или же, тем более, лишь гольным, удачным исходом всех сложившихся обстоятельств.
Впрочем… Входят ли в понятие судьбы и в ее величайшую власть сопряженные мелочи и неожиданные повороты, или это уже та область, что подконтрольна собственной воле? Ведь если бы кто-нибудь буквально день назад - не год, не десять, не столетие, день!.. - сказал Мердеру, что он от души отымеет Брайдана Джонса, вампир бы расхохотался утверждающему эту крамольщину в лицо, назвав того как минимум полнейшим идиотом, а как максимум лишив бы того презренной, жалкой жизни. Но вот ведь какая штука - факт звенит срамной медью пустословной невозможности, но при этом сам немец лежит на спине посреди обломков уничтоженного раскачкой и весом стола, лежит полуголый и, вопреки необязательности данного действа для мертвеца, жадно ловящий ртом воздух, лежит, придавленный весом сидящего на нем младшего брата. Что было толку тихо изумляться подобному иль же хвататься за голову в отчаянии, если все необходимое осознание и все пять этапов принятия были пройдены, выстраданы и пережиты единой волной за последние полчаса? Не осталось больше ни сомнений, ни сожалений, все было правильным и закономерным - ведь, как известно, на пороге смерти не принимают неправильных решений. Мердер больше не желал возвращаться к прошедшему, готовый начать жить и воспринимать все сопутствующее совершенно по-новому. Все эмоции, от «Никогда» до «Я хотел этого всегда» были устаканены и разложены по полкам, их поняли и приняли, их впустили туда, куда ход им ранее был запрещен, а их последней шлифовкой стало то, что всего несколько секунд назад вывернуло огромную, вампирью тушу в подобие бараньего рога.
Практически любая физиология - как человеческая, так и звериная или вампирская - подразумевает под собой наличие закономерного нюанса полноценного замещения. Все недополученное, все недосказанное, все насильно лишенное морально или физически, было склонно возвращаться вдвойне, покрывая излишком причиненный ущерб. Разумеется, это работало и в сексе, чем с успехом пользовались приверженцы грубых практик, так или иначе связанных с причинением боли или утверждением доминантности. Георг, трижды за эту ночь потерпевший полнейший крах своих низменных стремлений, оттянул заслуженное удовлетворение достаточно для того, чтобы в итоге получить от финала какие-то абсолютно невразумительные и выбивающие из колеи ощущения, невозможные к корректному описанию ни на одном из известных ему языков. Приятная слабость и тяжесть привыкших сражаться мышц успокаивала, а в голове царила абсолютная, стерильная пустота, отдающаяся эхом праздных ныне стремлений и вожделений, нечто среднее между ошеломляющей трезвостью мыслей и тягучим хмелем необъяснимой ленцы. Удивительно, какими глупыми, нелепыми и неуместными чувствуются и воспринимаются все стремления к соитию и мысли о нем, стоит задуманному свершиться! Оные более не имеют власти над разумом и телом, их отметают прочь за ненадобностью - чтобы вернуться позже, достать их из полки, когда придет время. Сколько раз вампир ощущал подобное, чувствуя себя абсолютно спокойным и, отчасти, совершенно счастливым, лежа в постели в Бирре рядом с той, которую любил столь искренне всем сердцем; но с юным Вороном же сие воспринималось как-то совершенно иначе. Словно Мердер разглядывал хорошо известную и знакомую ему вещь не привычно в анфас, но в профиль, отмечая для себя любопытные детали. Излишне консервативного во всех смыслах немца, буквально сломленного сегодняшним событием, трудно было назвать полноценным предпочтителем каких-то особых подходов в любовных утехах, он привык диктовать свои условия и комфортно чувствовал себя практически во всем, что могли предложить ему его избранницы; однако, порою, оказываться в зависимом от них положении ему нравилось. Смелые и интересные решения инициативной женщины неизбывно подкупали, к тому же в дело вступали элементарные законы психологии - существо, взвалившее на себя груз обязанностей и ответственности, находящееся в состоянии стресса из-за необходимости принятия сложных решений, вынужденное держать под контролем все, всех и вся и решать определенные задачи, подспудно и бессознательно стремится оказаться «по ту сторону баррикад», переложив собственные тяготы и необходимость руководства на кого-то другого. Однако же, несмотря на свершившееся, своеобразное «признание» по обе стороны, Георг, еще не до конца свыкшийся с произошедшим и имеющий за душой груз крайне скверного, вспыльчивого характера, воспринял бы инициативность и власть Брайдана над собой как личное оскорбление, даже при учете всех психологических особенностей и возможного интереса к разнообразию процесса. Он пресек бы любые попытки и стремления брата к главенству; то, что сейчас Джонсу дозволилили сменить позицию, было лишь строго контролируемым актом утверждения статуса и удобным средством получения заслуженной разрядки. А посему и на ехидную ухмылочку наивного юнца, возмышлившего себя «царем горы», Мердеру было глубоко и абсолютно наплевать.
Слова о ненависти и демонах утонули в едва ощутимом прикосновении губ. Говорить в постели, в тот момент, когда можно рассказать все лишь взглядами, тактильностью и тяжелым дыханием, немец считал возмутительным кощунством. Впрочем, в данный момент он, быть может, брату что-либо и ответил, но ни сил, ни полноценного желания на сие у вампира совершенно не было. Все, чего удостоился Брайдан, так это короткого, едва слышного, слабого рычания, прозвучавшего буквально секунду и стихшего, красноречиво выразившего в себе все подробности и нюансы витиеватого пути, по которому предлагалось пройти нахальцу, чтобы достичь конечной точки, сходной в сути своей с детородным органом. Однако же в посыле этом прежних эмоций и прежнего отношения уже не было - юный Ворон получал в свою данность, скорее, привычное поведение старшего, его отвратительный характер вместе с запредельным самомнением и нечто, склонное больше к беззлобному подначиванию, нежели к открытой злобе и желанию действительно унизить. Так было в поведении Георга; как оное на деле же воспринял Джонс, бывшего ренегата сейчас, не до конца пришедшего в себя, волновало мало. Мердер не стал препятствовать уходу брата и продолжил лежать на полу, оставаясь наедине со своими мыслями и ощущениями, попутно отмечая неприятный, легкий холод ниже пояса, пока юнец неподалеку старательно искал в свершившемся разгроме свои личные, чудом уцелевшие вещи.
- У меня есть для тебя две новости: есть не горячая, но теплая вода, однако, судя по звуку насоса, на двоих ее может не хватить.
Болтовня шатающегося по дому, не удосужившегося одеться Брайдана не удивляла Георга, даже, вопреки обыкновению, не утомляла и не раздражала - немец просто возвел ее для себя в ранг сторонних, фоновых звуков, не заслуживающих должного внимания. Еще одна особенность психологии, от которой не скрыться и не убежать даже ожившему, пьющему кровь мертвецу - излишняя разговорчивость после успешного коитуса в условиях определенного стресса или же сопряженного с должным, нервно-эмоциональным потрясением, являлась характерной чертой для некоторого процента личностей - не плохой и не хорошей, просто чертой, особенностью механизмов адаптации. Старший Ворон в вышеупомянутый процент не входил; а посему носферату, по-прежнему молча, в конце концов пошевелился, возвещая изменение своего положения движением поясницы вверх. Брюки, болтающиеся где-то в районе пониже бедер, одним движением натянули вверх и до конца, застегнули ширинку, пуговицу, привычным движением потянулись к пряжке ремня, но увы - оный был «трофеем» Джонса, который, видимо из соображений нервной задумчивости или элементарного пакостничества, успешно таскал предмет гардероба с собой и собирался с ним же в душ, предварительно стащив оный со своей шеи и отрешенно нося сложенным пополам, в левой руке. Вынужденная рокировка показалась неплохим вариантом для Мердера, благо ремень младшего брата остался лежать на полу, некогда полностью содранный с его же запястий; вот только поднявшийся на ноги вампир оценил пригодность заимствованного предмета лишь недовольной физиономией, слегка оскалив огромные клыки - ремень ему, не смотря на худощавость огромного немца, бессовестно жал, не подходя по размеру, хоть и был забит на крайнее деление.
- Ты как никогда близок к образу маньяка-потрошителя из какого-то дешевого фильма. Нас остановит первый же патруль.
«На что тебе гипноз, юнец?» - огрызнулся бы носферату в несколько иное время и в совершенно ином месте, но Георг предпочел сохранять молчание. Ему было откровенно лень вдаваться в какой-либо диалог с Брайданом и уж тем более видеть его ехидную, смазливую рожу в душе, куда Ворон, при наличии в оном брата, не пошел бы даже под угрозой немедленной кары. Собственная внешность мало волновала Мердера, помнящего, с какой целью они сюда пришли и свидетелями чего являются - пока Джонс решал вопрос с мытьем, вампир мерял шагами помещение, прислушиваясь к ощущениям, взывая к метафизике, пытаясь оценить общность подспудной атмосферы и, попутно, наладить связь с Истоком. Последнее не приносило должного эффекта, но Георга это волновало мало - Моровен редко удостаивала ответным вниманием обращающихся к ней. К тому же, если в Бирре действительно происходит сражение с посланцами Принца, то Владычице уж точно не до пространных отвлечений на двух «загулявших» на задании вампиров. То, что они оба с Брайданом живы, говорит о том, что жив и их Исток, а если битвы с предателями не было или же она завершилась успешно… Георг мрачно оценил и представил степень ярости своей возлюбленной, здраво понимая, что в минуты Ее праведного гнева лучше не рисковать праздным обращением, дабы не попасть под горячую руку.
- Лови!
Летящее откуда-то из уборной полотенце бессовестно вырвало бывшего ренегата из глубины тягучих размышлений и стратегического анализа дальнейших действий в Белфасте и Ольстере, приземлившись точно на его бледноватую, клыкастую морду. Такую наглость стерпеть уже было нельзя; и хоть Георг с выражением стоического, абсолютно ледяного и равнодушного достоинства стащил с лица многострадальный, изрядно подпорченный временем и условиями предмет бытового обихода, но при этом определенный «пунктик» в ближайших своих планах, с соответствующей, жирной галочкой темно-зеленого цвета уже проставил. Джонсу снова ничего не ответили, предоставив тому возможность спокойно скрыться в глубине маленького помещения.
Слишком много времени ушло. По следам гнилого уже не пройти. Проклятье…
Там, снаружи, все еще царила глухая, пряная ночь, поющая умиротворением густого леса и его более обжитых предместий. Тени, отбрасываемые светом вышедшей, стоило ливню кончиться, луны, еще не удлинились и не поблекли достаточно для того, чтобы возвестить о наступлении близкого рассвета - а значит, с момента драки против оборотней прошло не больше часа-двух. Однако же прошедший дождь безнадежно похоронил в себе любую возможность отыскать сумевшего избежать кары вампира - будь даже его врагами оборотни, их острый нюх не был бы способен вычленить душок гнили на фоне парящей озоновой свежестью зелени. Мердер в очередной раз отметил для себя, насколько же склонно искажаться времявосприятие в моменты определенных событий. Ему казалось, что вдвоем с Брайданом они провели целую вечность; но на деле же все их бурное “общение” свелось к нескольким десяткам минут.

Впрочем, в одном этот юный наглец был абсолютно прав. Попытаться хоть как-то привести себя в порядок перед грядущим возвращением в Бирр все же стоило.

Разгромленная кухня встретила носферату все тем же, безрадостным зрелищем - обломки стола на полу и раскиданные щепки, разбросанные остатки вещей, следы от крови на полу и темные, полугрязевые отметины в тех местах, куда ступали насквозь промокшие от ливня сапоги. Георг пересек поле состоявшейся «битвы» устоев, желаний и давних стремлений в несколько широких, неторопливых шагов, остановившись рядом со старенькой раковиной и зеркалом, яро входящих в контраст с аккуратностью новых материалов, старательно стремящихся походить на свежий евроремонт. По ту сторону обработанной, испещренной царапинами поверхности, в которую вот уже много и много столетий ремесленники не добавляли примесь серебра (и откуда только взялся миф о том, что в старых зеркалах из-за оного вампиры не отражались?..) на носферату смотрел некто выбритый, бледноватый, взъерошенный и намертво перепачканный грязью, пылью и чужой кровью, не удосужившийся найти рубашку по размеру взамен уничтоженной оборотнями. Мысленно усмехнувшись удачности свершенной, импровизированной мести, немец неторопливо поднял рукоять крана, включая воду и подставляя под ее струю всклокоченную голову. Ему понадобилось всего несколько секунд для утверждения своего триумфа - ибо об оном возвестили звуки откровенного недовольства младшего брата, ставшие для ушей злопамятного и откровенно любящего поиздеваться над Брайданом Мердера сродни отличной музыке.
И все-таки он должен был что-то произнести. Что-то выразить. Закрыть нечто необъяснимое глубоко в душе и рассудке, что сам немец, в силу своего характера и склада ума, не мог понять до конца и в полной мере, подкрепляя свою отстраненность и молчаливую неуживчивость. Что там говорил Джонс и какими словами он крыл старшего Ворона, Георга по-прежнему интересовало мало - он лишь, обретя подобие хоть какого-то человеческого и вменяемого внешнего вида, закрыл воду, стряхивая мокрые руки и не обращая на Брайдана ни малейшего внимания. Даже не поворачиваясь к оному - словно вампира в этом помещении и вовсе не было.
- Не думал, что когда-нибудь я это скажу.
Полотенце, что ранее было брошено в носферату, стащили с плеча, где оно с успехом покоилось все это время и накинули на голову, в несколько движений взъерошив и наспех утерев насквозь промокшие, короткие, по-армейски выстриженные волосы, что ничуть не изменились со времен 1938 года. После же не нужный более предмет небрежно бросили куда-то в угол, скомкав и забыв о его незначительном существовании.
- Спасибо. За то, что пришел тогда.
К Брайдану наконец-то повернули голову, смерив того взглядом. По-прежнему ледяным и равнодушным, абсолютно привычным и естественным, насколько это слово вообще было применимо к немцу и его природе, но все же что-то в оном поменялось. Трудно было сказать только, что именно - наверное, это всего лишь нотки усталости сыграли свою заслуженную роль, отразившись, отчасти, в общном выражении немолодого лица.
- Пойдем домой. Мы и так уже порядком задержались.

Домой… Интересное слово. Занятное слово. Сакральное слово. Оно хранит в себе многое, оно является всем и ничем одновременно. Что есть дом для того, кто его не имел? Что есть дом для того, чьим смыслом жизни были выбраны странствия? Бесконечность сражений, дерзкая выходка возжелавшего свободы отродья?..
- Я вижу не победу. Я вижу в тебе себя. Сопротивляющегося. Мнящего себя… Ай, к черту все это. Пустое.
Разница в росте не колоссальна, но существенна. Она чувствуется даже так и сейчас - когда тот, кто ниже, стоит во весь рост, а тот, кто выше, сидит у стены, привалившись к ее прохладе промокшим от влаги и полуспекшейся крови затылком. Эта прохлада приятно облекает затекшие плечи - но со временем даже оная начинает неумолимо раздражать.
- Ты смиришься в итоге сам, или тебя сломают. Но посмотри на меня. Ты этим хочешь стать?
Странный звук. Неестественный. Какой-то сиплый и сдавленный, подобие смеха, но на деле нечто больше похожее на хрип умирающего зверя. Вампир смеялся. Смеялся коротко и слабо, раз за разом сотрясая худощавые бока в очередных «подходах», ибо на длительный хохот сил у него не было. В этом смехе ненормально бледной и изрядно помятой даже по меркам нечисти твари не было ничего живого и вменяемого. Он был страшным. Страшнее даже, чем само место, в котором оный звучал. Чего же можно ждать от того, с чьим рассудком наигрались вдоволь?.. Георг провел в гробу всего четыре месяца, но ему их хватило. Джонс знал, что когда немца оттуда достали, он был таким же, каким являлся сейчас. Безумным.
- Я ничего не хочу…
Сделать ставку - и проиграть. Поставить на кон все, что имел, все, к чему стремился - и рухнуть в пропасть собственных, многочисленных ошибок. Чем выше забрался, тем больнее падать. Чем больше амбиции, тем сильнее боль вынужденного разочарования.
Зачем он здесь? Чего пытается добиться? Его не желают слышать. Не видят путей иных и возможных, не хотят для себя исцеления - пусть и путем мучительным и долгим. Он желает помочь - но почему? Что толкает его на это, что двигает им? Чего-то хотеть Мердер все же должен, верно?
- Я ведь уже получил свое сполна… Расплатился… Зачем все это?.. Оставь меня… Прошу… Просто дайте мне умереть…
Ответ прозвучал внезапно. О нем не просили - но Мердер будто прочел чужие мысли. Где тот бешеный, полный сил и неистовой ярости зверь, которого Брайдан помнил на кладбище в далеком Сент-Луисе? Пред ним ныне была лишь его бледная тень, потерявшая в своем дуэльном поражении последнюю волю и желание жить. Существующая лишь на последнем, тлеющем огоньке собственной гордости, живущая лишь по дозволению и планам Истока, твердо и глупо устоявшаяся погибнуть за свои идеалы, не желая падать в унижение службы кому-либо, не желая понимать, что воспринимающееся унижением на деле же лишь возможность обрести могущество гораздо большее. Как достучаться до упрямца? Как помочь ему понять, что его поражение на деле обернется победой - протяни лишь руку, забери ее?.. Наверное, юному Ворону хорошо был знаком этот взгляд, которым смотрели на него сейчас. Взгляд еще не безумца, но того, кто стоит на шаткой границе. Протяни время, надави еще немного - и рассудок сдастся, потеряв последнюю связь с реальностью, превратив существо думающее, разумное и вменяемое в нечто, что будет трудно назвать даже зверем. Вряд ли именно это было целью, вряд ли именно к этому все и шло. Все зависит лишь от выбора - но сделать правильный Георг, пока что, упорно не желал...

Что такое «честь» в понимании человека? А в понимании вампира? Есть ли хоть малейшие крупицы чести, совести и достоинства в том, кто является опасным ренегатом, жестоким ненавистником людей и сородичей, извращенным и хитроумным серийным убийцей? Нельзя обесчестить того, кто не страшится смерти; Георг не испытывал иллюзий касательно своей дальнейшей судьбы и участи.
- Уберите от меня руки. - Мертвенный, холодный и острый лед глубоко посаженных осколков царапал своей угасающей дерзостью по незыблемому могуществу власти глаз прозрачно-голубых, ярких и чистых, словно у сибирской хаски. - Я иду сам.
Отъявленный, злобный, упорный бунт. Вечное сражение. Надменное высказывание своего горделивого непокорства. Мердер проиграл, но не сдался. «Я умру, сражаясь. Я умру свободным, а не рабом, склонившим голову над плахой» - слова, сказанные в лицо Брайдану Джонсу на старом кладбище, отнюдь не были пустой бравадой. Последнее желание приговоренного к казни должно исполняться; это бессмертное правило, которое уважают даже вампиры. Не все. Но - большинство.
В прямом рейсе Сент-Луис - Дублин его сопровождали двое. Никто не применил к нему особых сил. Никто не причинил ему безумной боли. Никто не пытался закрыть его в гроб или надеть на него серебряные кандалы. Георг сдержал данное им слово чести - он шел сам, не сопротивляясь и не споря, не причиняя никому вокруг ни малейшего вреда. Он сдержал его - слово некогда феодала и аристократа, слово военного офицера, слово существа, как он думал сам про себя, могущественного и своим примером дающего всем остальным понимание главной истины - жить так, как он, можно и нужно. Можно и нужно пытаться привести смертных к одной лишь участи, участи жалких слуг в мире, что будет принадлежать безграничной власти вампиров. Можно и нужно идти против беспредельной тирании Истоков, выбирая путь собственный и не обремененный рамками глупых законов. Можно и нужно биться до самого конца, следуя своей безумной мечте, рисковать всем ради дерзкого шанса, ухмылки в лицо перепетиям судеб. Немец смутно понимал, что его ждет, но не хотел терзать себя красочными мыслями о том, ЧТО именно с ним сделают за его непокорство. Он, абсолютно спокойный и бесконечно уверенный в себе, не потерявший своей монументальной мощи идеального хищника, отправлялся навстречу судьбе не как преступник к лобному месту - он отправлялся гордо и с достоинством, с высоко поднятой головой, аки к месту награждения за воинские заслуги. Отчасти, в его представлении так оно и было - Мердер наивно полагал, что его смерть запомнится. Что он обретет статус мученика, погибшего за правое для всех своих сородичей дело. И что, рано или поздно, по его следам пойдут другие.
Она встретила его шуткой. Какой именно - он уже и не помнил. Помнил только, что это была ирония вполне в Ее духе - колкая, жестокая и двусмысленная, которую присутствующие оценили сдержанным смехом. А вот все, что происходило дальше, Георгу вспоминать отчаянно не хотелось. Наоборот - хотелось забыть. Выжечь из себя чем угодно, вырвать с корнем, с мясом, но забыть. Не получалось. Все пережитое возникало в памяти вновь и вновь, доводя до исступления, путая былую трезвость мыслей, подтачивая хватку воли и уверенности. Мердер думал, что то, что делали с ним в Карнарвоне, было кошмаром. Думал, что сотня лет, проведенная под властью Карла Нойера, была для него переломом. Никогда еще немец так не ошибался. Нет, его не унизили - по крайней мере, не в худшем из возможных вариантов. Его не искалечили, лишив дееспособности и превратив в нечто непонятное. Но еще никогда и нигде Георгу не приходилось испытывать такое количество боли вперемешку с самым диким ужасом, какой только мог «достучаться» до его холодного и взвешенного рассудка. Дали бы ему сойти с ума!.. Ведь с безумца и спроса нет. Безумец не чувствует страданий. У Мердера было много времени, чтобы обдумать все произошедшее и осмыслить собственные, дальнейшие шансы. А вот они уже даже хоть каким-либо позитивом не отзывались вообще, оглашаясь безвременным, безнадежным отчаянием в гладкой поверхности деревянной крышки крепкого гроба. Ни единой возможности совершить самоубийство. Ни единой возможности выбраться. Первые часов восемь Георг сохранял подобие отваги, стремясь прибегнуть к своим старым уловкам, искал слабые места, искал возможности, искал… Да что он только не искал. Закончилось все предсказуемо - срывом. Измученный рассудок сдал. Вампир орал и выл, как безумный, пока не сорвал голос и не закончились силы, он бил вновь и вновь, стремясь разломать окованное металлом, освященное дерево и выбраться, но все было тщетно. Мердер сбивал костяшки кулаков в кровь до тех пор, пока ему не отказала регенерация. Тогда ударами он превратил их в бесформенное мясо. Потом сбил колени. Потом обломал клыки. Потом… А потом наступило затравленное забвение. На четыре долгих, невыносимых месяца абсолютной, стерильной, давящей тишины, обрамленной жгучими мучениями от неутолимого голода. Георг не сразу даже понял, что пытка закончилась; только когда до его с трудом опомнившегося рассудка дошло, что тело изменило положение и огромную, двухметровую тушу немца волокут куда-то по холодному, каменному полу.
Так что же значит слово «честь» для вампира? У Мердера был шанс. Шанс закончить все здесь и сейчас, как он и хотел - взять, к примеру, ключ, вонзить его в хребет под нужным углом, перебив сообщение костного мозга, хрящей и кровотока, тем самым отделив голову от тела и упокоиться навсегда... Или же он мог воспользоваться факелом у входа, позволив огню ввергнуть вампира в пучину забвения и прекратить бессмысленность его существования. Свое наказание носферату уже получил. Жить дальше смысла нет. Стать частью социума ренегат и преступник уже не сможет, да и не желает. Так почему его до сих пор не казнили? Чего ждут, чего хотят? Повеселиться, глядя на его страдания? Нет уж. Хватило им зрелищ в начале января. Георг не собирался более давать подобного удовольствия своим «врагам». А врагами он считал и по сей день как Истока, так и всех, кто принадлежал к его же линии крови - после пережитого лишь укрепилась мрачная ненависть пленника. Достойная смерть в бою - хорошее решение. Пусть видят. Пусть знают - он не сдался. Он никогда не станет Ей служить. Ни публичная, изуверская травля, ни пытки, ни гроб не возымели должного эффекта, не пошатнули стойкость железной воли. У Нее не получилось сломать немца - и не получится никогда.
Первый шаг тела, ослабшего после четырех месяцев голода и страданий, закончился поистине феерично - Георг не вышел за пределы двери, а просто рухнул пыльным мешком за порог. Шла бы лестница куда-то вниз, он скатился бы кубарем по ней и переломал все кости, но в итоге лишь оказался у самого подножия. Рычащая, белая, как мел, испещренная мелкими ранами и порезами морда больше похожего на гуля вампира исказилась в выражении смеси неистового гнева и озлобленного упорства - правую руку вскинули вверх, цепляясь плохо зажившими, худощавыми пальцами за ступень, как за камень на отвесной скале. Усилие. Движение вверх. Ренегат не шел, он полз вверх, в животном, исступленном упорстве. А что ему еще оставалось делать? Если за ним придет кто-либо из Двора, он кинется в драку и погибнет - а он этого и добивался. Если путь его никто не прервет, он придет по душу Моровен и погибнет - и этого он тоже добивался. Одно лишь было ясно - в все еще трезвом уме, пускай и относительно, Мердер никогда не сможет совершить того, на что сейчас шел. Не сможет - ни морально, ни физически, слишком мало в нем было могущества, чтобы противостоять власти Истока над собственными страхами. Чтобы напасть, он должен защититься от них. Стать кем-то другим. Сойти с ума - бесповоротно и окончательно. Обрести нечто большее - как он обрел это в Сент-Луисе.
Так вот, что это была за странная ярость, преследующая его почти всю его посмертную участь. Так вот, что он ощутил на кладбище. Вот, что терзало его, подобно пламени, весь холодный декабрь, заявив о себе ярко и страстно еще в ноябре. Георгу доводилось слышать легенды о берсерках, легенды человеческие и беспредельно глупые, но думал ли он, что сам станет вместилищем подобного дара? Тогда, после битвы с Ашером, его не смог остановить никто, пока гнев не ушел сам собой, напитавшись чужой кровью и неистовством безграничного разрушения; возможно, и Исток не совладает с ним?.. Смешная мысль. Смелая мысль. Опасная мысль. Обрести спасительное безумие в неистовом гневе - да, хорошая идея. Вот только Мердер понятия не имел, как именно нужно взывать к дьяволу, дремлющему в глубине его души.
Никто не встретился на его пути. Никто не собирался ему мешать. Казалось, что место это было пустым и безгранично одиноким в звенящем забвении. Георг словно бледный призрак бесцельно блуждал по коридорам и залам, едва держась на ногах, падая и оставляя на стенах кровавые отпечатки ладоней, словно в каком-то безумном, извращенном сне, не отличая один поворот от другого, влекомый и ведомый лишь подспудным желанием, низменными инстинктами, подсказывающими, где таится зверь в разы опаснее. Он не был уверен, что все, что происходит с ним - реально. Не был уверен, что ему действительно дозволили подобную дерзость, не был уверен, что это не агония его разума, медленно угасающего в тесном гробу. Не был уверен, что он действительно один, а не стал зрелищем для остальных представителей Двора, что по какой-то причине не вмешивались в его проклятый путь, лишь награждая смешками за спиной. Несколько раз ренегату пришлось менять маршрут своего передвижения и углубляться в спасительную тень, ибо на пути, пусть и редко, лежали окна, расчеркивающие путь «до» и «после» лучами яркого света, возвещающими о ясном, прохладном дне середины весны в Ирландии. Георг слишком хорошо помнил, что стало его первым наказанием. Его лишили того, чем он так гордился и лишили того, что он так беззаветно любил.
Мердер не помнил, куда именно он пришел. Не помнил, упал ли в очередной раз или устоял на ногах, ввалившись за незапертую дверь. Он не делал с собой ничего - не рвал и не резал сам себя, не пытался вспомнить все самое злобное и болезненное, нет! Он абсолютно не был готов к тому, что собирался делать; но, казалось, организм вампира сжалился над своим хозяином. В последний раз. Мстительное ощущение неистовой злобы затопило, подобно волне, вытесняя неодолимый, первобытный ужас, рожденный темной волей и властью Истока. Оно ввергло мускулы в судорогу невыносимой боли, подарило невесть откуда взявшиеся силы. Зрение и слух угасли вместе с здравым рассудком, уступив место спасительному безумию, явив в последний миг жизни немца цель для сражения за достоинство, честь и свободу. Сражения, что в этих землях запомнят надолго.

На что похожа ярость, питающая тебя изнутри? Неистовая, как разорвавшийся вулкан, слепая, как новорожденный котенок, как Фемида, чей меч карает одинаково жестоко и тех, кто был своим, и тех, кто был чужим. Горишь ты в пламени, горишь, как прах, как брошенные кости, и пламя это жжет невыносимо, оно желает чужой боли и страданий. Какая разница, предстал кто пред тобой?.. Ведь запах крови для тебя един. Чужая жизнь становится игрушкой, а милосердие и жалость исчезают на корню. Ты волк в овчарне; так режь овец! Пусть их молитвы и мольбы потонут в звуках твоего рычания. Нет для тебя преград, нет в мире этом силы, способной тебя остановить — так кажется тебе. Все то, что было силой, становится сильнее; боль больше над тобой не властна, и раны все твои лишь блажь, любой удар или увечье не смогут стать тебе помехой. Безумной жажде место уступили, и ты желаешь одного лишь: рвать. Ломать их кости, драть их плоть, и сапогами черепа сминая лишь одного желать. Воздать хвалу. Последовать за Зовом, за голосом жестоким, за волей Той, что упивается твоей картиной смерти. Так слушай же! Иди туда, куда тебя зовут инстинкты, бросайся в бой, сражайся. Нет для тебя царей, нет тех, кто гневу твоему противиться достоин. Иди и бейся; аль умри, вложив в оскал последний свой всю ярость, на которую способен…

- Есть у меня одна идея. Но сначала - ужин и звонок другу.
Георг догадывался, куда собирался звонить его брат. Если не работает метафизика, а на смиренные обращения птенцов к своему Истоку не удосуживаются обратить ни малейшего внимания, следует прибегнуть к методам более грубым и примитивным. Что ж, пускай это останется на его же совести - Мердер понятия не имел, что именно собирается делать Брайдан, но появившаяся на губах Тени улыбка ему… Понравилась? Да, вполне. В этой улыбке существа, не так давно вновь обретшего способность чувствовать и выражать эмоции, немец увидел себя и свои низменные, жестокие стремления. Любовь к чужой смерти, к чужой боли, к жестокости и извращенному садизму. Носферату не мог не одобрить подобное. Все эти низменности составляли его сущность, его характер, его особенности поведения как в миру, так и в битве. Кто-то мог бы назвать Георга безумным, цепным, бешеным зверем, худшим и убогим проявлением дара берсерка, не имеющим ни капли ума и предпочитающего решать все лишь грубой силой; смело. Глупо. Смешно. Подобного наглеца Мердер принес бы в дар Той, которую любил - поинтересовавшись, предварительно, что именно сделать с заслуженной добычей.

Безумный ход судьбы. Ведь правду говорят - не властны ни цари, ни нищие над тем, что называется «любовь». Знал ли он, КОГО он полюбит? Знала ли Она?..

Мердер вышел на улицу, остановившись у порога маленького дома и, положив большие пальцы на чуть оттянутый ремень, оценил представшее перед ним зрелище. Ничего не изменилось. Блестящая от влаги трава, размытая дождем и кровью, куски тел тех, кто некогда был оборотнями, запах озона, запах растений, глас старого леса, легкий душок вони бензина и выхлопных газов с трассы, что проходит отсюда примерно в полукилометре… Ночь плыла в великолепии своем, вступив в крепкую власть послеполуночной удоли, освещая мир светом выплывшей из-за туч, косоватой луны, приближающейся к конечной точке своего мистического формирования.

Никаких следов гнилого. Ни малейшего намека на его ауру и запах.

- Сувенирами, думаю, завален весь замок. - Мердер закрыл за собой дверь, скрестив руки на груди и наблюдая за Брайданом, слушающим в трубке долгие гудки. - Нас обоих убьют, если мы попробуем сунуться в Белфаст. Нужно действовать иначе.
Телефон Георга был уничтожен. Смят неудачным движением во время горячих утех, из кармана вампир извлек лишь развороченное нечто с треснутым экраном. Попытка определить точное время суток, включив многострадальный приборчик, закончилась полнейшей неудачей; носферату, шумно, с рычащими нотками, выдохнул, сжимая кулак и превращая телефон в оном в подобие смятой, консервной банки.
- Сбежавшего выродка мы уже не найдем, а вот он рассказал про нас всем, кому только смог. - Немец свел скулы в выражении плохо скрываемого раздражения. - У нас мало времени. Предлагаю покинуть Ольстер вдоль западной границы. Поехать по второму ответвлению от трассы.
И нет, это не было трусостью. Низменным глупцом был бы тот, кто посмел бы назвать подобное именно этим словом. Георг желал мести; желал страстно и яро. За предательство. За дерзость. За то, что тот, кто смеет называть себя Принцем далекого кусочка этих священных земель, поднял руку на его возлюбленную. Мердер уничтожил бы его - жестоко и свирепо, превратил бы участь его в сущий кошмар, но… Три сотни лет против полутора тысяч - был ли у бывшего ренегата шанс? Даже дай ему Моровен силы, он, скорее всего, проиграл бы в равном бою. Нет ничего постыдного в необходимости прибегнуть к тактической хитрости, отступить для того, чтобы выгадать время и шанс лучше, затаиться, чтобы нанести удар - четкий и смертельный. Война выигрывается не битвами, война выигрывается маневрами. Тайными операциями. Политикой. Он сам, выживая две сотни лет в одиночестве, охотился на более старых сородичей с помощью ловушек и смекалки. А что если… Внезапная мысль осенила Георга и он едва ли не озвучил ее, но подавил в себе, приказав успокоиться. Не стоит делать поспешных решений и выводов, что могут стоить жизни им обоим и не приведут, скорее всего, ни к чему, кроме ослабления власти Истока; к тому же, юный Ворон еще не озвучил свой таинственный план.

Между ними обоими всегда было четкое разграничение - один делает, другой убеждает. Мердер привык к тому, что Брайдан предпочитает хладный анализ даже больше, чем его более «габаритный» собрат-носферату, и зачастую именно Джонс охлаждал порывы рвущегося в битву Георга, расчитавшего все так, как нужно только ему одному. Однако в эту ночь они словно поменялись местами - какое форменное безумие! Мердер взывал к логике. Взывал к осторожности. Он предлагал осмыслить дальнейшие действия, предлагал затруднить планы их врагов, подойти к вопросу добычи славных трофеев более тонко и аккуратно. Они оба находятся на вражеской территории, а безрассудство, как известно, способно погубить любого; слишком хорошо это правило Георг выучил на своей шкуре, слишком жестокими были его уроки за две сотни лет отчаянного выживания. Но Джонс его не слушал. Джонса будто что-то гнало вперед. Он ухватился за призрачную идею, как за соломинку, раз за разом пытаясь дозвониться до Бирра и наконец-то озвучить все то, что так терзало его душу. Георг видел брата таким редко - слишком редко, чтобы привыкнуть. И то, какой инициативой сейчас загорелся его протеже, вампира немало удивляло. Удивляло - и интересовало. То был интерес охотника, наблюдающего за новой, неизученной, экзотической добычей.
Одно нажатие. Одно простое движение - и звонок сброшен. Еще один легкий нажим и вот, юный Ворон читает короткий текст с цифрами и дефисами на белоснежном фоне пришедшего SMS-сообщения, разрезая светом темноту ночного леса и бросая отблески-блики на ледяное равнодушие лица идущего следом Мердера. Голодный, искусанный, белый, как мел и не менее холодный на ощупь Брайдан не смог бы корректно взаимодействовать с touchpad-экраном мобильного телефона, ибо для подобной выходки требуется тепло и температура живой, человеческой кожи; разумеется, можно носить специальный стилус, но его легко потерять. Именно по причине особенностей вампирского естества телефон Джонса имел несколько нажимных кнопок, позволяющих проводить простейшие операции с звонками и приемом новых сообщений - Георг же в этом плане был настолько уверен в себе, что не озаботился даже подобной подстраховкой, имея (точнее, некогда имея, ибо телефон, превратившийся в груду металлолома, был вышвырнут куда-то в куст) полностью сенсорный аппарат из недорогой и надежной категории, предлагаемой не то какой-то финской, не то какой-то японской компанией. Многие люди полагают, что современные технологии и вампиры - вещи в корне несовместимые, отчаянно видя кровососов неспособными носить современную одежду, ездить на современных автомобилях и предпочитающих корпеть с гусиным пером над письмами при свете огарка свечи из натурального жира - по-старинке, как в учебниках мировой истории от 18-го века и ранее. Отчасти они были абсолютно правы; рассудок любого существа, живого или же мертвого, склонен «зависать» в былых годах своего бытия, цепляться за привычное и устоявшееся, принимая все новое и неизведанное как угрозу стабильности норм восприятия. Среди сородичей Мердера было немало технофобов, многие из тех, кого он знал, с презрением и опаской относились к средствам нынешней связи; по сей день, зачастую, Принцы и Истоки предпочитали решать дела, общаться между собой и отправлять посыльных именно с письмами, рукописными и на хорошей бумаге - так, в свое время Ашер отправил Георга к месту отбытия его сурового наказания вместе с сопроводительным письмом, что было вручено Моровен из рук Шарлотты. Сама Темная Госпожа не приветствовала, а зачастую еще и нещадно карала тех, кто, будучи принадлежным к ее линии крови, вел излишне открытую жизнь в человеческом обществе - страницы в социальных сетях, известность в СМИ, бизнес, сопряженный с определенной оглаской, и так далее. Подобные Вороны долго не жили; Мердер хорошо знал об этом, когда открывал в Сент-Луисе собственное дело.
- Ну, что, брат мой… Гнилого я тебе не обещаю, у нас не будет много времени, чтобы найти и вытащить его на солнце. Но на ужин у нас, скорее всего, зверь Зова Принца Белфаста.
Брайдан говорил горячо. Брайдан говорил увлеченно, пусть и обрамлял слова свои в облегченное спокойствие незыблемой уверенности. Его проклятая, сгустившаяся из-за общей хладности организма кровь кипела предвкушением новых свершений - кому, как не немцу, разделять это состояние тягучего вожделения, сравнимого в сладостной муке своей разве что только с постельными утехами? Этот азарт пьянил; этот азарт терзал, выкручивая судорогой готовые ринуться в битву мышцы. Дьявол и все бесы Преисподней!.. Как, КАК юный Ворон мог жить столько лет, не в состоянии почувствовать это? Ощутить это? Георг, для которого смыслом жизни стали вечные сражения, не мог уложить подобное в своей голове. То, на что обрекли брата, было для него величайшим кошмаром - для Джонса же великим благословением. И вот теперь, когда Мердер чуял носом и кожей чужой азарт вожделенного предвкушения, он не мог не осклабиться, исполнившись ощущением понимающего удовлетворения. Такого, которого возникает, когда ты искренне ратуешь за кого-то другого.

Впрочем… Кое от чего все это Брайдана, все же, не спасло.

Младший брат был слишком слаб, чтобы исчезнуть в тенях. Был слишком увлечен, чтобы ожидать подвоха. Был слишком погружен в свои мысли, чтобы дать достойный отпор. В какой-то момент Георг, в несколько шагов сначала сократив расстояние, а после и обогнав Джонса, бросился на него. Как некоторое время назад, трудно было однозначно понять, что же произошло - телефон Брайдана, невредимый, лежал, погрузившись в мягкую траву, а сам юный Ворон оказался впечатан спиной в смолистую сосенку, не доставая ногами буквально пары сантиметров до земли, пока на его горле цепкой хватке сжимались чужие, теплые из-за испитой во время бешенства берсерка крови пальцы.
- Не удержался от хвастовства, м?..
Рычания в голосе не было. Но интонации способны были… Напугать. И это еще очень мягко сказано. Джонса буравили взглядом, вжимая в дерево все сильнее, не гнушаясь слегка «возить» его туда-то сюда, когда он пытался шевелиться, пропитывая брюки и туловище вампира густой, липкой смолой. Что ж - по крайней мере, от юного Ворона теперь будет великолепно пахнуть.
- Если ты еще хоть раз посмеешь ляпнуть нечто подобное в мой адрес и адрес моей жены…

...Об их отношениях знали абсолютно все. Слухи разносятся быстро; в мешке не утаить шила, да и нет смысла таить что-либо Той, кто была Великой Владычицей этих земель, хозяйкой чужих судеб, вместилищем истинного ужаса и древней, гэльской магии, что пронизывала каждую травинку древнего острова, защищая и оберегая извечную власть могущества сидхе. Те, кто попытался бы подшутить над Георгом, попомнив классику «Стокгольмского синдрома», нарвался бы на мгновенную смерть - милосердную или не очень. Немец не терпел над собой шуток. Немец не допускал над собой унижения. Вся его сущность - бунт и сражение, вся его воля была направлена лишь на отстаивание собственной точки зрения. Его признали достойным; однако, памятуя о жестокости и коварстве Истока, Мердер, пусть и решивший продолжить жить и найти себя в службе Моровен, всегда ждал кары и боли за необычно мягкими словами и редкими, неожиданными проявлениями милостивых поблажек. Как старый волк, не верящий протянутому куску мяса из рук матерого охотника. Бывшего ренегата, завоевавшего полноценный статус Ворона, одинаково как терзали за его, редкие к слову, проступки, так и одаривали его прощением, закрывая глаза на то, что могло закончиться весьма плачевно. Второе со временем заняло главенствующее место в соотношении 60 на 40, если брать в расчет проценты; и это изумляло Георга, неспособного понять причины подобного поведения. Он воспринимал это как следующий этап своего наказания, боясь милости больше, чем боли, в любой момент ожидая подвоха, существуя в постоянном режиме перманентного стресса и душевных страданий, периодически натыкаясь на ярость тех, кому не нравился один только факт терпеливого отношения Моровен к бывшему отщепенцу, презревшему необходимость законного существования в рамках своего Двора и своей крови. Придворные интриги - обычное дело. Яды в кубках и кинжалы во тьме - удел смертных, вампиры действуют тоньше. Стоит ли говорить, сколько раз Мердер дрался за свою жизнь и свой статус? Стоит ли говорить, что все это входило в планы Темной Госпожи? В момент, когда извечное напряжение стало невыносимее участи гроба, Георг осознал, что влюбился. Шутка ли - испытать не страсть, но нечто новое, безумное, затаенное глубоко в душе при одном только виде истинного воплощения Войны? Бесконечно прекрасного и бесконечно ужасающего одновременно. И мысль эта напугала Мердера еще больше; он гнал ее, как гонят зверя в глубокую нору, приказывая себе захоронить, затопить, не сметь даже помышлять о подобном святотатстве, ибо слишком глубока и абсолютно непересекаема была грань между молодым упырем и объектом его тайных чувств. Унять душевную боль сложнее, чем физическую - дабы хоть как-то отвлечь себя от невыносимых мыслей Георг разбивал руки в кровь в подвале, где никто не мог услышать его рычания и никто не мог увидеть отчаяния в его глазах. Но в итоге, одно только существование с подобным грузом за грудиной стало настолько невыносимым, что Мердер пришел за своей смертью. Он пришел сдаваться «с повинной», смиренно сознаваясь в том, что чувствует. «Я люблю Вас» - одна фраза, но произнесение ее было схоже с ощущением, когда нечто острое и причиняющее невыносимые страдания наконец-то покидает тело, оставляя после себя долгожданную легкость бытия и холодность чистого рассудка. Однако вместо ужасной смерти, что положена была бы наглому носферату, поправшему все мыслимые и немыслимые границы, в ответ немец получил лишь ледяную, столь страшную и столь прекрасную одновременно усмешку, сопряженную с ощущением непререкаемой властности карающей длани, ныне лишь оттянуто-лениво коснувшейся гладко выбритой щеки вампира…

Это слово давно стало некой «шуткой» в устах знающих. То, к чему Георг прибегал редко, почти что никогда, лишь «забываясь» в эмоциях или стремясь сделать определенный акцент на иронии сложившегося положения и своего вырванного с боем статуса. Высшим существам ни к чему глупые и примитивные понятия смертных, их бесполезные ритуалы и лживые доказательства; за три с половиной года для всех сомневающихся окончательно стал ясен тот факт, что Мердер стал чем-то большим, чем временное увлечение коварной Владычицы. Любой из Воронов готов был умереть за своего Истока, но Георг готов был пойти на нечто большее. Он, наконец-то нашедший свой покой в обретенной любви, сделал бы все, что угодно, прикажи Она ему это - не взирая на сложности и морально-этическую стороны подобного приказа.
Многозначительное молчание довершило угрозу. Впрочем - в оной уже изменилось кое-что. А если быть точным - почти все. Немец, ранее способный «упасть» в берсерка при одном только факте наличия ехидного брата рядом, доводящего старшего до белого каления и почитающего это за излюбленный вид спорта, теперь не мог злиться на Джонса всерьез. Больше не мог. Что-то там, внутри, безнадежно щелкнуло, изменив привычный вектор после развернувшегося некоторое время назад безумия.
- Klein Arsch. 1
Горячее дыхание обдало лицо младшего вместе с рычащими нотками - все же в ругательстве, произнесенном больше для данности, нежели искренне, не смогли их сдержать. Наверное, кто-то другой, наблюдая он за этой ситуацией со стороны, мог бы предположить далее все, что угодно - что Брайдана просто отпустят, что его вышвырнут, что сделают что-то болезненное или впишут ему хлесткую тираду о том, что старших нужно уважать и далее-далее-далее по методичке «Как достать берсерка: Пособие для чайников», но… В свой адрес юный Ворон получил лишь кривую, беспредельно высокомерную ухмылку, а потом последовал… Поцелуй. Внезапный. Не такой алчный и жестокий, как следовало ожидать, но выражающий в полной мере нетерпимость к любым возражениям. Короткий - всего секунду или две, не более. А после от Брайдана резко, демонстративно отвернулись, будто бы не желая более видеть его лицо в ближайшее время, разжимая пальцы и позволяя юнцу успешно грохнуться на заваленную сосновыми иголками, мокрую траву - рядом со своим давно погасшим в режиме ожидания телефоном, под аккомпанемент шагов удаляющегося прочь Георга.

Машина осталась там, где ее припарковали, пригнанная под разлапистую сосну и надежно сокрытая пушистыми ветками. В темноте, просто так, проходя аль проезжая мимо, и не заметишь вовсе - даже с острым зрением вампира или старого оборотня. Георг, из-за своего роста едва не треснувшись головой о верхнюю часть рамы при погружении в салон (что, нужно сказать, было практически постоянным явлением и спутником “общения” вампира с автомобилями), захлопнул за собой дверь и, дождавшись брата, провернул ключ в замке зажигания, нарушая ночную тишину старого леса приятным урчанием мощного мотора.
- Еда. Она нужна мне срочно. Мы не можем явиться на точку, пока я в таком виде и состоянии.
Молчаливость сосредоточенно ведущего машину Мердера, не пожелавшего включить фары - зачем они, с их нечестивым зрением? - для непосвященного могла таить в себе целые сонмы разностных ответов. Принял ли он эту фразу к сведению? Строит ли какие-то планы? А может, просто проигнорировал в своем привычном стиле, руководствуясь привычными, самыми отвратными чертами своего характера? Дорожное полотно впереди казалось бесконечным; о движении вперед говорили лишь сменяющиеся полосы разметки и мелькающие по обе стороны деревья, где в определенный момент можно было заметить шугнувшуюся лисицу, в последний миг передумавшую вылезать на трассу и спасшую, тем самым, себе жизнь, избежав печальной участи остаться калекой после прокатившейся по костям массы крепких колес. И так - минуту. Две. Пять. Десять. Пока где-то впереди, далеко, едва виднеясь в смутной дымке опустившегося на Ирландию, легкого тумана, не забрезжил слабый свет чьих-то приближающихся фар.
Руль резко повернули вбок, снося машину в придорожный кювет. Крепкая подвеска и удачно подобранный момент сделали свое дело, оставив вампирский транспорт невредимым и стоящим на всех четырех колесах; Мердер резко заглушил мотор, погрузив окружение в темноту и тишину. Последняя, впрочем, была нарушена несколькими разнохарактерными звуками - шуршанием кожаного кресла, глухим щелчком открывающейся двери и звуком, с каким крепкий, подкованный металлом каблук сапога соприкасается с влажной почвой, утопая в липком, древесном перегное.
- Жди здесь.
И да, это была не просьба. Это был прямой приказ.
Маленький грузовик ехал не очень-то быстро, явно не желая нарушать прописанные на многочисленных указателях правила, повествующие о точных цифрах, коим положено высвечиваться на спидометре. На потертом и красующемся ржавчиной кузове-рефрижераторе красовалась синяя надпись “Lasc úr: Cuideachta iascaireachta «Calma»”, а в кабине играла ненавязчивая музыка, не дающая совсем еще молодому на вид, едва обзаведшемуся усами парнишке уснуть за рулем в этот поздний и глухой час. Единообразие дороги впереди усыпляло; коварное желание прикрыть глаза хоть на секунду безжалостно подавлялось, ибо могло привести к неминуемой аварии, но в какой-то момент паренек все же сдался. Глубокий вдох. Пальцы, поочередно пробежавшиеся в барабанном ритме по оплетке ребристого руля. Глаза закрыли, досчитали до десяти, открыли снова…
- Oh, diabhal!.. 2
Перепуганный водитель вдарил по тормозам, высекая искры на асфальте и оглашая лес протяжным, отвратительным скрипом видавших виды тормозов. Путь грузовику преграждал человек; высокая фигура отлично виднелась в свете фар, находясь посреди дороги в совершенно неестественной для случайного забредания позе - с ногами, расставленными на уровне плеч и сложенными на груди руками. Дребезжащий бампер грузовика остановился в каком-то жалком полуметре от мужчины - парнишка же, распахнув дверь, выпрыгнул наружу, предоставляя оценить всю гамму испытанных эмоций на своем юном лице.
- Cad atá á dhéanamh agat, leathcheann?! Cad é an... 3
Водитель осекся, стоило ему встретиться с глазами неизвестного. И нет, это точно не были глаза существа живого и естественного. Это была ледяная бездна, исполненная мрака; глубокая, режущая и бесконечно манящая к себе, подавляющая любую волю к дальнейшему сопротивлению.

---------------------------

1. Маленький ублюдок (досл.) / Мелкий говнюк (общепр.) (нем.)
2. Ох, дьявол!.. (ирл. и далее)
3. Ты что творишь, идиот?! Какого че...

«Сделайте так, чтобы наказание за проступок было не вне, а внутри виновного - и вы дойдете до идеала нравственного воспитания.» - где и когда, из чьих уст Георг услышал эту фразу?.. Бесконечно мудрая и бесконечно жестокая одновременно; люди, с их мелочными, не заслуживающими внимания проблемами, никогда не поймут степень истинных, нравственно-моральных тяжб, присущих рассудку тех, кто умер многие и многие века назад. Общество вампиров это общество чудовищ - и законы, чтобы удержать в узде подобных тварей, тоже являются чудовищными. Вынужденная мера. Поистине спартанское наследие, тень древних веков, свирепо подводящая изнеженных обществом личностей к необходимости суровой борьбы за выживание, знакомя их с монстрами внутри их душ, что казалось, давно уже уснули, почили под натиском глобализации в самой темной бездне, закованные в цепи, и разбудить их не представляется возможным. Имя им - боль. Имя им - страх. Нельзя добрым словом и бесполезными увещеваниями достучаться до тех, кто презрел все нормы и правила мира, упиваясь безграничной властью над всеми живыми существами. Да, конечно, некоторые вампиры сохраняют высокие моральные качества, понятия благородства, чести, следуют по пути зова сердца и души, но не низменных инстинктов; однако даже будь ты таким, приди к службе добровольно, вырази почтение вышестоящему - это не убережет тебя от кары. Тебе укажут твое место, тебя испробуют на прочность, взвесят и измерят, чтобы признать - достойным аль негодным. Уважение зарабатывается деяниями. Отношение зарабатывается временем. У вампиров вообще на все нужно много времени; благо, бессмертие его предоставляет сполна. Кто знает, каким бы был Георг, будь у него иной хозяин? Карл Нойер выжег из рыцаря, из феодала, из мецената и ревностного католика все человеческое и достойное, перемолотил в труху здравый рассудок, вытащив наружу и воспитав лишь инстинкты загнанного, озлобленного зверя. Непоследовательность в наказании сводит с ума; поначалу, Мердер пытался составить логическую закономерность, понять, что именно приводит к гневу его мастера, избегать подобных вещей. Но, в конце концов, вампир понял - это бесполезно. Нет никакой закономерности. Нет никаких правил. Георга могли измучить за неосторожный взгляд в сторону добычи Карла, за одно-единственное, неправильное (по мнению Нойера) слово, да даже за то, что немец стоял в неподходящем месте. У Карла никогда не было цели действительно воспитать следующее поколение, обзавестись достойным преемником и дать своей линии полноценного рекрута; все, чего он хотел, так это собственного удобства. Мердер стал козлом отпущения, презренным рабом, из которого планировали выжать все, что только можно. Пожалуй, сохранить хоть какие-то крупицы трезвого разума немцу помогла лишь жажда мести - желание расплатиться, желание убить своего хозяина стало главенствующей темой во всех его стремлениях, стало последней, еще тлеющей веточкой в стремительно угасающем пламени жизненной энергии. Методы Карла озлобили и извратили молодого упыря, прожитые годы укрепили растущую ненависть и психические расстройства, наказание же в Бирре привело лишь к отчаянной, отъявленной злобе, упрямому оскалу умирающего животного. Тот, кто привык к палке, не боится получить от нее новые шрамы; вряд ли оставались какие-то сомнения в том, что мудрость Моровен позволила ей это предвидеть. Немец, ставший, по сути, одним большим экспериментом, в итоге оказался целью и для следующего - меньшего по масштабам и времени, но большего в плане разностных рисков. К нему отнеслись иначе; и это возымело результат, превзошедший даже самые смелые ожидания.
Бывший ренегат мог бы поспорить с братом в его видении и ощущении чувства вампирского голода; вот только зачем? Подобные, не очень-то приятные вещи не лучшая тема для разговора даже на повышенных тонах - к тому же, даже в условиях вампирского естества, в упырях проявляется яркая индивидуальность, затрагивающая нюансы нечестивого функционирования. Так, например, после дневного сна каждый приходит в себя по-разному; знал ли Георг, что к тому, чего он так искренне боится, он готовился, по сути, почти всю свою посмертную участь? Суровое выживание в условиях полнейшего одиночества подразумевает под собой осторожность и жесткую экономию необходимых ресурсов. Кровь - один из таких ресурсов. Мердер редко мог позволить себе напиваться, что называется, «до отказа», а порою и вовсе, обходился без пищи целыми днями. Бывший ренегат на всю жизнь запомнил и больше никогда не повторял ошибку, допущенную им на Аляске - увлекшись погоней и затяжным странствием в глухих лесах, Мердер оказался в патовой ситуации, когда на многие километры вокруг него не было ни единой живой, человеческой или оборотнической души. Лишь бесконечные, ледяные просторы, в которых вампир безнадежно заблудился, окончательно обессилев. Закончилось это тем, что пришлось идти наперекор железным сводам правил представителей теневого сообщества - Георг, впав в отчаяние, напал на отбившегося от стаи, американского бизона, иссушив огромную тушу животного почти полностью. Понимание своей ошибки и длительный, негативный опыт за все последующие годы помогли свести пребывание в гробу к травматическому минимуму, хоть немец этого в полной мере и не осознал, пребывая в состоянии полукомы и режиме экономии последних крупиц утекающей энергии.
Вампиры не убивают одним-единственным укусом. Вампиры не убивают, просто выпив кровь - в противном случае мир или утонул бы в кровососах, или вымер бы на корню, не успевая пополнять демографию поверх увеличения все новых и новых жертв. Вампирам достаточно литра, а то и меньше, чтобы разобраться со всеми своими желаниями - однако даже в этом правиле есть свои нюансы. Все зависит от состояния тела. Все зависит от длительности голода. Все зависит от индивидуальной комплекции. Огромный Георг не гнушался оставлять своих живых жертв более бледными, чем это требовалось, снабжая их еще и излишне заметными следами от не менее огромных клыков; однако, сегодня в планы двух упырей сохранение жизни «залетному» парнишке точно не входило. На это были свои, весьма веские причины, и первая из них, как ни странно, понятие элементарной морали и элементарной аккуратности «за столом». Брайдан был голоден. Брайдан был изранен и помят. Ему нужно было крови больше, чем обычно; однако, щуплый и не очень-то здоровый на вид водитель не был готов к тотальной кровопотере, стремительно бледнея на глазах и замедляя сердечный ритм гораздо быстрее, чем это нужно было вампирам. После подобной «процедуры» несчастного следовало немедленно отвезти в больницу, но никак не оставлять ночью на дороге, без сознания, за рулем грузовика. Шансов на естественное восстановление у него не было никаких - особенно после прикосновения к теням юного Ворона.
- Мальчишки вполне хватит и для тебя.
Георг лишь небрежно отмахнулся на предложение брата о разделении ужина. Он был сыт, даже слишком - изобилие испитой во время ярости берсерка, волчьей крови давало необходимую энергию и приятно пьянило рассудок. Дополнительной, не несущей питательности, но занимающей место «полировкой» стала кровь самого Джонса, которой Мердер наглотался сполна во время их… Кхм, близкого общения. Больше в него не лезло ничего - и даже мысли о возможном перекусе вызывали странное ощущение, похожее на подкатывающую к глотке тошноту.
- Спасибо, что понял, но… Никогда больше не вставай на пути.
- Я могу сказать тебе то же самое. Нехуй лезть поперек берсерка в пекло и забирать у меня нужное мне мясо! - Внезапно, злобно огрызнулся немец, не скупясь на рычащий, раскатистый бас и демонстративно сложив руки на груди, наблюдая за тем, как брат «доедает» парнишку. - Жить надоело? В следующий раз поступи так же, как ты поступал все предыдущие разы - держись от меня, когда я в припадке, подальше, scheiße!
Сотрясающееся в едва заметной судороге тело водителя подцепили за ворот куртки, выволакивая из машины. Ни жалости, ни сожалений - но в то же время величайшее милосердие, на которое только мог пойти презирающий людей Георг. Страдания несчастного и его возможная, долгая агония, оборвались после одного-единственного, точного движения - столь непринужденного на первый взгляд и столь могучего в нечестивой сущности высшего хищника. Хруст шейных позвонков и тихий свист, с которым последние запасы воздуха покинули легкие, резанув наждачкой пересохшие, посиневшие губы - вот и все, что стало надгробием и последним словом для юноши, ушедшего в мир иной. Бывший ренегат не стал заботиться о захоронении водителя и просто-напросто, одним рывком открыл запертые двери кузова-рефрижератора, закинув туда, в компанию к ящикам с рыбой, новый, свежий «товар». Воистину, истинный кошмар щепетильного маньяка; такая небрежность в оставлении улик. Но стоило ли беспокоиться об оных тем, кто стоял выше законов человеческих?

Наверное, именно так и начинаются классические фильмы ужасов. Наверное, именно подобную картину режиссеры стремятся воссоздать на съемочных площадках, добиваясь умелой расстановкой акцентов и освещения нужной атмосферы гнетущего саспенса, глухого и безнадежного, липкого, как болотный торф. Однако Матушка-Природа и сам случай свершили картину неимоверно жуткую и без вмешательств ухищрений рода человеческого; присмотреться лишь, встать на этой дороге, втянуть в себя ночной, исполненный влаги воздух. И вот - в пощипывающие ноздри медленно проникают нотки сигаретной гари и сладковатый запах выхлопных газов, мешающийся с металлической кислинкой крови, прячущейся в саване электризованного озона, того самого, что окутывает собой пряную свежесть промокшей листвы. Что к запахам в концерте этом вступило второй скрипкой? Слух. Тихий, монотонный шум, то стихающий, то нарастающий, тревожный и зловещий, словно голос самого леса, идущий из его мрачной глубины, служащий нервным фоном для мерного урчания работающего вхолостую, старенького мотора простецкого грузовичка. Шаги? Голоса? Далекий рокот, удаляющийся прочь, когда в шуршании шин скрывается за поворотом чужой транспорт. И вот он, оркестр во всей его кошмарной красоте - когда красное и белое в фарах сливаются воедино, играясь зловещими отблесками в лужицах стыков асфальта, когда тени диким племенем танцуют безумные танцы на выкрашенных в белое, подернутых ржавчиной боках рефрижератора. Когда начало и конец отсекает непроглядный мрак, а посередине дороги, в скудно освещенном клочке, лишь застывший памятник человеческой глупости. Когда со стороны леса по земле ползет и стелется белесый туман, как опасная, злобная змея, как ядовитый морок, ластящийся к блестящим от влаги, грязным шинам, проникающий в щели и наполняющий собой все до тех пор, пока видимость не будет пресечена на расстоянии вытянутой руки. И в финале всего - лишь короткая ария на трепетном pianissimo. Бесконечно прекрасный реквием чьего-то посмертного, столь нелепого одиночества за холодными дверцами.
Да, туман этот пришелся некстати даже для острого зрения двух вампиров, покачивающихся в темном и пропахшем табаком салоне несущейся вперед машины. Георгу пришлось сбросить скорость на пару делений и включить противотуманные фары, что жирно-желтым оттенком разрывали видимость впереди, будто бы создавая тоннель в непроглядном, клочковатом мареве. Пощелкав пальцем по чуть заедающему и «тянущему» звук, старенькому навигатору, Мердер сгорбился за рулем, краем глаза лениво наблюдая за мерным покачиванием крошечного амулета в виде металлического вороньего черепа, что был приторочен к грубой цепочке, а та в свою очередь крепилась на зеркале заднего вида. Кому из вампиров Двора пришла в голову мысль украсить одну из служебных машин подобной «сакральностью» на грани символизма и нехитрой шутки? Череп раскачивался влево-вправо, вторя ритму пружинистой подвески, убаюкивая и вводя в транс, служа аналогом не то метронома, не то гипнотического маятника, отбрасывая на лобовое стекло смутные, нечеткие отблески собственного отражения.
- Ты бы хоть аварийку ему включил.
Один только факт внезапно подавшего голос Брайдана уже не предвещал ничего хорошего. Молчаливый, привыкший взвешивать и высчитывать, подобно математической формуле каждое произносимое слово - младший Ворон круто изменился после обретения эмоций, но одна относительно предсказуемая черта в нем осталась. Он по-прежнему говорил лишь по делу; разница состояла в том, что у нынешнего Джонса этих «дел» существовало в разы больше. Характерный, звенящий щелчок зажигалки «Zippo» как первый гвоздь в крышку гроба или в ладонь распятого на кресте, а клубящийся, ароматный дымок и обострившийся запах как дрянная насмешка изощренного садиста.
- Будь добр, открой окно. Спасибо.
Георг молча зажал кнопку на панели управления, опуская до упора окно рядом с братом и позволяя прохладному, свежему ветру ворваться в салон, унося с собой прочь и закручивая в спираль полупрозрачные, дымные завитки. Забавное это было, отчасти, зрелище, представленное взгляду Мердера, брошенному в сторону зеркала заднего вида - лицо и зеленые глаза, освещаемые то затухающим, то вновь алеющим угольком раскуриваемой сигареты, а ниже дифференциация мира и осознание рассудком границ «Есть-Нет» начинали путаться, строя иллюзорные искажения и перерастая в зрительную невыносимость. Нет тех, кто без подготовки способен выдержать вид ничто; впрочем, мотивы сокрытия младшего в тенях немцу были мало понятны. Сам он не придавал ни малейшего значения половинной наготе собственной, потеряв рубашку еще в бою с оборотнями; однако же, в его худощавой, неизменной и непривлекательной внешности «похвастаться» можно было только, пожалуй, притягивающими внимание, рваными, длинными шрамами на спине, в небольшом количестве располагающимися вдоль позвоночной полосы, но на почтительном от нее удалении. Вампиры бесследно регенерируют любые раны, шрамы остаются лишь от огня, серебра и святой воды, и то - их можно залечить, вскрыв заново чем-нибудь другим. Однако же эти отметины Ворона не исчезнут, даже реши он изворотить всю спину ради желанного избавления; Брайдан хорошо знал, кем именно они были оставлены.
- А расскажи мне, милый братец, когда ты научился симулировать свое бешенство?
В любое иное время, да даже и прямо сейчас, бывший ренегат придавал и будет придавать мало значения рассказам о том, что именно он способен сотворить в бешенстве берсерка. Даже потенциальные, жуткие слухи о том, что озверевший вампир вершил нечто такое, что и произносить-то страшно или отвратительно, заставили бы его лишь самодовольно, холодно улыбнуться. Зачем стыдиться демонов своих? В припадке гнева его деяния ведет темная воля Владычицы, жажда крови, смерти и боли в Ее лишь честь и славу; им ли всем, законным наследникам, избегать и подвергать осуждению картинные полотнища войны и страха? Над рассказом Джонса вполне можно было даже посмеяться, если бы не одно «но» - общая канва посыла. Георга безмерно бесили наглые, тягучие интонации, игра слов и оттенков, надменность выражений и все вот это самое, присущее его младшему поганцу-брату, что всегда способно было довести до исступления, затронув извращенным талантом даже самые крепкие струны души. Некогда бесконечно хладнокровный, уравновешенный и держащий себя под железным контролем Мердер обрел одновременно как дар, так и проклятье, став вместилищем нечестивой ярости; знал ли Брайдан, сколько сил требовалось, чтобы держать чудовище в узде? На цепи и в тесной клетке, откуда оно так стремилось вырваться супротив воли своего хозяина. Даже долгое, мучительное обучение и груз прожитых лет не спасали берсерков от необходимости постоянного сражения с самим собой, от случайных ситуаций, способных разорвать узы натренированного самоконтроля. Около полутора лет назад радикалы из «Человек превыше всего», устроившие массовые теракты в Сент-Луисе, направленные против вампиров, умудрились обезвредить и схватить Георга. Последнему, впрочем, не понадобилась ни чья-либо помощь, ни чьи-либо попытки спасти его жизнь - уже достаточно матерого мастера не смогла убить одна-единственная инъекция нитрата серебра, а боль от нее и сопутствующих пыток запустила цепную реакцию неконтролируемой злобы, по итогам которой немца, впавшего в бешенство берсерка, не смогла удержать ни одна цепь, ни одни стены, ни одни сторонние и прочие методы. Приехавший спецназ РГРПС констатировал лишь уничтоженное здание и двенадцать трупов; и никто не собирался по ним скорбеть.
- Ты за дорогой следи. Для того, чтобы меня слушать, тебе глаза не нужны.
Пожалуй, скрежет зубов сосредоточенно ведущего машину Мердера мог бы услышать даже простой смертный, сиди он достаточно близко. Джонс бесил. Джонс выводил из себя. Джонс подкреплял опасную игру невовремя зажженной сигаретой, и даже ее окурок, тоскливо улетевший в открытое окно, не спасал салон от следов въедливого, столь ненавистного бывшему ренегату запаха. «Не то убить, не то спустить штаны и унизить» - и эта идиотская в своем новообретенном отношении к брату мысль (шутка ли, все произошедшее между ними до сих пор корректно не укладывалось в голове немца?) была одной из многих, что то и дело брали верх, соревнуясь меж собой в своей извращенности. Да вот только их относительно терпимую и знающую меру грань то и дело прерывал голос иной, темный и жадный, чувство, подмывающее и подначивающее, мучающее, терзающее. Оно то отступало, то появлялось, подкатывая к глотке, подобно тошноте, пробивалось наружу сквозь мерный ритм гипнотического успокоения качающимся амулетом-игрушкой, царапало стены титанического самоконтроля. Оно мешало вниманию, портило действия, сминало в единую, невнятную кучу стремления и исходные задачи. И вот - в какой-то момент, под самый финал, когда ироничные нотки окончательно установили всю пакостную направленность выходки брата, Георг ударил по тормозам. Машину дернуло, уши разрезал мерзкий скрип, а Брайдана, не удосужившегося пристегнуться, от души бросило вперед силой, рожденной элементарным законом физики - инерцией. К вящему удовольствию увидевшего это старшего.
Секунда. Две. Три. В наступившей наконец, вожделенной, зыбкой тишине было хорошо слышно глубокое, рычащее дыхание вампира, негромкий, жесткий скрип, с которым его пальцы до упора сжимали многострадальный руль в оплетке из удобной кожи. Со стороны казалось, будто то был дикий зверь, застанный в неудобный момент, зверь, что принимал решение - напасть или отпустить. Еще секунда. И еще. Тягучие мгновения повисшей в воздухе, на манер дамоклового меча, нерешительности и неопределенности дальнейшего, отбиваемые четкими ударами сердца, будто барабанным ритмом - строгим и неумолимым, коему подобает звучать на похоронных маршах и пред казнью. Казалось, что вот-вот произнесут что-то. Разорвут натяжение. Может, это будет фраза. А может, лишь одно-единственное слово, сказанное с неестественной, предельно спокойной сталью в низком, хрипловатом голосе. Каков будет их смысл? Какой посыл? Еще удар и еще, как секундные стрелки на часах, отсчитывающие время до неизбежного. И… Ничего. Молчание. Выверенное, взвешенное и неизменно сохранное, оставляющее «за кадром» все то бурное и необъятное, плещущееся где-то глубоко в намерениях Мердера.
Сухопарая, мощная длань привычно дернула рычаг переключения скоростей, выставляя его на нужное значение. Легкий толчок, механический комментарий, оповещающий о необходимости поиска нужного пути где-то далеко и на кольцевом повороте, приятное, нарастающее урчание мощного двигателя. Стекло рядом с Джонсом под тихое гудение автоматики отъехало наверх, отсекая молодого Ворона от мира снаружи и возвращая в салон тепло и незыблемость привычных запахов.

Жизнь в Европе с годами не становилась слаще. В каждой стране этого мира, куда не кинь - везде свои проблемы. Везде свои мелочи. «Хорошо там, где нас нет» - извечное, раз за разом подтверждающее свою мудрость высказывание. Казалось бы, райское место, не правда ли? Изумрудный остров с долгой историей, объект бесконечной романтики моряков и поэтов, земля сказаний и легенд, когда каждый камень, каждая кочка и каждый остов древнего замка таят в себе следы былых свершений, описанных, ныне лишь на страницах пожелтевших, старинных трактатов и манускриптов, покоящихся в музеях. Все, впрочем, имеет свою цену. За великолепием живописной природы - суровый климат. За внешней безмятежностью и идиллической картиной беззаботной, богатой жизни на улицах Дублина - узенькие трущобы с ветхими домами, бедняки, побирающиеся за гроши и спивающиеся дешевым виски вперемешку с моряцкой, ржаной водкой. За иллюзией деревенской свободы - условности изменившегося земельного патента и рост цен на сопутствующие траты, разоряющие даже трудолюбивых людей. Многие фермерские участки и скромные ранчо были заброшены или выставлены на продажу; съезд, на который свернула «Нива», красовался белой табличкой, вещающей о том, что данный участок может быть куплен за относительно приемлемую цену или же взят в аренду на определенный срок. Стандарт земельных наделов в Ирландии, строго скромный и предельно компактный, в условиях жизни на маленьком острове - да вот только дома на этом участке не было. Вместо него лишь расчищенная площадка, красующаяся жухлой, пожелтевшей травой, напоминающая о том, что когда-то давно здесь бушевал жестокий пожар. Все, что предлагалось взору, так это амбар. Большой и хорошо отстроенный, классического, «европейского» и привычного вида, темно-красный, с белыми перекладинами, в два этажа и с широкими воротами, с которых медленно начинала слезать облупившаяся краска. Массивные, тяжелые створки сковывал между собой не менее массивный, едва ли не с голову ребенка, навесной, подернутый ржавчиной замок. Впрочем… Когда только подобные меры останавливали вампира?
- Место назначения достигнуто.
Одного небрежного движения хватило, чтобы путь стал свободен, а бесполезный кусок металла упал в траву, затерявшись в ее влажном блеске. Отворившиеся ворота бросили в лицо запах пряного, застарелого сена, дерева, металла и легкий душок едкости различных удобрений в пыльных мешках из грубого, армейского льна. Машина, мягко шурша шинами, неспешно заехала внутрь и остановилась посередине амбара, едва не уткнувшись бампером в тугой, темно-желтый стог; Георг наконец-то вылез из салона в полной мере и хлопнул заметно дребезжащей дверью, ознаменовав конец своего общения с данной техникой до наступления следующего дня.
- Сплошные разочарования. - В голосе слышалась нотка усталой иронии. - А я так надеялся на уютное, тихое кладбище...

Невероятно трудно, а поначалу - почти что невозможно избавиться от привычек, выработанных за две сотни прожитых лет. Георг привык быть один; привык к тому, что малейшая его ошибка или недосмотренность приведут к боли или поставят его на грань гибели. Носферату «ковал» себя и свои повадки в пылающем горниле сурового выживания, привыкший не доверять никому и ничему Мердер ломал себя, искореняя недопустимую слабость. Любовь, милосердие, привязанность - все это безжалостно выжигали, не желая давать врагам рычаги нежелательного давления. Для вампира не было безопасных уголков, не существовало места, где он мог бы расслабиться и ощутить себя в полном покое. Весь мир - враждебен. Каждая тень - противник. Города и страны как поля очередного боя. Так было до приезда в Бирр; нет смысла вновь рассказывать о том, насколько разительными были произошедшие с немцем перемены. Однако даже они, запустив нужный процесс, потихоньку вытаскивая из неуживчивого и озлобленного существа то, что было загнано в самые темные и потаенные глубины его души, не смогли охватить все и сразу, работая медленно и оставляя «за кадром» то, что не являлось излишне критичным. Так, в Мердере не был исправлен возведенный в абсолют инстинкт хищника, помноженный на феерический уровень дотошной паранойи; пока Брайдан обустраивал себе уютное гнездышко в огромном свале колючего, ароматного сена, Георг обходил временное убежище строгим дозором, привычно оценивая его пригодность к внезапным поворотам шальной судьбы. Каждая мелочь, будь то связки старых цепей, острые, фермерские инструменты, удобный спуск со второго этажа, несколько уголков с прекрасным обзором или же нюансы дополнительных выходов - все это примечали и мысленно раскладывали в нужном порядке соответствующей приоритетности. Кое-где в пейзаж бардака и заброшенности внесли коррективы - тут переложили сено, там подняли ящик, здесь положили поближе к «Ниве» старые, забитые дровами бочки. Сам же Мердер куда-то бесследно исчез - вот только что Джонс мог видеть его огромную фигуру и чуть поблескивающие глаза в полутьме за перилами второго этажа, но спустя несколько секунд его там уже не было. Нигде не было. Ни единый шорох, ни единое движение не говорили о том, что немец находится где-то внутри.
«Без комментариев» - сказал ему брат. Склад характера Георга, находившегося с Джонсом в политическом статусе «Потенциальный противник» мог бы с легкостью позволить ему нарушить это требование, потакая желанию (обоюдному, к слову) сделать Брайдану элементарную пакость и насладиться его реакцией. Однако даже у такой твари, как бывший ренегат, при всех его отвратных качествах и в разы возросшей вспыльчивости и раздражительности, существовало понятие личных границ и вещей сугубо непозволительных, которые можно творить (и то, это будет низко) только в отношении открытого и ненавистного врага, а таковым для Мердера младший Ворон не являлся. Носферату, приметивший Тень у следов пепелища, не имел ни малейшего понятия и уж тем более не собирался даже близко интересоваться причинами, по которым брата привлекло это место. В далеком прошлом Джонс был священнослужителем; у него случалось отдавать свою часть почтительного уважения местам величайших сражений, кладбищам, капищам и древнейшим местам сакральной силы, читая короткие молитвы или цитируя уместные вырезки из Священных Писаний. Может и это место удостоилось искренних слов грешника. Как Брайдан при этом умудрялся не испытывать ни дискомфорта, ни страха, ни даже необъяснимой боли Мердер, на дух не переносящий все святое, объяснить не мог. «Без комментариев» - сказал ему брат. «Без комментариев» - сказал бы Георг, стоящий на кладбище Дюссельдорфа рядом с пыльным и полустертым надгробием, кенотафом, что он установил себе сам больше сотни лет назад. «Без комментариев» - сказал бы Ашер, стоя на погруженной во мрак городской площади, где много веков назад пылал алчный костер инквизиции. У каждого из них, детей ночи, было что-то, что заставляло их замолчать и задуматься - о былом аль о грядущем, об ошибках или невыносимой боли. О чем-то, что очень давно погибло где-то внутри них, убило часть души, вырвало с мясом кусок из сердца и оставило безобразные шрамы. Негоже топтаться по земле личных, маленьких кладбищ - даже тем, кто попрал саму власть времени и смерти.

Сумерки на излете ночи сменились мягким рассветом. Он, крепчая и растворяясь алым в прозрачности светлого, медленно превращался в позднее утро, а еще позднее начал обрастать предполуденной ленцой. Этим сонным маревом, висящим в воздухе, когда тени наиболее коротки, а лучи летнего солнца хвалятся всепроникающей жарой. Давно высохла роса на зеленой траве, и все, что спало или просыпалось, жило, дышало и источало великолепные ароматы дикой, живой природы, перемежаясь с дыханием густого леса и редкими голосами различных животных. Любой звук неестественного оттенка будет здесь остр, чужероден и крайне уловим даже неопытным слухом; урчание же мотора крупного, темно-синего пикапа с левой дверцей, перекрашенной после аварии или царапин в цвет более темный, не услышал и не идентифицировал бы только ленивый. Как и орущее в его салоне радио, переведенное на эфир с какой-то аудиопостановкой средней степени адекватности - монотонный говор актеров то и дело перемежали звуки выстрелов, музыка в стиле фантастики 80-х годов и совершенно необъяснимые реплики, среди которых «Ты продал ревербеллирующий карбонайзер сафлопоиду без лицензии?!» была еще более-менее приличным вариантом.
- Так я это, медведь, вот. Донор ваш.
В голосе гостя слышались приятные, раскатистые нотки, из тех самых, что присущи гроульным певцам или насквозь прокуренным байкерам, на которых так падки впечатлительные девушки. Вкупе с этим характерным, восхитительным ирландским акцентом рыжий детинушка звучал как-то совершенно по-особенному и крайне добродушно, создавая о себе первичное впечатление человека простого, но честного, бесхитростного в самом положительном трактовании данного слова. Негоже говорить об оборотнях в контексте разностных, внешних стереотипов - с одинаковым успехом медведем мог быть тщедушный паренек в очках, в то время как какой-нибудь утонченный гепард или сервал окажется брутальным качком, проводящим дни и ночи в спортзале и сидящим на протеиновой диете. Но в отношении Джо - так представился рыжий донор - можно было собирать бинго из всех общественных, литературных и кинематографических представлений. Первый же взгляд на него буквально говорил о том, что это кто-то большой, лохматый, сильный, и, возможно, крайне неуклюжий.
- Возьмите меня с собой. Мне тоже есть за что мстить этому ублюдку.
- Мердер?
- Раз уж ты забыл мое имя, то будь добр хотя бы вспомнить рамки сопутствующих приличий.
Неизвестно, спал ли немец внутри и только сейчас вышел наружу, или же он изначально провел удоль мертвенного сна где-то за пределами амбара, но факт остается фактом - низкий, хрипловатый голос носферату с неприятными, надсадными нотками прозвучал за спиной оборотня, заставив того обернуться. Георг стоял в дверях, привалившись боком к косяку ворот и сложив на худощавой, широкой груди могучие руки, цепко буравя взглядом как гостя, так и брата, причем последнего с плохо скрываемым выражением ироничного раздражения. С этим вампиром вообще всегда создавалось впечатление, что благостное расположение духа у него присутствовать не может, зато все, что его злит, наличествует в вселенских масштабах. Приличия… Ну конечно. Мердер не терпел, когда к нему обращались по фамилии, не используя при этом ни уважительные, надлежащие этикету обозначения, такие как «мистер» в США или «herr» в Германии, ни упоминая приставку «фон». И если последнее злопамятный и старательно чтящий дворянское происхождение своей крови вампир еще мог простить, то оное в совокупности еще и с первым, разом - никогда.
Георг опустил руки и сделал шаг вперед, уходя с освещенного участка и погружаясь в полутень амбара, позволяя рассмотреть себя лучше. С медведем огромный носферату был практически одного роста, детинушка казался крупнее исключительно за счет взъерошенных волос и общей комплекции. Впрочем, рост не был главенствующим нюансом в совершенно, даже больше обычного отталкивающей внешности бывшего ренегата; перед обоими мужчинами находился самый настоящий мертвец. Белый, как мел и с четко выделяющимися светло-голубыми глазами на фоне острых черт сильно подчеркнутого игрой света лица. Краше в гроб кладут или из оного же вытаскивают - но как объяснить разницу в «кровепотреблении» у двух Воронов, проспавших одинаковое количество времени? Все просто - индивидуальные мерки извращенного метаболизма. Врожденные таланты Мердера позволяли ему засыпать существенно позже рассвета и вставать гораздо раньше заката; за это короткое время организм перерабатывал все возможные запасы быстрее обычного. И пусть сейчас чужая, могущественная воля разбудила Георга за несколько часов до его обычного, привычного норматива, особо внешности и состоянию носферату это не помогло.
- Мстить, значит?..
Цепкий взгляд лениво скользнул по стоящим на полу саквояжам, пока в голове раз за разом всплывали слова Брайдана, сказанные оным еще ночью, в лесу. О Лопезе сам Георг слышал, при лучших раскладах, всего пару раз; но исходя из всего озвученного братом ранее и из нынешней, короткой беседы, у немца создавалось ощущение, что в отношении кота у Джонса имеется история. И, нужно сказать, далеко не одна.
- Я хочу знать подробности.

Как известно, лишь утратив все до самого конца, возможно наконец обрести свободу. Истинную. Настоящую. Отзвеневшую абсолютом безграничного выбора, лишенную предрассудков и спущенную с цепи строжайшего поводка. Тот, у кого нет близких и друзей не даст врагу возможности воспользоваться ими, найдя тем самым слабое место в защите и ударив в него со всей возможной подлостью. Тот, кто дал клятвы, тот, кто чист от чувств и привязанностей, тот, кто влюблен лишь в высшие идеалы, никогда не отступится перед неизбежностью выбора. Никогда не сбежит с поля боя - он вступит в схватку в передних рядах, на острие безжалостной атаки, доблестью своей снискав великую славу и вверив свою судьбу и душу лишь тому, что суждено, в конце концов, свершиться. Во все времена лишь самые отчаянные, пережившие самые тяжелые лишения и беды способны были сотворить нечто великое, оставив имя свое навечно вписанным в скрижали мировой истории. Обездоленный муж, безутешный отец; в стремлении свершить свою месть такой человек может быть способен на многое. Георгу, отчасти, было нелегко до самого конца и в полной мере понять горесть медведя, прочувствовать ее, окунуться в нее, как окунается пловец в зловещую гладь холодного озера - причиной тому были въедливые привычки, возведенные во главу угла сроком почти в три прожитых века. Привычки, что еще не исправил новый виток замысловатой жизни, начавшийся всего три с половиной года назад. Все свое посмертное существование немец прожил в горьком одиночестве, бросая вызов всему миру, безжалостно вырезая из себя любые чувства, что могли поставить его перед вынужденной слабостью. Однако Мердеру вполне хватало ума, чтобы поставить себя на место Джо, взвесить все расклады и найти удобные инструменты в складывающейся ситуации. Истинный ремесленник знает, когда приступать к своей нелегкой работе; какая разница, что движет зверем, так удачно оказавшемся на стороне вампиров? Ворон слишком хорошо запомнил фразу Владычицы, оброненную во время его очередного наказания, когда бывший ренегат, отчаянно пытаясь оного избежать, искал бесчисленные сонмы оправданий и защищался сухостью сомнительных фактов, неутешительно подводящих хозяина, как подводит истрескавшийся в битве, старый деревянный щит. «Мотивы меня не интересуют - только результаты» - обжигающий холод свирепого приговора, отпечатавшийся в подкорке разума подобно следу от клейма; когда, как не сейчас была уместна эта жестокая позиция? Рыжий детинушка мог говорить все, что угодно его душе, он мог кричать, драться, мог выплескивать свой гнев, мог бить словами, как плетью, стремясь задеть болью искренности не то окружающих, не то исполосовать ею себя, подобно флагелланту, дабы вернуть отчаявшемуся разуму прежний баланс шаткости уравнений. Все это для Георга не имело ни малейшего значения; и не имело бы, как и всегда до этого, если бы он, в начале 2016-го года, не пришел туда, что ныне стало его настоящим домом.
- Я не имею права говорить от Ее лица. Я не консорт. И даже не посол. - Мертвенно-бледный, жуткий лик носферату был бесстрастен, под стать глубокому, светлому льду острейших осколков. - Но я скажу тебе, зверь. Я скажу тебе, что мы здесь, чтобы начать войну. Мы здесь, чтобы исполнить Ее волю. Тобой и нами движут разные мотивы - но здесь и сейчас цель у нас всего одна.
Ровный, ничего не выражающий голос - низкий, хрипловатый, с неприятными, надсадными нотками. В нем не звучало горячего обещания, не теплился огонь самодовольной гордости, не плясали тени должной эмпатии; но он звучал так, как подобает звучать голосу… Властителя?.. Бессменный осколок дурного характера Мердера, его запредельного, хамского эгоизма, помноженный на короткое, но уже принесшее свои заслуженные плоды «воспитание» Двора: даже учитывая тот факт, что Джо сейчас был союзником. Даже учитывая учитывая тот факт, что он пошел на столь тяжелое для него откровение в присутствии двух оживших мертвецов, наследников и истинных хозяев этой древнейшей земли. Все пресно; для Мердера медведь был лишь зверем. Низшим существом, очередным оборотнем, а к оным, как известно, в официальных кругах и при власти Истоков относились с должными «поправками», невзирая на мощь твари и ее статусность внутри многочисленных стай. О, нет, рыжего великана отнюдь не презирали. Не смеялись над его болью - скорее, даже наоборот, поддерживали ее, культивировали, одобряли, расценивали как мощное оружие - кому, как не Георгу знать, каким проклятием и благословением может быть неистовая ярость?.. Но все же абсолютна, непреодолима, непререкаема была та грань между вампиром и оборотнем: статусная, титульная, сословная. Продиктованная этим существам самим правом их рождения.
- Сегодня в этих землях все изменится. А те, кто был тебе дорог, наконец-то обретут покой.
Немец не склонен был разбрасываться пустыми словами. Сама его суть, то, как он общался с людьми и «иными» - медленно, растяжно, «рубя» короткие фразы и старательно оценивая каждое слово - уже гарантировало отсутствие бессмысленной бравады и исключало факт ненужной болтовни. И если вышедший наружу Брайдан, облаченный во все черное, был молчаливым вестником войны и смерти, то Георгу, пусть и выглядящему куда менее презентабельно, достаточно было нескольких слов, чтобы показать, кто он такой.
- На колени.
Одна-единственная фраза. Один-единственный приказ, не терпящий ни промедления, ни возражения, брошенный звенящим льдом зловещего равнодушия. Абсолютизм, возведенный в величайшую неоспоримость; свирепая власть высшего существа, распоряжающегося судьбами всех прочих тварей, стоящих на ступень ниже его величественной сущности. И словно то клятва была рыцаря пред древним королем, будто бы скрепление договора, точкой в котором сегодня будет чья-то жизнь, темный триумф вести об отмщении; медведь, не менее гигантский чем носферату перед ним, медленно опустился на оба колена, покорно преклонив могучую, всклокоченную голову. Ни лишнего взгляда, ни единого слова - молчаливое, смиренное согласие; истовое, искреннее, подобающее верному вассалу. «Умоляй меня» - шепнул бы у уха жестокий тиран; «Поклянись мне» - велел бы безумный, алчный завоеватель. Но - шаг. Снова и снова. Щелчки тяжелых каблуков по деревянному, чуть скрипучему полу, в мерном танце вырисовывающие строгий круг. Судилище, как есть; и вот - в конце концов, незыблемая твердость шага остановилась сзади, за мгновение до острой боли, пронзающей смуглую, испещренную вздувшимися венами шею. За секунду до великого милосердия, что темно-алой жидкостью проистекло на свет Божий, венчая голосом своим печать королевского повеления.

«Встань, сэр Джозеф.»

Эта темно-синяя, спортивная сумка крупных размеров ничем не отличалась от других, сотен и тысяч своих товарок по цеху. Сделанная из возмутительно дешевого, скользкого нейлона, неприятно электризующего кожу при соприкосновении, хвастающаяся блестящими белыми полосками под строгим углом и гордым названием известного бренда, вышитого с грубой опечаткой - презренное, фальшивое произведение низменности подпольной, китайской фабричности мирно стояло на усыпанном сеном полу амбара, жирно поблескивая в ореоле проникнувшего внутрь солнечного света. Стояло до тех пор, пока Брайдан, оставив медведя объясняться перед братом в полном одиночестве, не забрал сумку, исчезнув вместе с ней где-то в глубине погруженного в приятный сумрак помещения. «Идите по хлебным крошкам» - забавная, старая сказка на несколько мгновений воплотилась в жизнь, стоило Георгу без труда проследовать по пути Джонса - отпечаткам сапог, примятым кусочкам сена и едва ощутимому шлейфу блекнущего запаха. Нет, не самого вампира - ожившие мертвецы личного «аромата» почти не имеют за счет полной недееспособности большей части функций организма - но запаха сумки. Дьявол и все бесы Преисподней, как же эта дрянь воняла!.. Для человека неприятный душок дешевого пластика и некачественной ткани - вязкий, кисловатый, с оттенками жженки и химического отзвука, будет слабо ощутим, и явит себя больше как факт подспудного, необъяснимого раздражения. Но для острого чутья вампира... О, вся эта поганая пошлость наплевательского безобразия казалась явной и четкой, как на протянутой ладони. Словно поисковую, старую собаку привели на место преступления, заставив животное искать наркотики, и то - чутье собаки не встанет и рядом с нечестивыми инстинктами высшего хищника. Ублюдочная поделка с уютом расположилась у потертой, блеклой стены с широкой, узкой отметиной от подпалины (неудачно поставленная свеча или память о пожаре?), уже расстегнутая и примятая, являющая собой плод «трудов» младшего брата, копавшегося во внутренностях принесенного с не меньшей щепетильностью, чем во внутренностях двигателя любимого мотоцикла. Георга же, пусть и чуть остудившего запал раздражительности после сытного завтрака, это все необъяснимо злило; грубый, мощный пинок сапога заставил убогое нейлоновое творение завалиться на бок, лениво открывая спрятанное в своем неприглядном чреве воле худощавых рук и цепких пальцев. Выбор вампирских одеяний целиком и полностью лежал на плечах загадочной для Мердера доброжелательницы; каким же она видела старшего из двух присланных на землю эту Воронов?..
- Scheiße…
Исторгнутое сквозь зубы, простецкое ругательство, прозвучавшее почти что взбешенным, продолжительным шипением за счет удобности умляута, было бессменным спутником носферату на протяжении всего его процесса переодевания, а после - и процесса неторопливого пути к ожидающей машине. Огромный, худощавый вампир в обтягивающей, тонкой кожаной куртке темно-бурого цвета был похож на щегольского, ушлого байкера; в целом своем, его даже можно было назвать, с определенной натяжкой, «притягательно-симпатичным», если бы не одно маленькое «но» - тот, кто сообщал старой знакомой Брайдана необходимую информацию о воинах Владычицы, безбожно промахнулся с размерами. Мотоциклетные, высокие берцы с защитными вставками сковывали лодыжки тугими кандалами, темно-серые брюки из армейского хлопка стыдливо стесняли все переднее и заднее пространство пониже талии, на которой на последнее деление забили натянутый до упора ремень, а иссиня-черная, спортивная футболка без какого-либо принта намертво жала немцу в плечах, грозясь разойтись по наиболее слабому шву в момент неудачного движения всем телом. С курткой дела обстояли лучше, но ненамного - одного взгляда на застегнутую молнию хватало, чтобы понять, что ее корректно свели «собачкой» с большим и кропотливым трудом, предварительно втянув живот и выпустив из легких большую часть воздуха.
- Как тебе выбранное Сарой, брат?
- Вполне.
В ледяном голосе Георга, удостоившего Брайдана кратким ответом, не звучало ни капли хоть чего-нибудь хорошего. Ворон нетерпеливо поерзал в кресле, пытаясь устроиться в нем с относительным комфортом и хоть немного облегчить все то, что его столь сильно беспокоило. Легко сказать, да трудно сделать: каждый встреченный ухаб, каждая найденная ямка и каждый резкий поворот заставляли Мердера меняться в лице и шипеть щедрые ругательства, чувствуя, как буквально трещащие от натуги штаны железными тисками сдавливают предмет главного упырьего достоинства, начисто выметая из головы все возможные мысли за исключением тех, что были направлены в адрес сей пикантной неурядицы. Впрочем, возможная реакция «зрителей» на занятное зрелище прижатого обстоятельствами (во всех смыслах) упыря, без сомнения, стала еще эффектнее, стоило Джо вывернуть джип на участок старой трассы, пострадавшей, судя по всему, не то от землетрясения, не то от бед с грунтовыми водами; казалось, Георг стремительно побледнел, сжимая пассажирскую рукоять двери до состояния, в котором пластмасса едва не проминалась под худощавыми пальцами, пока машина бодро «плясала» на асфальте, больше напоминающем собой старую гармонь.
Километр. Второй. Третий. Солнце, подобно оранжевому леденцу, медленно катилось вниз по небосклону, тени потихоньку начали удлиняться, пейзажи вокруг сменились с лесных массивов на готическую красоту европейского города, а паручасовая пытка для Мердера наконец-то закончилась, стоило машине остановиться неподалеку от знаменитой ратуши Белфаста. Бывший ренегат из машины не вышел - скорее, спешно, кое-как из нее вылез, окинув не совсем трезвым и вменяемым взглядом ближайшее окружение, заметно прихрамывая на левую ногу. Или на правую… Или даже на обе… Неважно!.. Так или иначе, медведь вскоре исчез за поворотом, оглашая улицу рокотом «прочихавшегося» после долгой дороги мотора; два вампира же, погрузившись в призванные Джонсом тени, уютно устроились неподалеку от западных стен и памятника королеве Виктории, скрываясь под раскидистой кроной старого дуба и бесстрастно взирая на бесчисленное количество горожан и туристов, что в этот ранний вечер отдыхали с книгами и устраивали пикники на сочной, ярко-зеленой траве перед величественным, старинным зданием.
- Проклятье… Нужно было ослушаться.
Какая горькая, ублюдская ирония наполняла суть этого внезапного признания. Ревностный сторонник правил, хладнокровный судья, бывший Палач, что так упорно склонял Георга сдаться; сейчас он, казалось, мечтал в тот день, в тот миг быть таким же безумным и наглым, как его мятежный брат. Бросить вызов Ее слову, бросить вызов судьбе, твердящей «Брось, это невозможно», совершить поступок, расплатиться за него… Но изменить ход судьбы, что сегодня, совершив несколько витков по закручивающейся спирали, наконец-то нагнала Воронов сторицей. Почему младший брат так сожалел об этом? Боялся, что когда все закончится, его настигнет кара за его косвенную причастность?.. Нет, исключено. Ее боялся бы кто-нибудь другой. Вампир иного склада ума, иного склада характера, менее значимый и, без сомнения, куда более подлый. Кто угодно; но только не Брайдан. Мердеру не нужно было спорить, делать ставки и пытаться проникнуть слишком глубоко в подспудное и личностное, чтобы сделать абсолютно уверенные выводы. Джонс сожалел не о себе, не о многочисленных репутационных и ситуационных минусах, не о хрупкой гибкости внешней политики, что ныне весами качнулась не в лучшую сторону - он сожалел о всех тех, кто погиб. Погиб, как ему казалось, отчасти из-за его слабости, не позволившей вампиру восстать против беспрекословного приказа его жестокого Истока.
- В этом нет твоей вины.
Немец не питал глупых надежд на то, что его в полной мере услышат. Что к нему прислушаются, возведя его слова в апологет истины. Тот, кто склонен корить себя, подобен пловцу, тонущему в море и не способному ухватиться за спасительный круг бесстрастных аргументов. Быть может, Брайдан и сам понимал, что его брат прав; но провести долгий, полный откровений диалог на эту тему они смогут позже, когда вернутся в мрачную, незыблемую крепость стен древнего сидхена. Когда они оба смогут ощутить себя в полнейшей безопасности - сейчас же и Джонс, и Мердер были одиночками на вражеской территории, находящейся под властью мятежного Принца. Промедли они, привлеки к себе внимание, соверши ошибку - и их жизни закончатся. Они падут в неравной битве, так и не исполнив свое предназначение, или закончат свои дни в унизительном плену, будучи, в итоге, казненными во имя триумфа их ненавистного противника.
А время, несомненно, продолжало идти. Медленно и неумолимо. «Тик-так» - вещали стрелки на часах Белфастовской ратуши, вновь и вновь делая строгий круг по поверхности черного циферблата. Золото на ониксе - хорошая смесь. Изысканный контраст. Щелчок за щелчком, движение за движением, музыкальная нежность исполинского механизма гигантских шестерней, приводящих в движение сонмы мельчайших деталей человеческого гения. Как много им осталось до нужного мгновения? Как много им осталось до пришествия тьмы, когда ожившие мертвецы, сбросив крышки гробов, восстанут из праха с последним лучом солнца, скрывшимся за алым горизонтом?.. Мир медленно, но верно погружался в предзакатную негу, умиротворяя звуки, приглушая краски; и именно в этот момент Георг наконец-то учуял знакомое «поветрие» медвежьей ауры.