[indent]Убийство.
[indent]Одно-единственное слово - но сонмы смыслов. Одно-единственное слово - мерилище судеб, неистово горькая в приторной сладости удоль чужой, невыносимой боли. Да… Воистину, убивший однажды уже не сможет остановиться; со временем, убийство перестанет быть для него просто насилием или преступлением низменной похоти. Оно станет одержимостью, безумным влечением, абсолютной, сверхценной идеей, тогда как жертва - вечной и неделимой частью убийцы, а место, где она упокоилась - святилищем, которое всегда будет манить его к себе. Звать, подобно гласу коварной сирены, обещая унять адские муки истерзанной совести. Ведь это так очевидно… Разум человеческий. Гнев человеческий. Слабости и пороки их презренного рассудка, жернова повсеместной агрессии, тяжелый молот безумств летящего в пропасть общества. Так легко лечь на наковальню желаний, сойти с ума под его ударами, так легко утонуть в своих зыбких образах, в призраках прошлого, в Голгофе настоящего, затеряться в их лабиринте навечно, блуждая в безликих стенах собственных страхов. Пасть в объятья примитивных инстинктов - воистину, доля, достойная жалкой участи смертных; но что же «иные»? Способны ли те, над кем ни смерть, ни время не властны, попрать своей сутью и то, что некогда составляло их фундаментальную сущность? Пожалуй, именно в вампирах в полной мере раскрывается вся темная часть души человеческой. Именно они, подобно кривому зеркалу, являют искренность непосредственного абсолютизма. Власть развращает; власть над жизнью и смертью, могущество, недоступное прочим, развращает еще сильнее. Смертному существу так легко ощутить себя богом, давя надоедливых насекомых и издеваясь над мелкими животными - но что, если для высшего хищника он сам окажется на уровне презренного куска никчемного мяса?.. Мяса, которое так забавно бьется в агонии. Мяса, из которого выдирать конечности так же весело, как и отламывать лапы пойманному, ничтожному таракану.
[indent]- Нет… Умоляю…
[indent]Это существо хотело жить. Оно цеплялось за жизнь - глупую, исковерканную, изломанную. Кем, кроме как гниющим рудиментом города, были бездомные? Выброшенные бешеным водоворотом событий на обочину судьбы, обездоленные, не нужные никому, тихие призраки неприглядных окраин. Зачем сражаться, зачем выживать в холодной клетке каменных джунглей? Скупость математических расчетов, холодный голос логики - не было в ее строгом суде подобному достойного места. Воистину, смерть лучше чем огрызок невыносимого, обреченного существования, тянущегося, подобно бесконечной пытке, но… Инстинкты. Они всегда берут верх. Кто пойдет против них - глупец или безумец? И немолодой, истощенный, замерзающий - бродяга хотел жить. Хотел, как не хотел никогда до этой долгой ночи.
[indent]- Смилуйтесь…
[indent]Капли дождя укрывали обоих - высшего хищника и его обреченную жертву. Они омывали блестящую от крови штанину несчастного, таящую изломанную и раздробленную ногу; они падали на широкие плечи высокого мужчины, равняясь холодом своим с его нечестивой, извращенной сущностью. Бездомный молил его, не жалея слов. Бездомный скулил и рыдал, не стесняясь слез. Человек, виноватый лишь тем, что он оказался менее удачлив, чем его собратья, сотрясался от боли, холода и неудержимого ужаса. Он медленно полз по асфальту, оставляя за собой красную полосу, неуклюже волоча изувеченную конечность и стремясь забиться в склизкий угол из грязных, кирпичных стен. Одинокому бродяге некого было звать на помощь, никто не собирался облегчать его страдания. Несчастный оказался не в том месте и совершенно не в нужное время - и муки его не способны были растопить лед давно мертвого, проклятого сердца.
[indent]- Пожалуйста…
[indent]Как легко забыть то, кем ты когда-то был. Как легко поменяться местами с прошлым, став подобием существа, которое ты так отчаянно ненавидел. Две с половиной сотни лет назад именно Георг был на месте того, кто сейчас столь тщетно пытался уползти и спрятаться, спасая свою никчемную, бесперспективную жизнь. Когда-то именно Мердер точно так же умолял о пощаде и неистово хотел сбежать. Забитый и изувеченный, с изломанными и отрезанными пальцами, немец был излюбленной игрушкой в руках Карла Нойера, что с точно таким же, оттянутым, садистским удовлетворением медленно ломал молодому вампиру вторую ногу, выставив на область повыше щиколотки тяжелый, добротный сапог. Гулкий, крошащийся хруст, хриплый вопль боли, судорожная агония выгнувшегося тела; отличие было лишь в одном - Георг не скалился в самодовольной, кривой ухмылке. Ни единой эмоции не промелькнуло на гладко выбритом, немолодом, бледноватом лице. Ни малейшей капли сочувствия не отразилось в мертвой бездне светло-голубых, ледяных глаз.
[indent]«Убей».
[indent]Вампир знал меру своим силам. Знал меру своим намерениям. Жизнь бездомного должна оборваться после долгих часов безумных мучений, когда демоны, живущие в проклятом осколке души носферату, вдоволь насытятся кровью и болью. Когда затихнет властный голос, требующий смерти; когда извращенное, психопатическое стремление наконец-то оставит Георга в покое, вернув его к холодному, усталому спокойствию. Страдания несчастного были точны и выверены, это была необходимая дань, удовлетворение первичных желаний, переполнивших, подобно чаше с вином, вампира до самого края. Ни одна победа не дала бы немцу столько же эмоций; ни одна женщина не подарила бы ему такого же наслаждения. Мердер медленно и методично выламывал бродяге конечность, лишая его последних надежд на спасение, упиваясь отчаянием в его глазах, слушая его мольбы как прекрасную, утонченную музыку. Абсолютный, извращенный катарсис. Возвышение безграничной власти над чужой участью. Никто и ничто не могли помешать носферату, ничто и никто не прервали бы его кровожадное пиршество. Черный ворон мертвой хваткой острых когтей вцепился в податливую плоть жертвы; оной же оставалось уповать лишь на милость Господню...

***

[indent]У Георга уже давно не было места, который он мог бы в полной мере назвать своим полноценным логовом. Базой, местом отдыха - неважно. Находящийся в долгом пути вампир, на данный момент направляющийся в Сент-Луис, пережидал дневное место там, где его не могли найти люди. О, долгий опыт выживания сослужил Мердеру добрую службу - носферату великолепно прятался. Умел скрываться из виду и заметать следы столь искусно, что жалкие, смертные людишки в пустых и тщетных попытках лишь сбивались с ног, отыскивая неизвестного изувера, оставляющего на своем пути кровавый след из множества убитых. Бездомные, случайные люди, представители правопорядка, мужчины и женщины - немец не делал различий. Когда его демоны требовали поклонения - он убивал. И ренегату было глубоко наплевать на социальный статус того, кого он лишал жизни.
[indent]Мердер знал, что за ним идут. Но он по-прежнему бросал вызов собственной судьбе. Так же, как делал это вот уже два с лишним века.
[indent]Тихое и неприметное место, представляющее собой заброшенный квартал уездного городка на границе двух крупных англомераций, вполне устраивало высшего хищника. Он, полуприкрыв глаза, сидел у дальней стены, лениво наблюдая за тем, как в дальней стороне наглухо перекрытого и замаскированного им же подвала что-то шевелится. Абсолютная темнота не была помехой зрению вампира, вот только разбираться, кто это был - случайный паук, игра теней или же что-то иное - у немца не было ни единого желания. Время за пределами его убежища медленно клонилось к началу полуденного периода, и задержавшийся в своей охоте ренегат должен был проспать большую часть следующей ночи, дабы восполнить "занятое" им время сегодня. И почему-то Георг был уверен, что его привычный и каждодневный ритуал отхода к мертвенному сну не будет сопряжен с какими-либо проблемами.
[indent]Уверен. Вот только все, как оно обычно и бывает, пошло абсолютно не по плану...

***

[indent]Здесь не должно было быть воздуха. Вообще. Глухой подвал, перекрытая дверь, несколько этажей под землей - так откуда тогда он, очнувшись ото сна, чует на своей щеке легкое дуновение? Тихое рычание хищника, больше похожее на попытку от души зевнуть и заставить мертвый организм вернуться к относительно адекватному функционированию, было единственным звуком в абсолютной тишине. Хотя нет... Не абсолютной. Сквозняк. Ветер, просачивающийся неизвестно откуда, издавал тихий свист. И свист этот... Раздражал.
[indent]Щель под дверью. После - дуновение в коридоре. По лестнице. Вампир вышел в основной холл старого, полуразрушенного завода, краем глаза замечая через дыры в стенах и потолке звезды, медленно теряющие свой блеск. Нехорошо. Он проспал слишком долго, через несколько часов наступит рассвет... До этого момента он обязан найти себе добычу, а после - вновь скрыться. И лишь на следующую ночь отправиться в путь. Ничего необычного, впрочем... Почему окружение так его раздражало?!
[indent]Привычка. Привычка и инстинкт; их не выжжешь каленым железом, особенно в высшем хищнике такого ранга и уровня, как Георг. Все, что он видел вокруг себя, все что чуял, все, что слышал, вызывало в нем определенные подозрения. Заставляло насторожиться, приготовиться к бою. Запахи были... Другими. Он хорошо запомнил, чем воняют многочисленные города США и земля эта в целом, но воздух вокруг него был пропитан чем-то другим. Чем-то неизвестным, но одновременно с тем очень... Знакомым. Звуки тоже изменились. Тихо. Слишком тихо для этого места. А неизвестное ощущение возможной опасности заставляло подспудно скалить клыки при каждом вдохе.

Отредактировано Georg von Merder (01.10.24 11:59:03)

[indent]Глупые смертные. Глупые и наивные. Сколько таких подростков и детей Мердер находил близ своих временных убежищ? Достаточно, чтобы выстроить некую закономерность и составить определенные правила. Георг любил подобные визиты. Любил по элементарной причине - еда, которая ему нужна и которую нужно добыть быстро, дабы иметь возможность корректно отоспаться, сама пришла к высшему хищнику в лапы. По своему опыту Мердер знал, что молодежь разыскивают редко и по поводу их пропажи шум особо не поднимают - полиция и родители списывают отсутствие нерадивого чада на очередной показательный бунт или прецедент отправки к друзьям без предварительного о том оповещения. Ничего нового, впрочем; а, как известно, послушные, милые и умные дети, которых 24/7 видят подле себя родители, не шарахаются глубокой ночью по заброшенным постройкам.
[indent]И все же - было в этом всем нечто… Странное. В такой час подростки, обычно, разрисовывают стены граффити, играют в привидения или снимают для соцсетей ролики о призыве очередного демона, уверяя, что рецепт для сиего действия они обязательно отыскали в Даркнете и он, что ни на есть, обязательно рабочий. Встречал ренегат и художников, пытающихся перенести на полотно своеобразную красоту подобных мест. Но вот такую стайку детей? Которая, глубокой ночью, делает вид, что сейчас ясный день?.. Странные слова, странная считалочка; мужчине не было дела до того, в кого летят камни. Человеческая, а в особенности - детская жестокость давно уже стала для него притчей во языцех, а посему вампир ни капли не удивился. Правда вот его появление вряд ли станет для того, кого мучили дети, спасением. Просто потому, что испив одного из малолетних дегенератов, вампир не откажет себе в удовольствии угоститься еще и десертом. Кровь, пропитанная гормональным всплеском из-за боли и стресса, как известно, всегда была вкуснее пресного кушанья. А уж если ко всему этому прибавится и страх…
[indent]И все же, было во всем этом что-то ненормальное. Обычно Георг остро чуял чужие запахи и чужое состояние. Как минимум безошибочно определял группу крови. Сейчас все было… Смазано. Отголосками. И он не мог корректно объяснить свои ощущения. Тот, что был в мешке - даже если там будет животное - должен «вонять» на всю округу, вонять загнанной жертвой, инстинктивным, естественным маяком для хищников, но… Определить его запах было трудно. Он словно терялся и Мердер не мог ухватить нужный шлейф. Вампиры в этом плане мало отличались от львов в саванне - если подворачивается возможность легкого перекуса всегда стоит обратить внимание на слабую, раненую или больную особь. Правда без перегибов, иначе кровь на вкус будет просто отвратительной. Так, однажды, Мердер вонзил свои клыки в мужчину с терминальной стадией рака поджелудочной и потом половину ночи не мог проплеваться, дабы избавиться от мерзкого, фонового привкуса.
[indent]Вампир скользнул в тень привычным, отточенным до автоматизма движением, готовясь к охоте. Беглая оценка. Пересчет добычи. Выбор нужного угла. Разумеется, он мог просто выйти, не таясь, позволить жалким смертным ощутить на себе ауру страха, что всегда клубилась подле Мердера, но… Сейчас ему было откровенно лень. Он желал нанести один точный удар, испить крови и вернуться обратно в убежище, и не желал тратить на это много времени. Все должно было произойти мгновенно, заставив остальных разбежаться в панике - с незабываемыми для них воспоминаниями. Георг скривился, в очередной раз не понимая, почему его чувства «сбоят», после чего, определив жертву, начал свою охоту.
[indent]Одно мгновение - этого было достаточно, чтобы вампир материализовался за спиной одного из подростков, оскалив огромные, белоснежные клыки с потемневшими кончиками. Еще одно мгновение - и они должны вонзиться в мягкую, податливую плоть.

[indent]С вампиром такое бывало. Крайне редко, едва ли не раз в пять десяток лет - но бывало. Слишком привыкший к постоянному анализу разум, от рождения человеком умеющий в четкую и вполне себе яркую фантазию, иногда генерировал нечто, что Мердер называл «отложенным действием». Он настолько четко, выверенно и слаженно, до секунды представлял и планировал свои действия, что все это закреплялось в его голове как уже выполненный и совершенный факт, действие необратимого толка. И лишь через несколько секунд вампир понимал, что он все еще не приступил к действу. Проявлялся этот нюанс невероятно редко, существованию, борьбе, войне и охоте не мешал, а посему ренегату особо не было дела до таких перфомансов. В конце концов - он прожил на этой земле вот уже почти три века и имел право на свои мелкие странности. Вот правда в этот раз… Все, как всегда, пошло совершенно не по плану. Его нападение - быстрое, злобное, хирургически точное - оказалось лишь прихотью его рассудка. А на деле же он стоял в полумраке, наблюдая за странным ритуалом, который проводили дети. И не мог даже пошевелиться.
[indent]Безумие. Необъяснимое и липкое, злоба пополам с подспудным, неизвестно откуда взявшимся, мерзооным… Ужасом? Ну нет, это слишком громко сказано. Тут был бы уместен оборот про дискомфорт определенных размеров, ибо тварь, что всю свою мертвецкую бытность вселяла ужас в других, давным давно и практически полностью позабыла, что такое ощущать страх самому. Последний раз это было еще пару лет назад, когда он увидел кошмар с гробом, но… С тех пор все устаканилось и Мердер вернулся к своей привычной, степенной наглости, абсолютно игнорируя угрозу Истока и палачей, уже идущих, полне возможно, по его кровавому следу. Мятежный Ворон все еще боролся и все еще жил, каждый день бросая вызов собственной судьбе, да к тому же еще и собирался перестраховаться, для чего ренегат, решив в кои-то веки поверить слухам, и направлялся в Сент-Луис, где, как он надеялся, он сможет найти одно-единственное в этом мире существо, с которым обсудит определенные… Варианты дальнейшего существования. Что вообще прямо сейчас и прямо здесь, в этой проклятой Америке, которая осточертела немцу до крайности, могло пойти не так?!
[indent]Как оказалось - все и сразу.
[indent]Дети убежали. Будто бы растворились во тьме без следа, оставив за своими спинами воняющий странным дымом костер не менее странноватого цвета, лужицы крови, заляпанный ею же, изредка вяло трепыхающийся мешок, и полнейшее разочарование голодного вампира. Георг не мог найти всему этому объяснения. Он был зол, и его ярость требовала выхода. Осознав, что он вернул к себе возможность двигаться, немец немедля шагнул под свет костра с шумным дыханием, больше напоминающим глухое рычание. Что толку ловить кошек, коли те уже разбежались? Злобный пинок - и вот мысок ботинка отправляет в костер какую-то коробку из-под китайской еды - мусор, которого в обилии было в этом грязном уголке заброшенных зданий. Следом туда же отправилось нечто, напоминающее бутылку. Озлобленный, в большей мере, на себя, любимого, вампир схватил край окровавленной мешковины и резко дернул, намереваясь добраться до еще шевелящегося и вполне себе живого содержимого. И нет - потенциальное животное он пить не будет. Не настолько голоден, и ситуация далеко не напоминала хоть сколько-либо безвыходную. Но немец хотя бы выместит на жертве ритуала свою неукротимую злобу. Сломает кости, сдерет заживо шкуру, насладится страданиями живого существа, тем самым усмирив ненадолго своих ненасытных демонов. А уж верить в то, что малолетки убили ради очереднвх ритуалов с Даркнета настоящего человека Георгу верилось слабо. Опять-таки - какого Дьявола его подводит его же собственное чутье?!

Отредактировано Georg von Merder (03.10.24 22:13:53)

[indent]В каком-нибудь фильме или пьесе это могло быть стандартным проявлением черного юмора. Эдакой мини-сценкой, достаточно отвратительной, но и в то же время не лишенной нюанса, от которого к горлу подкатит желание усмехнуться. Разочарованию вампира, вытащившего на свет кострища чью-то худощавую руку, не было предела. Пару секунд он таращился на нее, после чего со злобным рыком швырнул в костер. Следом отправилась и вторая рука. А вот далее…
[indent]«Здравствуй, белочка!» - сказал бы в такой ситуации законченный алкоголик. «О, дебют шизофрении», - равнодушно констатировал бы медик. Но и без того давным-давно полуобезумевшему после столетия пыток и ужасов Первой Мировой Георгу явно не было никакого дела до подобных размышлений. Он, как и любой хищник в секунды опасности, резко отпрянул назад, а его мышцы, повинуясь выбросу адреналина, мгновенно мобилизовались, готовые дать любому потенциальному противнику немедленный отпор. Увиденное не вызвало страха или отвращения в полной мере - скорее, это был всплеск эмоций иного характера, поначалу обескураживших, а после заставивших искать ответы. Рассудок услужливо подкинул хозяину как минимум пару-тройку вариантов того, кто именно мог сотворить такое   каким образом, и один из таких вариантов, включающих вмешательство черного колдуна крайне высокого ранга, показалось Георгу вполне себе даже логически обоснованным. Он привык жить в условиях холодного расчета и оценки противника, и теперь лишь пытался понять, каким образом, кто и с какой целью навел эту… Иллюзию.
[indent]Первоначальный, кратковременный шок покинул горящие пламенем вены, и теперь вампир осторожно сделал шаг по направлению к еще живой голове, изучая ее получше в свете костра. Вне всякого сомнения, это был он, вот только… Голова та - что картинка из Интернета, на которую советуют смотреть долго, дабы увидеть все больше и больше неприглядных нюансов. Правда нюансы эти словно расплывались и Мердер не мог ухватиться за что-то конкретное. В какую-то секунду ему показалось, что у головы есть борода, какую он носил в позапрошлом веке, но когда пригляделся - нет, чисто выбритые щеки. Волосы коротки и уложены по-армейски, в том стиле, который прижился у немца после Третьего Рейха. Цвет глаз - если не считать подтека крови - корректен… Почти идеальная иллюзия, идеальный морок!.. Сбитый с толку этой совершенно неадекватной ночью, которая только началась, ренегат не смог отказать себе в искушении подцепить свою же собственную голову за волосы и поднять на уровень собственного, внушительного роста, крайне внимательно изучая. Вороньи перья? Какой поверивший в себя самоубийца из колдунов решил оставить ему подобное послание?..
[indent]Одно-единственное движение. Один-единственный размах. Голова отправилась туда же, куда отправлялись и прочие конечности - в костер. А мятежный Ворон смотрел на жадное пламя, чуть сощурившись и чувствуя, как угаснувшая было в его груди ярость, на долю секунды уступившая место замешательству, вновь поднимает свою голову. Поднимает для того, чтобы Георг словно бы вновь ощутил почувствовал тот незримый приказ, то странное желание, которое сопровождало его всю его мертвую участь. И отказывать которому он не имел ни малейшего желания.
[indent]«Убей».

[indent]Дурной фарс. Дерьмая комедия. Бред стендапера, умирающего после особо неудачного бэд-трипа. Георг уже давно разучился удивляться по-настоящему - то, что он видел сейчас перед собой если и вызывало в нем определенный трепет, то только тот факт, что все эти безумства перед его клыкастой физиономией творил огонь. Вампирами, как известно, крайне неудачно топить печь по одной простой причине - они хорошо и быстро горят. Слишком быстро и слишком хорошо, и потушить огонь, начавший было пожирать мертвую плоть восставшего, было практически невозможно. А посему и соответствующие меры предосторожности Мердер все-таки принял, отступив на безопасное расстояние и наблюдая за безумством стихии.
[indent]Это уже не было странностью. Весь этот фарс напоминал форменное безумие. Вот только… Его ли это было безумие?
[indent]От громкости и какофонии голосов было не скрыться. Ренегат зарычал, продолжая отступать, но в этот момент все прекратилось - так же резко, как и началось. И тишина, которая наступила следом… Она была болезненной после того невыносимого для чуткого слуха вампира шума, который был устроен в том грязном переулке. Георг словно утонул в ней, как в чем-то липком и тягучем. Как деготь.
[indent]То, что он видел перед собой, больше не было местом, где он доселе находился.
[indent]Увиденное Мердером внезапно вызвало в нем смутные, почти что осязаемые воспоминания о грязном и темном Лондоне 19-го века, когда он вселял ужас в его улицы, а смертные знали его как Джека Потрошителя. Это были по-своему приятные воспоминания, и мятежный Ворон не мог удержаться от искушения медленно направиться вперед, по мощеной улице, которая вела его неизвестно куда. Но вот - шаги. Голос. Смех… И песенка.
[indent]Ренегат шел следом. Он не мог объяснить, почему, но все это… Интересовало его. Будто бы манило. Прежние мысли и подозрения о ловушке некоего колдуна уступили место холодному, садистскому желанию самостоятельно докопаться до правды. К тому же… Все казалось смутно знакомым. До боли. Словно он на миг вернулся в прошлое.
[indent]Луч света. Дверь, что захлопнулась перед лицом. Гигантский носферату лениво разглядывал грубый, мясницкий топор, воткнутый в эту самую дверь, и не мог не найти в нем нечто… Притягивающее. Худощавая ладонь сомкнулась на древке, потянула - и вот лезвие покидает прогнившие доски, а вороньи перья разлетаются во все стороны, прячась в стыках холодной мостовой. Оружие взвесили в руке. Осмотрели. Провернули умелым движением, перехватили почти у самого лезвия. Мердер толкнул дверь перед собой и сделал шаг - и порог дома, который должен был отсекать для вампира невидимую, непересекаемую границу, пропустил мертвеца внутрь без какого-либо приглашения.

[indent]Звуки и голоса мешали. Они путали мысли и не давали сосредоточиться, задевали струны памяти, вытаскивая на свет самые старые, уже почти что забытые воспоминания вампира. Георг кривился, силой заставляя себя абстрагироваться от окружающего, но кто-то словно силой рушил его монолитную стену самообладания, подтачивал терпение, бесцеремонно вторгался в личное пространство. Голод и злоба требовали выхода и ренегат ускорил шаг, с которым несся вверх по лестнице, все еще сжимая в правой ладони старый мясницкий топор. Та, за кем он шел, будто бы дразнила его - казалось, чем быстрее движется он, тем быстрее движется и она, не давая ни сократить, ни увеличить разрыв. Проклятье!.. Немец остановился лишь на секунду, когда за одной из закрытых дверей ему почудился слишком уж знакомый голос, все-таки заставивший Мердера отреагировать. Баритон средней величины, бархатистый и глубокий, с очень уж знакомыми носферату нотками - одновременно и лукавыми, и твердыми, словно приказ армейского офицера.
[indent]Голос Ашера он не спутал бы ни с чьим.
[indent]Георг остановился у двери, прислушиваясь. Голос, буквально секунду назад весьма четко произносивший какие-то слова на французском, стих, и теперь по ту сторону прогнивших досок царила сухая, зловещая тишина. Мятежный Ворон, помедлив, толкнул дверь и перешагнул порог, беглым, привычным взглядом осматривая потенциальные места, где его может ожидать условная засада или опасный противник. Но никого не было - лишь стол и тлеющая лучина на нем, дающая совершенно ничтожное количество смерти. И некая девушка за этим столом, сидящая спиной к Мердеру. Нищая простолюдинка, судя по убогому, испещренному заплатами платью.
[indent]Вампирский голод все еще требовал сатисфакции. А перед ним было мясо. Живое и теплое, у которого билось сердце.
[indent]Георгу было глубоко наплевать на личность той, кого он прямо сейчас пронзил огромными клыками. Глубокими глотками он пил ее кровь, вот только… Насыщения не чувствовал. Все словно проваливалось куда-то в его желудок совершенно без следа, выбешивая ренегата еще больше, и заставляя его окончательно потерять хоть какую-либо логическую нить происходящего.
[indent]Изломанный и белый, как мел труп отбросили в сторону с жутким, звериным рычанием. Все еще голодный вампир следующим ударом перевернул стул, сбросил со стола лучину. Какой-то странный звук за спиной - кто-то перешагнул через дверь, пытался подойти к носферату со спины. Мердер резко развернулся и одним метким, точным броском отправил в голову неизвестного доселе зажатый в ладони мясницкий топор. Ему было наплевать, в чью голову он полетел - по непонятной причине Георг не мог даже понять и осознать лица только что убитой им женщины. Все словно смешалось в единое, безумное нечто, и в этом “нечто” озверевший, голодный вампир метался из угла в угол, не понимая, что здесь происходит. Что с ним сейчас происходит.

[indent]Под трупом мужчины в дорогом костюме времен середины-конца 18-го века растекалась темная, характерная лужа - вот только Георг не чуял запаха крови. В его ноздри бил смрад пыли, нечистот и залежалого белья, а ко всему этому прибавлялось нечто смутно знакомое, но почему-то до глубины души отвратительное. За его спиной пылал огонь, не издавая жара, а сам Мердер, исподлобья, смотрел в лицо той, что медленно, шаг за шагом, отступала от него. И никак, в упор не мог вспомнить, где же он ее видел. Это женщина была ему знакома буквально до боли, но вампир не мог вспомнить ни имени, ни подробностей встречи.
[indent]Она назвала его чудовищем. Немец не повел и бровью. Его много кто называл чудовищем.
[indent]Еще шаг назад. Доски подломились, и неизвестная упала вниз - как раз в тот момент, когда к краю пропасти шагнул убийца. И в последний миг перед тем, как искаженное ужасом лицо женщины скрылось за краем пола, ренегат наконец-то понял, кого он видит перед собой.
[indent]— Мари?..
[indent]Огонь разгорался сильнее, и в воздухе почудился удушливый привкус пепла и занявшегося, мокрого и гнилого дерева, а густой дым скрывал видимость. Вампир кинулся к краю пропасти, силясь увидеть хоть что-то там, куда упала девушка - тщетно. Минутная слабость, секундные сомнения, постыдная надежда; быть может…? Но он убил ее. Собственными руками, более двух веков назад. Она умирала, смотря ему в глаза, пока он выл на луну, как волк, неспособный ничего изменить. Он помнил ужас в ее глазах - ужас, когда она поняла, что он превратился в чудовище. Ужас, который напугал его еще больше. Ужас, который он потом не мог забыть почти пятьдесят лет.
[indent]И который увидел сейчас, за секунду до того, как все кончилось.
[indent]За спиной замешкавшегося, запутавшегося в собственных, малоприятных воспоминаниях носферату с жутким грохотом упала подпорка, возвращая его в реальность. Дом превращался в смертельную ловушку, из которой следовало немедленно искать выход. Вниз идти было безумием, а посему немец рванулся наверх, по лестнице, опережая пламя, едва ли уже не лижущее ему каблуки ботинок. Жар - теперь уже появившийся и заполнивший собой все - грозил оставить ожоги и подпаливал кончики коротко остриженных волос, но Георгу на это было плевать.

Отредактировано Georg von Merder (07.10.24 18:50:55)

[indent]Тупик. Ловушка. Георг бегло огляделся, скаля клыки. Каждый вдох и выдох - рычание. Каждое движение - неукротимая злоба.
[indent]— Покайся!
[indent]Мердер не понимал, откуда слышит этот призыв. Издевательский, насмешливый… Кощунственный? О, скольких церковников он убил за свою жизнь!.. Убил с особым изощрением, не скупясь на предсмертные пытки, словно бы пытаясь отомстить Господу через причинение боли его служителям. Вампир ненавидел Бога. Ненавидел столь искренне и чисто, что ненависть эта была подобна концентрированной серной кислоте. Лживая сила, лживые пророки; смертные, позволившие утопить себя в презренной лжи двуличных мерзавцев, обещающих помощь и загробную жизнь. Когда-то и сам немец был таким. Столь же наивным, не видящим дальше собственного носа. Он просил Господа о спасении. Просил; умолял всеми словами, какие только знал, выпрашивал любыми обещаниями, которые только мог дать. Низвергнутый в бездну самого убогого человеческого положения; он рыдал от боли и отчаяния, как женщина, смотря в ночное небо, не в состоянии даже пошевелиться, ибо все его конечности выломали, превратив мужчину в безвольную, изуродованную куклу. Георг фон Мердер, дворянин средней руки, прилежный католик, меценат и уважаемый человек, последний из своего рода, восходящего корнями к роду Карла Великого, просил Господа его спасти. Но Господь ему так и не ответил.
[indent]Неизвестная тварь предлагала ему покаяться. Но в ответ получила лишь звук, напоминающий нечто среднее между злобным рычанием и не менее злобным, извращенным, коротким хохотом.
[indent]Пламя добралось до вампира и он свалился вниз, когда стая птиц окружила его. Он летел вниз камнем, лихорадочно, на автомате пытаясь извернуться и сбить пламя, ухватиться за что-то, унять адскую боль. Гореть заживо - малоприятное удовольствие, и Мердер орал в полную, луженую глотку, понимая, что пламя выжигает его насквозь, не упуская ни малейшей части сухопарого, подтянутого, мертвого тела. Еще никогда раньше он не испытывал такой боли. Георг должен был сгореть буквально за пару секунд, как и всякий носферату, но… Время шло. Он все еще летел вниз, корчась в невыносимой агонии. И аду этому не было никакого конца...

***

...Мир расплывался. Из цельной, единой и корректной картины сущего и вящего, примитивного и высшего, он, заместо, превращался в разрозненные части, обрывки, жалкие ошметки, пляшущие похабный, варварский танец на остатках чужого достоинства. Мир этот - исковерканный, искаженный, пораженный проказой чужеродных происков - густел и, казалось, был особенно зыбким, ощутимым физически, став подобием вязкой ваты, в которой с такой охотой увязали не ноги, но цельное тело. Тонул не чуткий доселе слух, сменившийся тонким, монотонным звоном, но целостность шатких осколков все еще, пока что, хладного разума. Это алчное болото поглотило контуженного, изувеченного вампира, оно медленно пропускало его через себя, выворачивая непокорного сына ночи наизнанку, насмехаясь над рваным стягом сомнительного титула - «Я есмь бессмертная, неуязвимая тварь». Но - инстинкты. Жажда, не чуждая и нежити, влекущая вперед; один глоток свободы, глоток жизни, он был так близок!.. А за спиной уже пылал огонь. Адское пламя дизельного смрада, смешавшееся с горькой полынью машинного масла, без устали лижущее, подобно голодным псам, оставленный без защиты, разбросанный боекомплект. И будто бы вершиной омерзения, финальной нотой, тревожным аккордом из фальшивых септим, висел над созданной руками человеческими преисподней тяжелый, жирный дух плавящейся и спекающейся плоти. Экипаж танка Pz.Kpfw. VI «Tiger» в почти что полном его составе; штурмбанфюрер Георг фон Мердер, из ушных раковин которого текли тонкие, вязкие струйки крови, не узнавал их искаженных мучениями лиц. Они все были подобием кошмарной инсталляции, единой массой искусства смерти:  обугливающиеся, окровавленные, изломанные, смотрящие в никуда стеклянными, мутными глазами. Злорадная ирония похмельной судьбы - вестник Войны, глашатай Смерти, вместилище истинного ужаса - что ощущаешь ты теперь, вмиг потеряв над сущим власть? Ответь, презренный!.. Могущество твое бессильным стало ныне; носферату, с трудом осознающий собственное «Я», не мог ни моргнуть, ни отвести заторможенного, ошалевшего взора от обмякшего тела механика-водителя, все еще сжимающего в посмертной агонии рукояти мощного двигателя, давно захлебнувшегося воем перекошенных шестерней. Разум отчаянно искал знакомые очертания и привычные сложения, но раз за разом разбивался о глухую стену циничных фактов - выше плеч мертвого немца не было абсолютно ничего. То, что некогда было взлохмаченной, светловолосой, коротко остриженной головой в пилотке и наушниках, просто-напросто исчезло, оставив после себя рваный след в районе шеи и кровавые, склизкие куски мозга и мяса, разбросанные по задымленному салону вперемешку с осколками костей черепа. Хрупкость смертного организма не могла противостоять прямому попаданию бронебойной болванки, пробившей обшивку «Тигра» насквозь и навылет; в другой ситуации зрелище изуродованного человека вызвало бы у Георга приступ темного, садистского удовлетворения, но сейчас он не ощущал ничего, кроме странной, звенящей пустоты.
Толстый, прорезиненный круг стали командирского люка потерял былую ровность, обретя «волны» искореженного металла, намертво застрявшего в своих пазах. Несколько нечетких, беспорядочных ударов хватило для того, чтобы нечестивая мощь ожившего мертвеца окончательно открыла самый легкий и очевидный путь к спасению, одновременно усугубив и без того критическое положение - приток свежего воздуха напитал голод пламени, что взметнулось вмиг рыжим заревом, ощетинилось искрами и взревело, подобно дикому, свирепому зверю. Худощавые пальцы в изодранных перчатках судорожно ухватились за край люка, едва ли не сминая яростным усилием закоптившийся металл, но тело с трудом поддавалось командам медленно приходящего в себя мозга. Знакомая, легкая слабость, отзвук боли как дурная специя в пряном, дорогом вине - неизбежность, подобная ходу часового механизма, отсчитывающая каждую секунду привычной работы регенерации вампира, восстанавливающей его израненное тело. Ренегат напряг мышцы, пытаясь подтянуть туловище выше; препятствие?.. Правая нога застряла в стрелковой педали, отказываясь следовать приказу своего хозяина, отзываясь вслед стремлениям его невыносимой мукой. Боль - как много в слове этом!.. Она, стоило контузии чуть отступить, расплылась по телу раскаленной лавой, свела агонией скрипнувшие от натуги челюсти, подкатила к пересохшей, обжигаемой отравленным воздухом глотке комок тошноты вперемешку с желанием хриплого, долгого крика. Усилие, озлобленный рывок, рычание - свобода; глазам предстало сплошное, исковерканное месиво пониже голенища, где плоть, ткань униформы и кожа сапога перемешались в единое подобие отвратного фарша, щерящего, будто острые зубья, осколки раздробленной кости. А пламя в танке пело и плясало, тянуло языки к изрезанной осколками спине, нещадно мучило и обдавало жаром, пока в висках последней его жертвы, подобно птице в клетке, билась мысль - «Жить. Я хочу жить».
Еще одно усилие - сбивчивое, хаотичное, исполненное свирепого желания, вклинивающее в зловещую арию смерти партию голоса несгибаемой воли. Все тщетно: скользили пальцы, подводили раны. А время утекало, отсчитывая последние секунды, готовя к представлению финал пылающей ловушки - металл объятого огнем боекомплекта трещал и щелкал, расширяясь от тепла, краска на гильзах давно оплавилась и слезла; как долго жить осталось пойманному зверю?.. Оный хрипел от боли, но рвался наверх в безумном, животном исступлении, хватаясь вновь и вновь, терзая искалеченное тело - шанс, один лишь шанс!.. Мердеру не нужно было большего. Смерть дышала за его плечом, украшала подпалинами дымящуюся униформу; бороться. Сражаться до последнего, пока в сущности проклятой Господом нечисти все еще теплится жизнь...

***

[indent]Он лежал на животе, лицом вниз, распластав руки - практически оглохший и лишенный сил, все еще мелко дергающийся от спазма в мышцах. Шок от боли медленно уходил, уступая место приятному холоду и тишине; немец больше рефлекторно закашлялся, ощущая на своей щеке мокрую от росы и тумана траву.
[indent]— Scheiße…
[indent]Ругательство сипло выплюнули себе под нос. Ренегат медленно поднялся на ноги, оглядываясь и уже на автоматизме ожидая подвоха, боли или атаки противника - но ничего. Тишина. Лишь туман, дорога и огромное количество мертвых тел. Инсталляция безумного маньяка - дикая для взора человека, но нашедшая внезапно одобрение во взгляде и вкусе вампира.
[indent]Мердер всегда имел тягу к красоте. Вот только она у него давным-давно приобрела совершенно чудовищные, гротескные формы.
[indent]Одинокая, высокая фигура немца неторопливо шагала по дороге вперед, в неизвестное «нечто». Он все еще был голоден, но злоба уступила место растерянности. Мышцы и мозг Мердера еще помнили адскую боль от пламени, и мятежному Ворону - даже при всем его колоссальном опыте - было трудно полностью абстрагироваться от воспоминаний, сосредоточившись на насущном. Безумность и неестественность происходящего давно уже перестали хоть как-то удивлять Георга - он лишь с какой-то тупой, затаенной ненавистью хотел найти того, кто устроил ему весь этот поганый фарс.

Отредактировано Georg von Merder (07.10.24 20:53:11)

[indent]Невозможно представить себе, чтобы такое естественное, необходимое и универсальное явление, как смерть, задумывалось небесами в виде наказания нерадивому человечеству. Смерть есть величайшее, абсолютное милосердие; ее жаждет истерзанный палачами пленник, о ней мечтает измученный болезнью пациент, к ней добровольно стремятся те, кто по какой-то причине утратил дееспособность или же потерял всех, кто был ему хоть как-то дорог. О истинной сущности смерти и бренности недолгого существования задумываешься по-настоящему лишь тогда, когда видишь самоубийцу. Когда безумный, неодолимый страх крадется мурашками по взмокшей спине, а в голове одна лишь мысль — «Неужели есть в жизни этой что-то пострашнее смерти?..» И даже сами вампиры — проклятые дети ночи, познавшие суть извечной, страшной доли, не живые и не мертвые — многие из них желают смерти. Георг фон Мердер был таким вампиром; он презрел бы все свои задумки и планы, все свои стремления, он согласился бы на любые страдания, и все лишь ради одного — шанса снова стать человеком. Вкушать горячую, ароматную пищу. Не терзать себя обостренным чутьем, способным распознать сущность, шаги и биение сердца крадущегося существа на расстоянии более нескольких метров. Не жить во тьме и холоде, видеть полуденное солнце. И самое главное — умереть. Не от чужого клинка, не от чужой, жестокой воли — но в согласии с природой и естественным течением круга жизни. Умереть мирно, в достойной старости, в постели, в окружении тех, кто близок и дорог. Умереть, не видя безумств меняющегося мира, не видя бесконечных войн и бессмысленных смертей, обрамленных звериной жестокостью. Была ли у немца мечта сокровеннее?.. Неисполнимая, горькая, но такая сладостная в минуты раздумий, будто бы давнишний, гречишный мед, тягучая и пресыщенная болезненным послевкусием.
[indent]Существа, желающие в это мгновение вкусить крови одинокого носферату, являли собой нечто, что мятежный Ворон с трудом мог хоть как-либо описать. Оживший, фантомный кошмар, извращенное воплощение подспудной боязни пещерного человека перед опасными животными. Откуда вообще в его рассудке могло взяться подобное?.. Безобразный кошмар, вой подпороговых чувств, отворенная дверь в омут самых черных и низменных явлений, извращеннач магией жизнь. Нежизнь — так, вернее, стоило выразиться в отношении тех мертвецов, что медленно плелись по направлению к вампиру за спинами окружающих его, белоснежных волков. Плотоядная, смрадная лавина липкого отвращения, как кипящая смола — ее не смыть с себя, не избавиться от нее полностью, ее звук, ее запах, ее вкус будут преследовать тебя до конца дней твоих, и сколько не три измазанные руки, даже при абсолютной их белизне и чистоте, фантомные образы нестерпимой грязи — вечны.
[indent]В один момент им всем будто дали команду. И хищники прыгнули к своей одинокой жертве.
[indent]Темное могущество высшего хищника, его величественный гнев, разбивались бушующей волной о склизскую скалу презренной мерзости. Сражались с ней, но все будто было заключено в бесконечную петлю времени, раз за разом повторяющую прошедшие события и предвещающую нечто новое, но все — до боли похожее на предыдущее. И будто чудовище из самых глубин Преисподней, гидра о восемь голов и с железной шкурой; отсечешь одну главу, но вырастет две на ее месте. Воистину, мертвые не знают усталости, нет предела их нечестивым, абсурдным стремлениям. Могучие руки Георга рвали и ломали чужую, фантомную, белую, шерстистую, голую, скользкую, мягкую, сгнившую плоть, выворачивали ее, сминали, превращали кости в россыпь острых осколков, дробили и мельчили, пальцы вырывали глаза из глазниц и вытягивали сухожилия, истязали тончайшие мышцы, превращали в фарш и кашу остатки языков и зубов у мертвых и острейшие клыки у туманных волков. Наверное, именно на бесконечном, злобном мясе перед ним вампир сейчас брал сполна все то, чего его лишили в начале этой ночи; садизм? Сила? Власть над чужой судьбой? Извращенная красота изуродованной добычи?.. Жаль, не смертные, жаль, боль им неведома — но упорство мертвецов и белых хищников служило дровами в костер истовой, снова поднявшей свою голову ярости. Твари раз за разом превращались в ошметки разрозненной плоти — но плоть эта, словно нечто, живущее отдельно, собиралась воедино, клубясь туманом, перекраивалась, наслаивалась, уродливыми комками строя чудовищ Франкенштейна. И мертвецы, и волки вставали. Вновь и вновь, как тени чьей-то злобной воли, и шли на Мердера, бросались, рвали, кусали, грызли, цепляли, били. И он бил их в ответ. Бил, ведомый неугасимым гневом, тем сладостным бешенством, к которому привык, которое стало светочем его в бесчисленных битвах. Ренегат бился с упоением и страстью, лишь противник его презрел все понятия элементарной и даже фиктивной честности. Всему в мире этом есть предел, всему есть границы, у любой жизни — начало и конец, Альфа и Омега. Регенерация вампира работает благодаря запасу выпитой крови; лишь от нее зависит скорость, эффективность и общая функциональность — а запасы оной, как известно, не безграничны. Порою, раны столь тяжелы, что излечить их способен лишь Исток. Порою, носферату берут измором, загоняют, словно зверя, терзая столь долго, что последние силы его организма уходят на то, чтобы жить. Сражаться. Существовать. Враги Мердера вновь и вновь возвращались в бой, умаляя все его труды — но сам он начинал сдавать. Ран и боли все больше, запала все меньше. Он был голоден и слаб, и сейчас выжимал из себя последнее, на что был способен. Хоть бы единый луч солнечного света в это проклятое место!.. Хоть бы единую искру спасительного пламени... За неимением того и другого немец, собрав воедино все силы и стремительно угасающий гнев, уступающий место хладности разума, обратился к иной стороне медали, не раз спасающей ему жизнь. К тактике. К стратегии. К ледяному анализу и военной науке. Георг загонял тварей в единую точку, будто бы сваливая в кучу, подламывал, уродовал, делал все для того, чтобы их дальнейшая агрессия была сопряжена с немалыми усилиями и немалым временем. Один за одним. Как песчинки, падающие вниз в песочных часах. Как выверенные движения в страшном танце. И так — до самого конца. Пока посреди дороги, в жирных щупальцах мокрого тумана, посередь крестов и кольев, в лужах крови, на земле не оказалась возлежащая, низменная, презренная плоть, шевелящееся и хлюпающее, серо-белое нечто, пытающееся собраться в единое целое, стать нечистью, отвратнее прочих. И словно последний гвоздь в крышку старого гроба — сверху Мердер швырнул вырванный из мягкой придорожной земли крест. Другой. Третий. Колы, столбы, виселицы - все шло в ход. Отчаянной песнью металлолома пропела вырванная с мясом, медная оградка, неизвестно откуда вампиром выкопанная, присоединившаяся к импровизированному навалу, под которым копошились, будто жирные черви, недобитые, голодные волки и доселе висевшие у дороги мертвецы. Вот, когтистая лапа одного из них, высунувшись из-под плиты, вонзилась в землю и пропахала ее, пытаясь найти опору, подтянуться, вылезти наружу… Тщетно. Разумеется, свобода мерзостных тварей лишь вопрос времени, но… Пока что Георг был в безопасности.
[indent]Передышка. Короткая и заслуженная, выстраданная, вырванная с боем, спасительное затишье, лекарство для изорванного тела. Гигантский хищник привалился спиной к одному из уцелевших столбов, выбрасывая тяжелым, разгоряченным дыханием в прохладный воздух облачка белого пара, даруя покой увечным конечностям, оставаясь наедине с болью и миром вокруг. Куртка вампира была уничтожена; жалкие, висящие обрывки некогда ее и рубашки под ней насквозь пропитались кровью, как алой, так и черной, липкой и смрадной, давно сгнившей и свернувшейся. Под ними — порезы. Куски разорванной плоти. Торчащая кость ребра там, где поганые челюсти волка выдрали целый кусок столь ценного мяса. Левое ухо ренегата отсутствовало — его вырвали полностью, оставив висящие ошметки кожи, вырвали и сожрали в запале нечестивой битвы. Кровь заливала шею, лицо, стекала вниз по туловищу, но… Конечно же. Регенерация. Медленный, неумолимый процесс, что взялся за дело, стягивая края безобразной раны и останавливая кровоток, процесс, что начинал исцелять худощавое туловище. Мердер хрипел. Хрипел от боли и горячного азарта, исполненный знакомым, тягучим чувством злорадного триумфа. Он выжил. Когда только в этой жизни немец задумывался хоть раз о цене победы — своей аль общной? Победителю не задают вопросов; побежденный же отвечает за все.
[indent]Глухой стук копыт. Лязг металла. Звон сбруи. И фигуры - как конные, так и пешие, в балахонах, обступающие Георга кольцом. Медленно выходящие из тумана. А перед ними шла новая волна мерзостных тварей, одна кошмарнее другой.
[indent]Полуразложившаяся, больше напоминающая переломанного и вывернутого наизнанку зверя тварь - подобие туманного волка - приблизилась к вампиру и села, подмяв под себя конечности на манер бегуна, готового сорваться в низкий старт, преодолеть импровизированный марафон, установив очередную пачку мировых рекордов. Характерного, злобного оскала Мердера, явившего грозное оружие острейших клыков, вполне хватило, чтобы слегка остудить пыл инфернальной нечисти и заставить ее отползти чуть назад; да вот только ситуация резко превратилась в подобие отвратного фарса, в дрянной поворот финала сомнительной комедии. Тварь ведь была далеко не одна. Белесые, светящиеся глаза в полумраке. Грязная шерсть на загривках. Их был десяток-другой, не меньше — и они не спешили с атакой. Твари, пешие и конники молча наблюдали за израненным вампиром, медленно сокращая допустимое расстояние, продолжая забирать мятежного Ворона в плотное кольцо. Ловушка захлопнулась — резко, плотно, зловеще бряцнув створками. Захлопнулась, отсекая «до» и «после», оставляя носферату наедине со своими ошибками и ставя перед новым выбором, неверное решение в котором — смерть.
[indent]Мердеру не было смысла придерживать умения — он «отпустил» свою сущность, позволив тому страху, что был сутью его, вечным, бессменным спутником и могущественным союзником, вступить в законную власть полноценно и яро, всепроникая в чужие умы и души, заставляя нечисть задуматься о правильности и корректности своих намерений. Дополнением было рычание — низкое и угрожающее, гортанное и глубокое, немец чуть сгорбился, занимая удобную для себя позицию, спиной чувствуя занозы и текстуру дерева столба, у которого он остановился для восстановления. «Прикрыть спину» — первое правило в драке, особенно когда противник превосходит тебя числом. Сейчас Георг и сам напоминал загнанного в угол волка, ощерившегося и прижавшего уши, готового броситься в новый бой, отчаянный и жестокий, рвать и кусать, пока на то способно его тело. И твари чуяли это. Твари знали об этом. Твари не решались идти вперед, ходя туда-сюда в тумане, переминаясь на отвратных конечностях и шипя, подобно встревоженным кошкам. Если бы только вампир владел чем-то большим!.. Чем-то, что способно было бы обратить его враоов в бегство без необходимости смотреть каждому из них в глаза, без необходимости касаться их. Да, Мердер внушал ужас одним своим присутствием; но достаточно ли было его сил для безумных, мертвых существ?..
[indent]В конце концов… Приказ был отдан.
[indent]Тварь, что была ближе всех, прыгнула первой. Это был хороший, длинный, могучий прыжок, вытянувший гнилое тело, больше напоминающее скелет, обтянутый кожей, в подобие струны или бычьей жилы, что итогом своим превратится в страшный кнут. До носферату тварь не долетела — в прыжке ее схватила могучая длань и отбросила прочь, подобно жалкого котенка, заставив мертвое нечто проехаться по влажной траве несколько метров, цепляясь когтями за податливую землю. Это стало сигналом остальным — оставшиеся бросились на вампира, щеря оскаленные челюсти, пылая в тумане горящими глазами. То была уже не драка, а свалка, беспорядочное молотилово неистовой озлобленности; Георг, сбитый с ног, катался по земле, давил, рвал, кусал, выдирал, пугал, пока твари драли его на части, вгрызаясь зубами и когтями. Так, один из «волков» вцепился вампиру в загривок, чуть пониже хребта, вырывая кусок плоти и обнажая белесую, костяную полосу — ответом ему стал рык невыносимой боли и неистовая мощь, с которой тварь отодрали от себя и швырнули на землю, с силой, что могла бы расплющить кого угодно в тонкую лепешку. Хруст изломанных костей. Треск рвущихся, прогнивших жил. Мертвому выродку, казалось, было все равно — он, полежав немного, встал на лапы, покачавшись и мотая башкой, пока из его пасти капала слюна вперемешку с чужой кровью. Затравленная, поганая тупость, стремление гольных, низменных инстинктов. О какой мыслительной деятельности можно было говорить в отношении этих существ? Жрать — вот и все, что вело их истинным "Я".
[indent]У Мердера оставалось мало шансов. Оставалось мало времени. Слишком большое количество врагов. Слишком малое количество сил. Он дрался, пока это позволяли тело и разум, дрался, не желая признавать патовость положения. Но, в конце концов, его просто задавили числом. Рык превратился в хрип, а после - в кошмарный, болезненный вопль. Так - с паузами, судорожно, бесконечно захлебываясь - кричит тот, кого рвут и сжирают заживо.

Отредактировано Georg von Merder (07.10.24 22:08:41)

[indent]Когда свора отступила от своей добычи, на секунду воцарилась полнейшая тишина. Вокруг - лишь мертвые, обезображенные тела, литры темно-алой крови, что ручейками стремилась прочь, желая поскорее впитаться в влажную от тумана землю, смешаться с алчущей, прохладной, грунтовой водой, утонуть в ней, смешаться, сокрыв свои отвратные миазмы. Измученный и истерзанный в разы серьезнее своих мертвых жертв, с разодранной одеждой, глубокими, рваными ранами, вырванными кусками плоти из туловища, переломанными и вывернутыми костями, с перегрызенным горлом, вспоротым животом, лишенный одного уха и одного глаза, без пары зубов и со сломанной челюстью - Георг, не имеющий больше возможности даже пошевелиться, затравленно наблюдал за тем, как его собственная кровь смешивается с кровью тварей, с которыми он дрался. Мир вокруг словно стал черно-белым, исчезли звуки, ушли все ощущения. Вампир блуждал на грани смертной доли, ходя вдоль врат, ведущих в никуда, но землю эту покинуть он был не в силах, как бы того не хотел. Он бы хотел, чтобы за дело медленно и привычно, по-хозяйски взялась регенерация, начиная возвращать своему хозяину прежний вид и былую дееспособность, но... Кровь. Все упиралось в ее недостаток. Ренегат выгреб все собственные ресурсы, ему не из чего было брать новые. Да и... Тут вряд ли поможет регенерация. Кусок мяса, в который превратили живого мертвеца, мог выправить, пожалуй, только Исток.
[indent]Страшная, почти что невыносимая боль. Мердер выл бы, орал, но… Во-первых, на крик больше не осталось сил. Во-вторых... Наверное, он все же даже немного привык. Две сотни лет живя бок о бок с болью, он научился ее терпеть, отстраняться в такие моменты, позволяя разуму очутиться где-то далеко, в мыслях и веяниях иных, будто бы отлетая душой от бренного тела, которое оная, превратившись давно в проклятый осколок былого, и без того покидала каждый день, с каждым новым сном, что больше был похож на кому. И сейчас, едва находя в себе силы оставаться в сознании, Георг с мрачной и болезненной иронией думал о своей участи. А думать, воистину, было о чем - мятежного Ворона поймали в ловушку, накинув на него тяжелую, серебряную сеть, которая ко всем возможным мучениям добавила еще и мерзостное жжение от благородного металла. Немца волоком тащили по земле и он никак не мог этому противиться - лишь тупо наблюдал за тем, как под действием элементарной физики из его распоротого брюха показывается край кишок, который грозил вот-вот вывалиться окончательно - вместе с частью прочих внутренних органов.
[indent]Сейчас, как никогда, Мердер жалел о том, что он не человек. Что он не может умереть, чтобы все это просто-напросто прекратилось.
[indent]Сомнений не оставалось - все это было спланированной охотой. Ренегат послал к черту все странности, списывая их на некое, умелое влияние колдуна или, чего хуже, некроманта. Важно было другое - его загнали в ловушку, как дикого зверя, и ловушку эту устроили если не люди, то существа как минимум имеющие отношение к детям Ночи и умеющие их искать. Охотники? Маршалы?.. Думать было трудно - общая слабость и кошмарная боль перекрывали абсолютно все, превращая могучего, высшего хищника в окровавленный комок чего-то, что каким-то чудом еще умудрялось быть живым.
[indent]Георга мало волновало окружение. То, чем занимаются и что говорят те, кто поймал его. Он все так же тупо и затравленно смотрел в одну точку, наблюдая за тем, как очень медленно капли его собственной крови падают вниз, на пол, образовывая там лужицу. Заслуженное, выстраданное исцеление все же дало о себе знать, выцарапав из вампирьей туши какие-то последние крупицы непонятно чего - причем медленно, неторопливо и, наверное, с определенным, извращенным вкусом. Иначе как объяснить тот факт, что поначалу излечивались лишь самые болезненные увечья, восстановление которых причиняло не меньше страданий, чем их успешное получение в завершившейся схватке?.. Мердер, стараясь не шевелиться, старательно разбавлял густую, горькую патоку единой симфонии разламывающей его на части боли. Он разбавлял ее глубоким, размеренным и четко отсекаемым дыханием, что, с привычными методиками, отработанными за две сотни лет, становилось чем-то сродни поверхностной, легкой медитации, позволяющей пережить страшные мучения с наименьшим ущербом для своего рассудка и тела. Вдох. Выдох. И снова вдох. Характерный, мерзостный свист, с которым воздух плохо шел в легкие, выходя вместе с толчками темно-алой крови из пробитой в нескольких местах глотки, наконец-то прекратился, возвещая о том, что крупные дыры от клыков в итоге затянулись. Вдох. Выдох. Огромная рана, обнажающая белую, костяную полосу позвоночника, начала обрастать плотью, возвращая худощавую, широкую спину к прежнему виду, будто отматывая время назад на старенькой кинопленке. Разительными были внешние изменения; если бы кто-либо наблюдал за вампиром со стороны, он бы решил, что оживший мертвец забирает силы из самого себя, будто бы воплощая все внутренние резервы вовне, проистекая из оных, перевоплощаясь в нечто иное, но в то же время интуитивно знакомое, понятное и узнаваемое. Так, с каждой новой, залеченной травмой, Георг становился все более бледным; казалось, что весь цвет его кожи, вся внутренняя сила медленно уходят из его тела, словно расплачиваясь собой за свершаемое излечение, превращая огромного мужчину - пусть и превращенного в кусок разорванного мяса, но вполне себе похожего на человека, в истинный облик ночного чудовища. Покров белый, словно мел, холоден, как труп, лежащий в морге, и без того «острое» лицо стало еще более подчеркнутым и очерченным, с темными провалами глазниц, где в жутком выражении самой смерти, воплощенного, неистового ужаса, поблескивали светло-голубые, мертвые глаза - точнее, один-единственный глаз. Обжигающий, исполненный тьмы лед, на который мало кто осмеливался поднимать свой взор. В какой-то момент Мердер стиснул зубы, понимая, что под действием гравитации его внутренности все-таки собираются успешно покинуть брюхо, по какой-то причине так и не взятое регенерацией в работу. Слишком серьезный ущерб, слишком серьезная рана. А зрелище капающей вниз крови так и вовсе превращалось в гипнотический танец.
[indent]Он выживет. Он всегда выживал. Он выживет - и убьет их всех. Каждого, кто посмел причинить ему боль.

[indent]В любом другом случае Георг, без сомнения, позлорадствовал бы. Да, даже над тем единственным существом в этом мире, которое он готов был назвать если не другом, то хотя бы хорошим знакомым. Тем самым знакомым, которому можно доверить сохранность спины в битве - и для такой твари, как Мердер, это звание было высшей наградой, какую только мог заслужить тот, кто этого вампира знал. Но сейчас... Сам факт того, что Ашер - а спутать его с кем-либо было просто невозможно - вампир, которому под тысячу лет, вампир, обладающий определенной мудростью, вампир, что самого немца смог научить многому - попался в руки этих любителей вечерней самодеятельности был... Диким. Этот факт не укладывался у ренегата в голове, и он судорожно перебирал в своей памяти абсолютно все хоть мало-мальски серьезные структуры охотников и крупные Ковены колдунов, с которым он хоть когда-либо сталкивался. Да кто эти, дьявол их раздери, ублюдки, что смогли поймать этого проклятого француза?! Пожалуй, сделать что-то подобное мог лишь "Аскалон" - тайный клуб охотников Англии, самый крупный, могущественный и успешный, пустивший свои щупальца даже в правительства Франции и Великобритании. Вот только... Была одна загвоздка. Они вдвоем - Ашер и Георг - вырезали весь Аскалон под корень. Не пощадили никого, и сделали все для того, чтобы это охотничье объединение осталось лишь скупой пылью на страницах истории.
[indent]Наблюдать было неудобно. Начисто лишенный сил, все еще страдающий от боли и крайне неудачно висящий вниз головой, Мердер видел лишь малую часть стола и того, что происходило на нем. Ашер выглядел странно. Мятежный Ворон не понимал, жив ли француз, или мертв, не мог объяснить, почему тот не сопротивляется. Георг пытался хоть что-то сделать, даже начал глухо, едва слышно рычать, но его попытки были смешными и тщетными - все равно что избитый пес будет пытаться встать на лапы в своей клетке, когда на его шее еще и сомкнулся толстый ошейник. Мердер видел чужое сердце в руках одного из тех, кто исполнял ритуал, и на этом последние надежды на то, что Ашер еще жив, угасли. Ведь как хорошо известно, существует несколько способов упокоить вампира раз и навсегда - отрубить голову, сжечь, или уничтожить сердце.
[indent]Глупо было думать, что определенные переживания Георга в данный момент полностью связаны с его, так скажем, беспокойством за старого друга, которого он не видел вот уже почти восемьдесят лет. Для такой твари, как этот немец, подобное изъявление эмоций было бы дикостью. Француз - будь он могуч и дееспособен в этой клоаке сущего идиотизма - мог бы стать билетом ренегата на волю. Тем, кто поможет ему освободиться и накинуться на первого же попавшегося мерзавца в желании испить его кровь. Кровь... Проклятье, как же Георг хотел крови!.. Хотя бы один глоток. Маленький. Хотя бы один. Регенерация окончательно перестала работать и бросила своего хозяина на произвол судьбы, так и оставив все еще с огромным количеством страшных увечий и распоротым брюхом. Злоба - наверное, вот и все за что держался рассудок, бродящий на грани провала в небытие или даже сумасшествия. Злоба на самого себя - ведь Георг ненавидел одно осознание того, что он, высший хищник, вершитель чужих судеб - оказался абсолютно беспомощным в руках поганых, так презираемых им смертных.

Отредактировано Georg von Merder (08.10.24 19:25:20)

[indent]Разумеется, вампир пытался сопротивляться. Когда его туша грохнулась на пол, он, пересилив боль, даже попытался вцепиться в руку того, кто был к нему ближе всего. Но, увы - слишком мало сил, слишком мало возможностей. Несколько сильных ударов лишили Георга возможности продолжать борьбу, и он, в конце концов, очутился все на том же алтаре, где буквально несколько минут назад расчленяли на части французского носферату по имени Ашер. Сил выть не было - а хотелось. Кошмарная боль никуда не делась, а столь грубое обращение с его тушей разбередило раны. Часть кишок все-таки вывалилась и теперь Мердера натурально колотило в полуагонии, которую прекратить ренегат никак не мог.
[indent]— Эта ночь хороша, чтобы сводить с ума клятвопреступников…
[indent]Он бы хотел убить их. Убить их всех. А вместо этого, похоже, все-таки умрет сам.
[indent]Георг едва находил в себе силы оставаться в сознании, то и дело «уходя» на зыбкую грань между реальным и призрачным, теряя связь с окружающим миром, не в состоянии понять, где настоящее, а где - лишь пустые иллюзии. Не осталось в носферату желаний иных, кроме желания прекратить невыносимую боль. Ублюдкам попросту было весело. Они упивались своей мнимой властью, волею случая сумев перехитрить высшего хищника, поймав его на удочку его собственных страстей. Охотник стал жертвой; серийный убийца и жестокий садист сам превратился в агонизирующую, истерзанную жертву, с неимоверным трудом, последним усилием титанического самоконтроля сохраняющую в себе последние крупицы собственного достоинства. На что носферату сам мог надеяться? На чужую милость? Это просто смешно. В этом проклятом мире Мердер был абсолютно один - особенно теперь, когда Ашер погиб. Кому был нужен опасный и озлобленный ренегат, мясник среди людей, безжалостный убийца своих же сородичей, желающий крамольной свободы? Немец никогда не жалел об этом, он, вверяя себя неистовой ненависти, боролся с судьбой, собой и сущим вокруг, не отступал от своего нелегкого пути, он не променял бы свою свободу ни на какие блага и посулы мира сего, но… Сейчас, когда смерть дышала ему в лицо, Мердер внезапно понял - наверное, больше всего на свете сейчас он хотел бы оказаться не один. Ни одно существо на этой земле не заслуживает подобной участи - умереть в полном, звенящем одиночестве, когда никто не окажется рядом и никто не побудет с тобой в минуту твоей невыносимой, предсмертной тоски.
[indent]Ему что-то говорили. Странный свет слепил глаза. Топор раз за разом опускался вниз, лишая и без того изувеченного вампира одной конечности за другой. В ответ был только сдавленный хрип, оповещающий о том, что жертва расчленения еще хоть как-то функционирует.
[indent]Тот, кто стоял ближе, поднял маску. И если голос его ренегат не узнал, то вот лицо… Дьявол и все бесы Преисподней, лицо этого существа вампир не забудет никогда.
[indent]— В кого же ты превратился, Георг?
[indent]— Ты…
[indent]Мятежный Ворон и сам не верил в то, что он все еще может говорить. Медленно стекленеющие глаза наполнялись тем чувством, которое это существо давным-давно позабыло почти полностью - абсолютным, беспредельным… Ужасом.
[indent]— Ты… Мертв… Я убил… Тебя…
[indent]А в ответ на эти слова бывший мастер Георга, Карл Нойер, лишь самодовольно усмехнулся. И эту ухмылку Мердер за два с половиной века так и не смог вытравить из своей памяти.
[indent]Еще один удар. Мешковина. Проклятье. Удар… И все вернулось к началу темного кольца событий. Вот только Георг видел себя уже в совершенно ином характере.
[indent]Огонь. Боль. И темнота.

***

[indent]...Боль. Это было первым, что он почувствовал, когда мир, во всем его оглушающем естестве, ледяной волной затопил органы чувств, разрывая вынырнувший из бездны небытия рассудок, будто бы точным ударом меча.
[indent]Боль. Ужасная, невыносимая боль. Она пронзала все тело, превращала его в бесформенное, агонизирующее нечто, выворачивала мышцы, будто бы у больного столбняком, доживающего последние секунды своего мучительного существования. Ее невозможно было терпеть, она стала сутью сознания, она стала тем, что определяло мышление и понимание собственного "Я". И тот, кто был убит три дня назад, последовал ее властному приказу, не в силах бороться с самим собой — выгнув в неконтролируемой судороге, насколько позволял позвоночник, худощавую, крепкую спину, превращая жилы на шее в тугие, темно-синие канаты, до упора, до хруста в тонких позвонках запрокидывая голову назад, зарываясь спутанными волосами в густую, тягучую грязь. Измазанное землей и кровью, окаймленное густой, ухоженной бородой лицо исказилось в страшной муке, пока из передавленной и пересохшей глотки пытался вырваться хоть один звук. Бывший мертвец желал кричать в голос, но все, что смог услышать — лишь тихий, жуткий хрип, неестественный и сиплый. Он возносился туда, к черному и безучастному, срывающемуся мелким дождем, ночному небу Дюссельдорфа, пока далекие красоты практически незримых звезд стояли мутной, странной пеленой перед глазами. Утопая в слепых и мертвенных, светло-серых зрачках, окаймленных столь же светлой, голубой радужкой. Зрачках пустых и будто бы стеклянных, что, с каждым новым мигом, медленно темнели до нормального, живого состояния, расширяясь от царившего вокруг мрака.
[indent]И в это мгновение, остановившись на границе своей незримой вершины, боль наконец-то закончилась.
[indent]Вырвавшееся из цепей адских судорог, худощавое тело безвольно обмякло, ощущая, как боль сменяется злобным холодом, прокрадывающимся в мышцы, будто дикий, коварный зверь. Его жертва, вздымая в тяжелом, надсадном дыхании грудь, сокрытую за рваной и окровавленной, некогда кипельно-белой рубашкой, с огромным трудом прокашлялась, сплевывая сгустки почти что черной, спекшейся, липкой крови. Мысли путались, словно клубок старых ниток, разбегались, как испуганные кошки, и тщетно было хватать их за хвосты в отчаянном стремлении докопаться до истины. Смутные обрывки прошлого зыбкими призраками бередили душу, воскрешая безумный, животный страх, поднимающийся из глубин самых низменных инстинктов, ставший зловещим реквиемом последних секунд оборвавшегося понимания. Темная тень в том узком переулке. Удар, что выбил все дыхание, заставил рухнуть наземь. Боль — острая, жестокая, разливающаяся по шее, выворачивающая плечо... И ужас. Пламя, вскипевшее в венах. Венец для той лишь мысли — «Я не хочу умирать». Свирепый, неукротимый, первобытный ужас. И тот, кто ныне стал его вместилищем, не мог предаться трезвому анализу, упасть в прогнивший омут пережитого, упираясь в ту грань, в тот барьер милосердного разума, отсекающего бездонной пропастью амнезии все, что было «до». И жертве скотских обстоятельств не оставалось ничего более, кроме как остаться наедине с собой. С собой — но будто бы с кем-то чужим. Все прежние ощущения и привычное осознавание бытия ушли, уступив место чему-то новому, неизведанному, болезненному. Любой, малейший звук, что ранее был тихим, стал подобен грому. Зрение, чья острота ослаблена была годами, теперь могло поспорить точностью со львом, с орлом, выхватывая из колышущейся пелены теней и полумрака те мелочи, что доселе осознать и разобрать человеку было почти что невозможно. Все стало слишком ясным. Слишком громким. Превратилось в шум и муку, дезориентировало, пугало, заставляло желать лишь спрятаться, прервать все это, вынырнуть наружу из болотной трясины непонимания, как из дурного сна, вернувшись к прежней жизни. И все это вершилось тем, последним, что заставляло вновь и вновь кривить лицо, тем, что врывалось в ноздри столь бесцеремонно и жестоко, смрадной миазм чего-то, что знакомо было смутно, и отдавалось дряной памятью пережитка военных лет.
[indent]Движение рукой. Попытка шевельнуться. Странная мягкость под телом, отвратительный, чавкающий звук — не то грязь, не то... И стоило лишь повернуть голову вбок, чтобы увидеть. Мертвеца.
[indent]Короткий, хриплый вскрик, что озарил гнилую яму на окраине города, утопая в мягких и покатых, земляных обвалах. Полный ужаса, полный омерзения. И тот, кто пропал три дня назад бесследно, в отчаянии забился в судорогах, будто бы птица, попавшая в силки, с трудом меняя свое положение и переворачиваясь на живот, инстинктивно отталкивая от себя давно прогнившего «соседа». Маневр почти удался — ноги придавило другое полуразложившееся тело, скалящее ухмылкой безобразный, желтый череп. Из-под него силились выбраться, его пинали и били, и все это — боль. Дыхание, что было сродни крику, тяжелое и шумное, сдавленное и паническое. Все это то необоримое, подкатившее к глотке, сводящее челюсти холодными тисками. Все это — та власть безумной дамы по имени Смерть, чей лик был безобразен и прекрасен одновременно. И подданные ее лежали тихо и смиренно, отдав свою дань, взирая безучастно на того, кто оказался в этой обители червей и праха. На того, кто карабкался из ямы вверх, по пустым и податливым телам, скользил по грязи, упирался в чьи-то кости, хрипел, скулил, мешая молитвы и воззвания к Господу Всевышнему с низменными ругательствами, очерняющими моральный облик. Страх давал мятежной душе силу, гнал ее вперед, топил ее в смрадной мешанине гнилой плоти и земли, но вот — спасение! Рубеж. Тот Рубикон, что пройден был, едва рука пересекла границу ямы, хватаясь за кусок тележной оглобли, за землю, что была прочнее и тверже, за обрывки пожухлой и мертвой травы. И лишь вперед — бежать. Бежать, спотыкаясь и падая, вставая вновь и вновь, не разбирая ни дорог, ни путей. Бежать прочь от этого места, оставив за спиной то ложе ритуальной жертвы.
[indent]Бежать, под взгляд, что провожал восставшего из мрака. Под взгляд веселый и жестокий, под взгляд того, кто стал всей этой пьесе безумия и страха дирижером...

***

[indent]Ночь, окутавшая старый, заброшенный комплекс заводских зданий, хранила в себе абсолютную тишину. И лишь где-то глубоко под землей, средь коридоров и полузаваленных проходов, средь залов и комнат, раздался чей-то глухой, сдавленный, короткий вопль.
[indent]Вампира трясло. Он, словно безумный, продолжал сидеть у стены там же, где и расположился на свой мертвенный сон, вот только колотило его как последнего смертного-паралитика. Кошмар… Очередной кошмар, который не могут видеть, такие как он. Георг знал, что это означает. И он - даже пережив пару адских «приходов» - сначала с гробом, потом с войной - до последнего был уверен в том, что его или потеряли из виду, или просто послали ко всем чертям. Наглая самоуверенность немца всегда была его бессменной спутницей.
[indent]Мердер попытался подняться. Ноги его подвели и он рухнул обратно, судорожно ощупывая и осматривая себя, дабы убедиться в том, что это точно был кошмар. Безумные дозы адреналина вливались в кровь и сейчас горе было бы тому, кто оказался бы рядом с носферату. Этого несчастного разорвали бы, не оставив от него даже воспоминания.
[indent]В конце концов, ледяное, титаничеоское самообладание вампира взяло верх. Он мерно и глубоко, с рычанием, дышал, анализировал, вспоминал, раскладывал по местам все зацепки и элементарные логические якоря. Возвращаться в реальность после таких кошмаров всегда было мучительно, но… Это лишь злило. Его пытались напугать. Смирить. Заставить сбиться с пути, ослабеть настолько, чтобы попасться в лапы идущих по его следу палачей. Но этого не будет. И Мердер готов был едва ли не вслух проклинать собственного Истока, перед которым он - даже если и впрямь превратится в кусок истерзанного мяса - никогда не встанет на колени.
[indent]Правда вот… Кое-что Георга все же настораживало.
[indent]Он снова чувствовал дуновение воздуха. Его ноздри снова щекотали странные запахи. Смутное, болезненное, ударившее кнутом предчувствие. Мятежный Ворон медленно поднялся со своего места и, до последнего отказываясь верить своим подпороговым чувствам, направился наверх. Туда, откуда доносились странные звуки, отдающиеся в проклятом, черном осколке души Мердера самым настоящим ужасом.
[indent]Он снова видел детей. И снова был свидетелем все того же ритуала.

Отредактировано Georg von Merder (08.10.24 21:28:21)

[indent]Это ощущение было сравни удару под дых. Сильному, наотмашь, которое выбивает весь дух и мешает функционировать. Ощущение рухнувших надежд, абсолютного, скотского принятия самых страшных, самых мерзостных подозрений. И Мердер, застыв на месте, подобно изваянию, молча наблюдал за всем тем, что он уже видел. Прекрасно понимая, что произойдет с ним далее.
[indent]Шаг. Раскрытие мешковины. Выбрасывание наружу окровавленного мяса.
[indent]Голову медленно взяли в руки и осторожно, дабы не допустить переворачивания, поставили на грязный и пыльный асфальт тем местом, где когда-то была шея. После чего сам вампир, будто в трансе, отошел от части собственного тела на пару шагов, развернулся и рухнул на землю, сев и привалившись спиной к холодной, влажной стене соседнего здания. Он молча, беспредельно тупо, не моргая смотрел на все еще живую голову, не говоря ни единого слова, изучая каждую мелочь, которую он видел в этой самой голове. А рассудок Георга обуревали такие мысли, что любого другого они привели бы в состояние беспредельной, абсолютной паники.
[indent]Что такое безумие? Это повторение одного и того же действия. Раз за разом, в надежде на изменение.
[indent]Что такое отчаяние? Осознание того, что изменения не будет.
[indent]«Ты всегда знаешь, где найти меня», - сказал ему Ашер, когда они расставались. И Георг, тогда, сделал то, чего не делал никогда и ни с кем - позволил французу обнять себя. И крепко обнял его в ответ.
[indent]Сначала, немец шел по течению. Он несколько раз повторил один и тот же сценарий, по которому уже прошел до этого, пытаясь найти в нем хоть какую-то лазейку, зацепку, возможность для спасения. После - начал пытаться менять происходящее. Шел другими дорогами, убивал, щадил, спасал, бросал, проклинал… Но, даже когда он, казалось, находил выход, когда, казалось, на горизонте маячил проблеск надежды, ренегат возвращался к проторенной дороге. Его словно ставили перед фактом, насмешливо и самодовольно, с беспредельным, садистским удовольствием - «тебе не выбраться».
[indent]«Они знали о нас всегда. И лгали в лицо. Эти документы…», - Сенши, утирая со лба вездесущую, жирную пыль концлагеря, протягивал ему папку из кабинета Менгеле. «Мы следующие в его списке. Ты следующий.».
[indent]Дети. Он убивал их, преследовал, отпускал, уходил из заводского комплекса в лес, игнорировал мешковину с собственным телом. Но каждый раз, так или иначе, в очередной раз открывая глаза, он оказывался на улицах грязного Лондона середины 19-го века. А в душе плясал мерзкий адреналин, подпитывая неудачу, ведь каждый раз с ним, на этом проклятом заводе, происходило что-то донельзя отвратительное.
[indent]«Что бы не случилось с тобой и куда бы не завела тебя твоя судьба…», - Эвелинн Фитцджералд, фейри Благого Двора смотрела ему в глаза, чуть улыбаясь, а ее пальцы поправляли край его помятого после битвы с оборотнем - в которой он спас как ее, так и всех пассажиров Восточного Экспресса - пиджака. «Помни о том, что в тебе все еще есть человечность».
[indent]Проклятый дом и все в нем. Он уходил из него, бродил по улицам, но каждый раз возвращался к его дверям. Он щадил, убегал, пытался говорить, поддавался ярости - итог всегда был одним и тем же. Мятежный Ворон был свидетелем того, как умирает тот, кто был в его жизни хоть как-либо важен. И иногда умирает от его собственных рук. Немец умолял его выслушать - но никто не хотел говорить с ним.
[indent]Ашер. Мари. Эвелинн. Сенши. Ригас. Лоттер… Имена и лица менялись. Но каждый раз Георг - даже в те моменты, когда ему казалось, что у него получилось - терпел неудачу. А в ушах его с кошмарной оттяжкой звенел один и тот же, осточертевший ему голос, требующий чужой смерти. Манящий, как пение сирены.
[indent]По итогам, Мердер всегда умирал. Как бы он не бежал, как бы не старался, как бы не пробовал менять собственную судьбу - каждый раз вампир горел в адском пламени. И каждый раз его страдания были чуточку дольше.
[indent]«Я убью их. Убью их всех. Я утоплю Париж в крови, но я найду ее». - Его пальцы поправляли фуражку униформы офицера СС, а ожидающий приказов вампира мужчина уже собрал отряд для полной зачистки Булонского Леса. «Смерть всех, кто ей близок и дорог выманит Даму в Красном».
[indent]Он пытался уйти с дороги в тумане. Бежал в лес, скрываясь от всадников, менял тактики боя, использовал окружение так, как только умел - бесполезно. Стая волков всегда настигала его. А если вампиру каким-то чудом удавалось перебить всех тварей, его сметали живые мертвецы. Мертвым не было числа, и среди них Георг всегда узнавал хотя бы одного. Воистину - все те, кого он когда-либо убил, теперь требовали расплаты. И если волки разрывали ренегата на части, то мертвецы, порою, проявляли изобретательность. Израненного и потерявшего силы ренегата вешали. Распинали. Сажали на кол. Бросали посередь дороги, выломав ему все, что выламывается. Тащили его, воющего от боли, отчаяния и ужаса, к терпеливо дожидающимся всадникам. Мердер ничего не мог изменить. Его попытки сражаться и с конными приводили к еще более печальным последствиям, ибо неизвестные оказывались слишком сильны даже для такой твари, как Георг. Мечи, копья и топоры увечили его тело и причиняли какую-то кошмарную, невообразимую боль. Мятежный Ворон перепробовал абсолютно все, на что только был способен, но, по итогам, всегда оказывался в серебряной сети. Или куском мяса, или относительно целым для дальнейших развлечений.
[indent]О, а развлекаться его мучители умели.
[indent]«Я не знаю, кто я», - сказал он негромко, скосив взгляд на посерьезневшего Ригаса. «Но я больше никому не дам лишить меня свободы».
[indent]Если раньше немца просто расчленяли и круг начинался сначала, то теперь к этому прибавлялись еще и разносортные пытки перед тем, как остатки вампира отправляли в мешок. Ему дробили кости. Жгли его огнем и святой водой. Вводили ему в вены серебро и кислоту. С него снимали заживо шкуру, полностью оголяя мышечный корпус - а после сыпали крупной солью. Резали, проклинали, палили крестами и молитвами, заживо выводили на его костях узоры резцом - так же, как он сам предпочитал делать со своими жертвами. Лишали зрения и слуха, а потом дожидались, пока потерявший связь с реальностью мертвец не окажется на грани сумасшествия. Георг не мог перечислить и вспомнить весь тот ад, который ему приходилось вытерпеть - и каждый раз тем, кто придумывал для него все более и более изощренные пытки, был ублюдок, которого Мердер ненавидел больше всего в своей жизни. Ублюдок, которого он когда-то убил собственными руками.
[indent]Ублюдок, которого он… Боялся.
[indent]«Я научу тебя бояться палки, щенок», - Нойер хохотал, когда его птенец, которому едва-то исполнилась неделя после обращения, дергался в агонии на пыльном, залитом кровью полу заброшенной кузницы. «Я научу тебя покорности!»
[indent]Иногда место Карла занимал Ашер. Француз издевался над своим другом с особым вкусом, делал паузы, давал пленнику каплю надежды на спасение - а потом разрушал ее на корню. Мердер не хотел больше его видеть. Он - если ему оставляли зрение - пялился куда-то в потолок осоловелым от боли взглядом, пока в пасть ему раз за разом пихали сноп вороньих перьев, глушащий все попытки носферату реагировать на причиняемые страдания.
[indent]— Эта ночь хороша, чтобы сводить с ума клятвопреступников…
[indent]Ренегат ненавидел эту фразу. Он слышал ее каждый раз, прикованный к алтарю, и у него не было сил отвечать. Он не мог даже кричать от боли - только сдавленно, глухо хрипеть. И каждый раз, весь этот кошмар начинался с самого начала. И Мердер знал, что он не сможет ничего изменить. Что все придет к одному и тому же - к алтарю. Где его, после нескольких часов кошмарных мучений, опять отправят в мешок. И опять - завод. Дом. Лес. Алтарь…
[indent]«Это всего лишь евреи. Мусор. Низшая форма жизни», - Амон Гёт подлил вампиру вина в бокал. «Так выпьем же за то, чтобы мир - нашими стараниями - очистился от этой мрази».
[indent]Да, в какой-то момент Мердер попытался ничего не делать. Пошел по иному пути. Он сидел. Ждал. Не поддавался тому, что от него требовали. Пытался выиграть время, разорвать цепочку событий. Но ничего не помогало. Всегда случалось что-то, что возвращало его к какому-то конкретному участку бесконечного, замкнутого, столько раз им проклятого и ненавидимого круга.
[indent]И да, еще он видел собственные воспоминания - в те моменты, когда его «бросало» между итерациями. Он оказывался в разных временных отрезках и в разных состояниях, раз за разом переживая одни и те же события. Иногда эти воспоминания меняли форму, превращаясь в нечто гротескное, и меняя ход уже свершившейся истории в куда более мрачное и жестокое русло. Мердер устал. Беспредельно устал. Он хотел закрыть глаза и остаться наедине с собой, там, где этого ужаса больше нет и не будет. Хотел настоящего, свежего ветра, настоящей травы, человеческой крови и шанса жить. Двигаться дальше. Но увы - он был наглухо заперт в чертогах собственного, первобытного ужаса.
[indent]«Ты… Бешеный пес…», - умирающий, вытерпевший немало пыток от Георга вампир линии Белль Морт с ненавистью смотрел на своего палача. «И умрешь… Как бешеный пес…».
[indent]В конце концов, даже такой свирепый, острый, натренированной разум постепенно начал сдавать.
[indent]Мердер понимал, что у него нет выхода. Он понимал, что это - его личный, нескончаемый ад, его личная кара от тех сил, от которых он столь отчаянно бежал всю свою жизнь. Быть может, где-то в реальности его уже поймали и запечатали в гроб, или… Быть может - это и есть его новая реальность?.. Георг не знал. Он уже почти перестал на что-либо реагировать. Он шел, как в бреду, по одному и тому же маршруту, пока, в конце концов, не сломался окончательно. В очередной раз оказавшись на дороге в лесу ренегат рухнул на колени и задрал морду к небу, смотря куда-то в клубящийся туман затравленным, полным беспредельного отчаяния взглядом. А потом… Просто начал орать. Орать, раз за разом набирая воздух в могучую грудь. Орать, пока его пальцы беспомощно взрывали мягкую, податливую землю.
[indent]Наверное, он уже готов был умолять. Просить о том, лишь бы все это кончилось. И лишь последние, жалкие крупицы собственного достоинства не позволяли вампиру перешагнуть через фундаментализм собственных убеждений и пасть в омут презренности. Он никогда не просил пощады. Никогда не каялся. И одна мысль о том, что его палачи смогут лицезреть умоляющего о смерти и прекращении кошмара вампира казалась ему отвратительной.
[indent]Пока что. И Мердер не знал, насколько его еще хватит.
[indent]Он слышал вдалеке, за своей спиной, тихий перестук копыт. Но оборачиваться не желал. Георг молча опустил голову, продолжая смотреть в никуда, абсолютно не желая сопротивляться. Смысл куда-то бежать? Он уже пробовал. О, сколько же раз он пробовал… И всегда оказывался там. На проклятом алтаре. Под хохот Нойера. Под молчание и улыбку мучающего его Ашера. Под скупую констатацию мрази, которая даже разговаривать не могла нормально, а только полушелестела фразой о ночи для клятвопреступников. Смешно… Он не давал клятв для того, чтобы преступать их. Он никогда не был при Дворе. Все, чего он хотел - свободы. И готов был ради нее абсолютно на все.
[indent]Он хотел свободы. Хотел власти. Хотел изменения прежних устоев. Он презирал своих сородичей, живущих на цепи своих Истоков. Но по итогу был вынужден ходить по кругу собственного кошмара, измотанный и измученный, в одном-единственном шаге от полного унижения.
[indent]Почему он все еще продолжает сражаться? Зачем продолжает идти?.. Георг оказался перед лицом одной из страшнейших битв в своей жизни. И битву эту он с разгромом проиграл.
[indent]Звук конских копыт замер относительно неподалеку. А немец даже не пошевелился, так и продолжая стоять на коленях спиной к источнику звука, опустив взъерошенную голову и до упора стиснув зубы, через которые просачивалась кровавая пена.

Отредактировано Georg von Merder (09.10.24 11:42:40)

[indent]Георг не реагировал абсолютно ни на что. Он слышал, как остановились всадники, он слышал слова и шаги, доносящиеся спереди. Его не волновали ни суть слов, ни то, что на его плечи медленно ложилось кровавое подобие снега, что своим жутким полотнищем укрыло все вокруг. Сюрреализм форменного безумия - как и все в этом месте. Вампир просто сдался. Смирился со своей участью. И теперь он, затравленно смотря в одну точку, просто ждал, когда его в очередной раз поймают в проклятое серебро. Когда он в очередной раз окажется в руках того, кого так страстно ненавидел целый, мучительный век.
[indent]Она говорила, а он ее почти не слышал. Мердеру хватало того факта, что голос ему был знаком. Одна из тех, кто участвует в ритуале. Одна из тех, кого он видит каждый раз, когда оказывается на алтаре. Одна из тех, кто с таким удовольствием пытками превращает его тело в агонизирующий кусок мяса, стремясь причинить ренегату как можно больше боли. Все это - лишь очередной круг. Немного измененный, но круг. Ему не сбежать. Над его попытками лишь смеются, пока он так мечтает сойти с ума по-настоящему. Ведь тогда весь этот ад наконец-то закончится.
[indent]Закончится… Правда ведь?..
[indent]— Набегался?
[indent]Мердер не поднимал головы. Он стискивал зубы до такой степени, что их скрежет можно было услышать в двух шагах от немца.
[indent]— Тебя хотят видеть.
[indent]И эта фраза, это… Произошедшее смогло хоть как-то достучаться до рассудка Георга, грозящего вот-вот уйти в спасительную «перезагрузку». Что-то изменилось. Что-то нарушило привычность круга, внесло в него те изменения, которые Мердер не замечал раньше - даже с учетом всех его многочисленных попыток выбраться из бесконечных итераций. Мятежный Ворон медленно поднял голову, посмотрев на рыжеволосую женщину перед собой. И в его взгляде не было ничего, кроме абсолютной, безучастной пустоты.
[indent]— Сам пойдешь, или…?
[indent]Ему предлагали выбор. Предлагали то, что вносило хоть какие-то изменения в суть бесконечного кошмара. И за эту новизну измученный рассудок хватался, словно утопающий за соломинку, в жалкой надежде спасти собственную жизнь. Найти выход. Найти…
[indent]Георг и сам уже не понимал, чего он хочет здесь найти.
[indent]Она шагала по кровавому снегу, а он медленно шел за ней. Буравил ее спину взглядом, в котором снова начинала проявляться та капля ненависти, которую вампир все еще смог сохранить в себе. Он бы хотел ее убить. Как бы он хотел ее убить… Отомстить ей. Сделать с ней все то, что она делала с ним, упиваясь своей властью над чужой участью. Мердер хотел бы увидеть ее на месте себя - на том самом алтаре, вот только уже он будет держать в руках инструменты. Он ненавидел ее. Ненавидел их всех. Ненавидел этот странный мир. Ненавидел себя и свою собственную участь.
[indent]Он устал. Как же он устал…
[indent]Они пересекли мост. Стук копыт прекратился, и Георг не смог отказать себе в секундном, любопытном подозрении - он обернулся. Косо, через плечо, просто для того, чтобы увидеть, что всадники остановились. И это по-настоящему радикальное изменение в осточертевшем круговороте событий - вкупе с изменением окружения - натурально дарило измотанному ренегату подобие второго дыхания.
[indent]Хижина. Старуха. Странная, необъяснимая атмосфера, буквально клубящаяся вокруг.
[indent]— Летнее дитя…
[indent]Он и вправду родился летом. Вот только какое это ныне имело значение?
[indent]Он должен был залать этот вопрос. Мердер понимал, что он - уяитывая все происходящее - прозвучит донельзя глупо, но… Надежда. Заерь, которого практически невозможно убить. Он поднимал свою голову и лишь с его помощью вампир с трудом удерживал себя, любимого, от падения в бездну абсолютного отчаяния.
[indent]— Где я?
[indent]Он стоял посреди хижины, огромный и мрачный, а его конечности мелко потряхивало. Рассудок привык к бесконечным итерациям и сейчас ждал очередной боли. Очередных, безжалостных пыток.
[indent]— Как отсюда выбраться?