- Когда монетой правильной чеканки
Отступнику воздали за труды,
Задумал он не счет наладить в банке,
А грех свой Гефсиманский искупить.

И вспомнив причащенье из Грааля,
Решил подобный кубок заказать.
И, всенародно на алтарь поставив,
Тем искупить предательство Христа.

Все тридцать сребреников отдал он на чашу.
И отлит был заказанный потир,
Но сушит горло и жестокой жаждой
Терзает причащающийся мир.

И руки жжет коснувшимся сосуда,
И душит кашлем мыслящих о нём.
Не искупить предательства Иуде,
Тем более продажным серебром.

Сухопарая ладонь, прошуршав плотной кожей тяжелого плаща, извлекла из внутреннего кармана, за пазухой, длинную, толстую, перевязанную бечевкой папку. Бережно обернутую в прозрачный файл, серо-желтую, с такими же желтыми и на вид хрупкими страницами, что выглядывали своими кончиками в тех местах, где крепления дали неизбежный сбой под тяготами неумолимого времени.
- Вот и ответьте мне, Frau Мэделин. Насколько верным является подобное... Утверждение?..
Мэделин с максимальной осторожностью извлекла под свет настольной лампы хрупкие желтеющие документы. Казалось, коснись она дрожащей рукой их чуть грубее, и бумага рассыпалась бы в труху. Взору адвоката открылось целое множество официальных бумаг, о содержании которых она могла лишь догадываться. Каждое слово было на немецком.
Норвуд едва сдержалась, чтобы не задать абсолютно неуместный сейчас вопрос о том, где ей в такой час искать переводчика. Тут же осеклась, когда наконец извлекла из папки фотографии — десятки фотографий людей в военной форме, в немецкой военной форме. И меж этих фотографий, на которых то тут то там можно было увидеть точно такой же отстраненно холодный образ её позднего гостя, была одна. На ней Георг фон Мердер в парадном кителе пожимал руку…
"Быть не может," — Мэд резко подняла взгляд на мужчину и тут же вновь уставилась на фотографию. На фото её потенциальный клиент пожимал руку самому фюреру и верховному главнокомандующему вооружёнными силами Германии времён Второй Мировой.
Женщина на мгновение прикрыла глаза, глубоко вдохнув и выдохнув она наконец спросила:
- Мистер фон Мердер, что именно Вы предлагаете мне сделать с этими документами?
Он ждал этого вопроса. Он знал, что она его задаст. Быть может, несколько в другой ипостаси, но… Каждое ее слово, каждое ее действие, каждая ее эмоция, добавленная в коктейль страха, ошеломления и неверия, были именно такими, какими их и ждал носферату. Не больше, но и не меньше.
- Полагаю, у вас на языке вертится и другой вопрос.
Нет, это не было заинтересованностью или вольным предположением. Это было констатацией факта и Георг упивался тем, что видел эмоции смертного человека насквозь. Он, как и все вампиры, чувствовал их, ощущал и различал подпороговым, сверхъестественным чутьем, он раскладывал каждую грань чужих сомнений по строгим полочкам и в строгом, ему одному понятном порядке.
- Вы поняли все верно, Frau Мэделин. Я высокопоставленный, нацистский офицер, оберфюрер 3-й танковой дивизии СС «Мертвая Голова». - Мердер чеканил каждое слово неспешно, смакуя их, словно они были для него сродни истинной награде, тешащей честолюбивую, черную душу. - Я командовал танковым корпусом в Блицкриге и захватывал Францию. Сражался почти на всей территории Восточного Фронта - от Варшавы до Сталинграда. Я охотился на евреев и предотвращал теракты в Берлине. Был административным руководителем «Анненербе». Занимался инспекцией концентрационных лагерей. Командовал гарнизоном СС и Вермахта в оккупированном Париже. Я был частью идеологической вехи национал-социалистического режима; верхушка партии объявила меня успешным результатом экспериментов по созданию сверхчеловека Рейха... - Острое, чуть бледноватое лицо внезапно тронула поистине жуткая, неестественная улыбка. - И знаете… Я могу их понять. Примитивные смертные верят в то, что кажется им наиболее понятным, естественным и ожидаемым.
Если бы кроме Мэделин и Георга данный разговор слышал кто-либо другой - он имел бы полное право вызвать в офис адвоката федеральных маршалов. Тот, кто держал в руках эти документы и слушал исповедь носферату, имел полное право выдать вампира явно, ранее, обманутым и подкупленным им властям, поставив крест на его спокойной жизни в Сент-Луисе, чистоте перед человеческими законами, возможности владеть имуществом и, в целом говоря, просто-напросто жить. Прямо сейчас вампир шел ва-банк, говоря со смертным существом о том, что не положено было знать никому в этом мире после краха режима национал-социалистов; безумие или храбрость? Отчаяние или слепые надежды?.. Нет, все эти измерения были не про Мердера. Он знал, что он делает. Он знал, на что он шел. Его разумом владел холодный расчет, выверенный до последней детали, до последней мелочи, до крошечной песчинки в песочных часах. Впрочем, как и прежде. Впрочем, как и будет всегда, вплоть до конца дней его или дней этого мира.
- После конца Второй Мировой Войны я был вынужден надолго исчезнуть из поля зрения смертных, чтобы не попасть под Нюрнбергский процесс. Все это время я занимался тем, что уничтожал доказательства своей причастности к делам нацистов. - Георг неспешно, совершенно отстраненно поднял руку, сомкнув и разомкнув пальцы, словно впервые видит свою худощавую, жилистую ладонь с четким рельефом вен и цепких мышц. - Я добился существенных успехов, но, как это не прискорбно признавать, даже я не безгрешен. Я не смог избавиться абсолютно от всего; редкие научные и университетские архивы, картотеки некоторых спецслужб и, конечно же, Интернет. Точнее, Даркнет - именно там мои данные и документы за последние несколько месяцев нашли уже два человека, поставив меня в… Скажем, неудобное положение.
Взгляд оторвали от разжавшегося в очередной раз кулака. Его медленно перевели на Мэд, рассматривая ее так, словно хотели припечатать к стене. Испепелить. Сдавить волей и силой темного могущества давно мертвого существа.
- Я желаю нанять вас, Мэделин Норвуд. Нанять для одной-единственной, нужной мне цели.
Тон Георга, и без того коробящий, цепкий, словно осязаемая величина, окончательно превратился в истовый лед - жгучий, жуткий и безаппеляционный. Этот лед не желал слышать отказы. Не желал слышать сомнения. Он ставил девушку перед неумолимым фактом; и не было для нее ни выбора, ни спасительного отступления.
- Вы очистите мою репутацию в обществе смертных.